Елена Ершова - Неживая вода
— Хочу набраться опыта как практик, — продолжила она, звонко тренькая серебряной ложечкой о край чашки. — А там, может, в большой город подамся. В Кобжен или Славен.
Игнат слегка нахмурился. Он вдруг почувствовал укол ревности ко всем большим городам мира. Еще не анализируя свои чувства, но, поддавшись импульсу, он понял, что никуда не хочет отпускать эту открытую и добрую лекарницу.
— Хорошо жить и у нас можно, — возразил он. — Земство теперь отстраивается. Даст бог, и школу вернут. Нешто у нас хороших людей нет?
— Хорошие люди есть, да возможностей мало, — вздохнула Марьяна. — Но до лета, а то и до следующей осени мне все равно придется у вас пожить. Ты-то сам в большой город не думал перебраться?
Игнат не думал, и врать девушке не хотел, а потому отрицательно мотнул взъерошенной гривой.
— Тут моя родина, тут бабушка Стеша жила, тут и похоронена. Да и куда мне в город-то? Премудростям я не обучен.
— Так в городе не только ученые с докторами нужны, — хитро улыбнулась Марьяна. — Плотники тоже пригодятся. А я слышала, что вся деревня тебя хвалит. Только и разговоров: "ах, наш Игнат!", да "наш Игнат!".
— Ну, уж…
Парень смутился и не заметил, как проглотил последний кусок пирога.
— Еще будешь? — тут же спросила Марьяна.
Игнат подумал, повздыхал и согласился.
— А все равно, — сказал он. — Где родился, там и пригодился.
— А родители твои где? — спросила девушка. — Сирота, поди, раз бабкой воспитывался?
— Сирота, — подтвердил Игнат. — Отца на зимовке звери загрызли. А мать умерла, когда я совсем мальцом был. Так я их и не помню толком…
Он вздохнул снова и подумал, что в следующий раз надо бы навестить и родительские могилы. Только похоронены они не тут, а на старом кладбище, до которого еще несколько верст надо по бездорожью ехать, а зимой, верно, не проедешь и вовсе. И сердце стянуло острыми нитями — резануло больно, по живому, и Игнат отвернулся, чтобы девушка, не дай Бог, не заметила его повлажневших глаз.
Давно это было, уже и не упомнить — когда…
— Прости…
Его руку накрыла теплая, узкая ладонь девушки. Ее пальцы были длинными и тонкими — пальцы швеи или музыканта. В голосе слышалось искреннее участие.
— Что уж, — со вздохом повторил Игнат. — А твои-то родные живы?
— Живы, слава те господи, — перекрестилась Марьяна. — В Новой Плиске остались. Мама у меня приемщицей товаров работает. Отец токарь.
— Добрые профессии, — похвалил Игнат. — Вышивке тебя матушка научила?
Он снова покосился в сторону оставленной работы.
— Она, — подтвердила Марьяна. — А хочешь, доделаю и тебе подарю? Вижу, глаз ты с птицы моей волшебной не сводишь.
Она засмеялась, и щеки Игната загорелись изнутри стыдливым румянцем.
— Ты мне и так жизнь подарила, считай, — просто сказал он. — В долгу я у тебя.
— О! Какие громкие слова! — Марьяна откинула косу на спину, театрально закатила глаза. — Этак у меня в должниках вся деревня скоро ходить будет! Кому антибиотиков дам, кому градусник поставлю.
Она рассмеялась звонко, легко. Но Игнат остался серьезен.
— А что, и будет, — уверенно проговорил он. — Хорошие доктора всюду нужны. А кто бы меня на ноги поставил, как не ты? И младшему Ковальчуку кто крапивницу вылечил? А когда Авдотья Милош на сук глазом накололась? А дядя Назар ногу подвернул? А?
— Ну, будет. Будет! — Марьяна смеялась и выставляла ладони, будто защищаясь от излишне настойчивых нападок Игната. — Захвалил ты меня! Убедил! Глядишь, и останусь…
Она подмигнула ему, и в серых глазах снова проскочила бесовская искорка. В груди у Игната почему-то потеплело, а улыбка сама собой стала расползаться по его простодушному лицу.
— Оставайся! — пылко попросил он. — Ты не смотри, что глухомань. Дорога весной расчистится, до станции тут рукой подать. А знаешь, красота летом какая? Просторы какие? Бруснику можно набрать такую, что вот мой кулак!
— Так уж и с кулак! — притворно ахнула Марьяна. — Ну что ты будешь делать? Останусь.
Она засмеялась снова. И Игнат засмеялся вместе с ней.
На душе у него заметно посветлело. И в следующие несколько дней его не беспокоили не мысли об умершей Званке, ни вещая птица с ее живой и мертвой водой.
