Артем Каменистый - На руинах Мальрока
— Скучаю. Маму твою вспоминаю, — буркнул епископ. — Она веселая была, и недотрогу из себя никогда не строила.
— Сейчас-сейчас… и за твою маму возьмемся — я не я буду, если еще до полуночи ты не признаешься, что она была грязной свиньей.
— И не надейся: моя мать твоей сестрой не приходится.
Свиная тема, неосторожно задетая тюремщиком и обернувшаяся против него, разозлила коротышку до крайности. Вне себя от злости, неистово мечтая как можно быстрее превратить кожу обидчика в полигон для игры «крестики-нолики», он, прекратив разговор, рывком сдернул скрипучий брус засова, легко распахнул решетчатую дверь, сбитую из неподъемных брусьев, вошел, развернулся, потянулся к гнезду для факела. Епископ, сочтя момент удобным для атаки, поднял колодку, выхватил из моей руки штырь, бросился вперед.
Канфидусу не хватило мгновения. У тюремщика или глаз на затылке имелся, или просто чутье сработало — не оборачиваясь, отшвырнул факел, отскочил в сторону, вслепую размахнувшись тройной плетью. Епископ взвыл от боли, рванулся к противнику, но, увы — слишком далеко: цепь натянулась, а меня от рывка кинуло носом на пол. Недогадливый еретик позабыл, что его железное оружие закреплено на сокамернике — его отбросило назад, он завалился рядом.
— Ах ты гниль! — возмутился тюремщик и совершил непростительную ошибку.
В такой ситуации действовать допустимо лишь одним способом: опрометью выскочить из камеры и максимально быстро закрыть за собой дверь. Все — никуда сидельцы не денутся. Остается дождаться подмоги, и уж после вразумить их методами физического воздействия. Чтобы неповадно было.
Коротышка решил покарать нас немедленно. Подошел, от души размахнулся своей треххвосткой. Я на месте не валялся — шевеля всеми когтями, подтягивал к себе штырь. К счастью епископ его выронил при падении.
Ладонь достала до ржавого металла. Плеть сейчас пойдет вниз. Серьезная плеть — одного неуверенного удара хватило, чтобы бывалого еретика деморализовать. Так и корчится на полу — больше не пытается атаковать.
Отчаянно замахнувшись, я выпустил штырь, придерживая его за цепь. Тот, по дуге пронесшись над полом, концом достал до голени тюремщика. Весу в железяке немало, скорость тоже хорошая — позабыв про плеть, коротышка с воем присел, обхватив руками поврежденную лапку. Канфидус, перестав корчиться, извернулся, ухватил штырь, ударил коротко, в голову, с противным стуком, скорее даже хрустом. Вой смолк, сменившись булькающими хрипами.
Откинувшись на спину, я замер, бездумно уставившись в потолок. Дышу как загнанная лошадь. Вроде и драки всего ничего было, а как вымотался. Нервы, будь они неладны, да и устал я… очень устал.
— Дан — как вы?
— Я в норме. А вы? Сильно он вас?
— Бок задел, но одежда выручила. Больно до слез, но кожа целая осталась. Вы сможете идти?
— Дайте минутку — дух переведу. Обыщите его пока что. Оружие, деньги, ключи — все, что есть забирайте.
— Ключи?! Да зачем в тюрьме замки — это не ведь не дворец королевский.
Эх Канфидус — да откуда мне знать, что замки на дверях в твоем мире только короли себе могут позволить? Но вслух сказал другое:
— Мало ли… все забирайте.
* * *Долго прохлаждаться мне не дали. Так и не отдышавшись, поднялся, почуяв запах на удивление едкого дыма. Источник его обнаружился мгновенно: факел, оброненный тюремщиком. Солома на полу была свалявшейся, мокрой и очень грязной, но потихоньку начала заниматься.
Подняв факел, я не стал тратить время на ликвидацию потенциального очага возгорания. Да и не хотелось подобным заниматься босыми ногами — они и без того у меня пострадавшие. Ничего — эта сырятина не разгорится.
— Канфидус — вы там долго еще?
Епископ, вместо того, чтобы осматривать одежду тюремщика на предмет карманов с богатым содержимым, сокрушенно произнес:
— Я ему, кажется, голову проломил. Вроде бил не сильно, а… Как же так получилось… Ему помочь надо — может и выживет.
— Да пусть хоть трижды окочурится — уходить нам надо. Вы забыли? Нет у нас времени на благие дела. Да и вон он: в себя приходит — таращится. Все равно мозгов нет — трещина на макушке такому не навредит. Я уже почти не верю, что вы когда-то лихими наемниками командовали — ведете себя так, будто кроме кадила в руках ничего не держали, и ничего кроме алтаря в жизни не видели. Уходим.