7
Однажды утром Игната постигла небольшая, но все же неприятность. Открыв нижние полки шкафчика, где хранились крупы, он с огорчением обнаружил, что в одном из мешочков прогрызена дыра.
"Надо мышеловки ставить", — подумал Игнат.
Но мышеловок в доме не было, не обзавелся еще. Поэтому и пришлось снова идти на поклон к соседям.
— Дам, отчего ж не дать? — живо откликнулась тетка Рада. — Да и ты сделай милость, Игнатушка. Крыша подтекать начала, не посмотришь ли? — ее голос стал просящим, ласковым. — Муженек мой там с самого утра торчит, да разве ж с тобой в плотницком умении сравнится?
— Посмотрю, — не стал отказываться парень. — Мне не в тягость.
— А мы уж отблагодарим! — обрадовалась Рада и во всю силу своих легких принялась звать мужа.
Подлатать прореху оказалось не таким уж сложным делом. Однако Игнат привык подходить к работе со всей ответственностью, поэтому задержался у соседей до обеда. Добрая Рада накормила его своими знаменитыми щами, приговаривая, какой же Игнат тощий да как бы ему хорошую невесту найти.
— Ты бы к фельдшерице нашей присмотрелся, что ли, — под конец сказала она. — Такая девушка! И красавица, и умница!
— Вот потому, что умница да красавица, на меня-то и не поглядит, — вздохнул Игнат. — Да и не видно ее сейчас в Солони. Здесь ли?
— Здесь, у Боревичей младшенький скарлатину подхватил, так от него не отходит, — Рада одобрительно покачала головой. — Вишь, добрая какая? Не девка — сказка!
Игнат почему-то заулыбался. Потом, смутившись этим, снова полез на крышу.
"Добрая, — думал он. — Надо бы ей звонок починить. Попрошу помощи у дяди Касьяна, он в электричестве поболе меня разбирается".
На душе стало весело и тепло. Серые облака над головой истончились, посветлели. Игнату даже показалось, что сквозь их плотную завесу проглянула плоское блюдце солнца.
"А ведь весна скоро", — понял он.
И путь еще злятся холодные ветра, пусть снегопады до крыш заваливают дома, одно оставалось неизбежным — февраль медленно и неуклонно близился к концу. А, значит, все страхи останутся в прошлом.
Игнат так заработался, что от усердия с его носа скользнула вниз прозрачная капля. Он сконфуженно утерся рукавом и огляделся испуганно — не заметил ли кто?
Но на крыше он был один — тетка Рада ушла в избу готовить ужин, ее муж Егор выстругивал во дворе стропила.
Как раз в это время в конце улицы показался внедорожник.
Он несся на предельной скорости, и рев двигателя взрезал воздух, будто тревожная сирена.
"Как будто черти за ним несутся", — сказала бы бабка Стеша.
Поравнявшись с забором, который недавно также был починен Игнатом, автомобиль резко затормозил. Послышался скрип и визг, шины прочертили в насте темные полосы. Из кабины выпрыгнул местный егерь, Мирон Севрук, и в таком виде его никогда еще не видел Игнат. Егерская шапка с длинным лисьим хвостом была заломлена на затылок, рукав фуфайки перечеркивали рваные прорехи, будто Мирон в спешке продирался сквозь кустарник. Свое ружье он крепко держал в руке вместо того, чтоб по обыкновению повесить через плечо. И даже с крыши Игнат видел, как судорожно побелели костяшки его пальцев.
— Ну, Егор! Дождались! — еще от забора закричал Мирон.
Лицо у егеря так же было белым от напряжения, в голосе слышались визгливые нотки. Игнат на крыше замер, и предчувствие недоброго вдруг кольнуло его под ребра.
— Что такое? — флегматично отозвался Егор, не отрываясь от рубанка. — Черти за тобой гонятся, что ли?
Он ухмыльнулся в усы.
— Черти, как есть, — закивал Мирон. — Знак я увидел, Егор. Вот что.
— Это какой такой знак? — Егор, наконец, поднял голову, и ухмылка сползла с его лица.
— Тот самый знак, — с нажимом произнес егерь.
Он понизил голос и нервно огляделся по сторонам, словно ожидая, что преследующие его черти сейчас выпрыгнут из-за забора.
— Обходил я капканы с утра, — вполголоса заговорил Мирон, — на опушке леса и увидел. На сосновом суку черный вепрь висит. Пузо до самого паха разрезано, и потроха вывалены, к земле свисают.
Игнат почувствовал, как к его горлу подступил комок. Гвозди из руки просыпались в прореху, застучали где-то внизу по доскам чердака.
— Балуется ребятня. В соседних Малых Топях недавно хулиганили, избы поджигали, потом в лесах куролесили, — отмахнулся Егор, но уверенности в его голосе не было.