Епископ, не обращая внимания на критику, подхватил хрипящего тюремщика за руки, выволок в коридор, пристроил у стеночки.
— Вот… пусть хотя бы здесь полежит, а не в соломе загаженной.
Спорно — солома, хоть и загажена, но помягче каменного пола. Но спорить некогда, да и неинтересно.
Кинулись вправо по коридору — где-то там, неподалеку, располагается выход на улицу. По обе стороны мелькали деревянные решетки других камер. Все пустые, лишь в одной у стены похрапывало несколько мужчин. Как ни примитивна местная пенецитарная система, но заключенных по сто штук в одну консервную банку не набивают — места хватает.
Или не сезон еще?
А вот и дверь. Массивная, небрежно сбитая, с окованным железом засовом. С немалым усилием отодвигаю его в сторону, тяну створку на себя, затем толкаю. Бесполезно.
— Канфидус — она снаружи заперта!
Епископ, не доверяя, дернул, навалился, лишь после этого согласился:
— Похоже вы правы.
В дверь заколотили чем-то увесистым, с улицы приглушенно донеслось:
— Чего шумите? И что за дым из караульной тянется? А?
Замерев, мы переглянулись; епископ прошипел:
— Караульный еще и на улице есть! Вот ведь проклятье!
Да уж — попали. Тюрьмы, это специфические заведения — лишних выходов в большой мир там не любят. В идеале имеется лишь одна дверь. Если так, то совсем плохо — прорываться через нее будет непросто. Караульный сейчас насторожен, и, наверняка, вооружен не только плетью. Пара доходяг, один из которых закован по рукам, а второй по ногам, вряд ли справятся с таким противником.
Думай, Дан — думай! Итак: вдвоем у нас шансов мало, но если… Что там тюремщики меж собой обсуждали? Кто там в камерах у нас сидит?
В дверь опять заколотили, караульный заорал во все горло:
— Открывайте, или выломаем! Да что там у вас?!
— Он еще и не один, — выдохнул епископ.
— Канфидус — за мной! У меня хорошая идея есть!
Не тратя время на объяснения, неловко ковыляя, потащился назад. Смог бы бежать, бежал, но попробуйте побегать на таких болезненных деревяшках. Эх ноги мои ноги — вам отдых нужен… знаю. Ну потерпите немного — обязательно отдохнете… чуть позже.
В коридоре шумела разноголосица — народ, почуяв дым и суматоху, пробудился. Доковыляв до первой обитаемой камеры, обратился к облепившим решетку мужикам:
— За что сидите?
— Недоимщики, — коротко и малопонятно пояснил плюгавенький бородач типично крестьянской наружности. — А что это тут такое делается?!
Не удосужившись ответить, поднял засов:
— Все — вы свободны. К двери идите.
Дальше коридор заволокло дымом всерьез — сырая солома все же не погасла. Не иначе как от испражнений многих поколений зеков пропиталась селитрой. Чихая, переступил через слабо шевелящегося тюремщика — никак не уймется, гад. Из тьмы очередной камеры ко мне рванулась грязная тощая рука с когтеподобными ногтями. Испуганно отскочив, садистки стукнул по ней факелом, но даже боль от ожога не подействовала — лапа упрямо продолжала тянуться в направлении моей шеи. Меж деревянных прутьев серела перекошенная харя с выпученными безумными глазами.
— Не надо его выпускать! Это бесноватый! — выкрикнул Канфидус.
— У меня и в мыслях не было. Ну и морда у него…
— Дан — что вы задумали? Недоимщики драться не станут — не тот народ, да и вины за ними великой нет.
— Потом объясню… все потом.
Очередная обитаемая камера. К решетке жмется целая орава — не меньше десятка сидельцев. Лица у них… морды у них… В моем мире на портретах «Их разыскивает милиция» физиономии были в семнадцать раз добропорядочнее.
Не доверяя первому впечатлению, уточнил:
— За что посадили?
— Твою прабабушку обрюхатил, — ответ был мгновенный и непринужденный, высказан гнусаво-похабным голосом, лишенным даже намека на уважение к собеседнику.
Да — это явно те, кто мне нужен.
За спиной, вдали, послышались сильные удары чем-то массивным по дереву — охрана начала штурм.
— Господа разбойники — на днях вас повесят. За шею. Всех, кроме редких везунчиков — тех искалечат. Слышите удары? Это дверь вышибают охранники. Их на улице двое, а вас здесь больше десятка. Решать надо быстро.
— А чего решать — нам тут терять нечего. Дверь открой, мил человек, и посмотрим, чья потом возьмет.
Разделавшись с засовом, открыл дверь:
— Вперед господа, пока на шум подмога не подошла.
