Владимир Березин - Путевые знаки

Она улыбнулась в темноте, но я, хоть и ничего не видел, знал, что она улыбается. К счастью.

— Не болтай.

А я подумал: «Я скажу „прощай“, и меня никто не услышит. Потому что я не верю, что у нас есть завтра».

И мы снова начали движение, как Серебряный поезд, ночной поезд-призрак, который идёт без огней, которого никто не видит. Не тот, в котором электрический двигатель, а такой, где пыхтит паровоз и стремительно движутся такие длинные стальные штуки, что шуруют взад-вперёд, то и дело входя в цилиндры.

Свежий пар менялся на мятый пар, двигались туда-сюда шатун и поршень, работал золотник, но за этими словами не стояло никаких значений. Вообще ничего не существовало, кроме нас. Ни метрополитена с его разномастным народом, ни загадочной выжженной земли наверху, ни остального мира, в котором не поймёшь, есть ли люди. Нет, пожалуй, нигде никого нет, кроме нас двоих рядом с пилоном станции «Динамо».

Стояла абсолютная тишина, а мне казалось, что звуки нашего дыхания наполняют всю станцию, несутся по тоннелям и прогибаются под их воздействием гермоворота на расстоянии нескольких километров отсюда.

Темнота пульсировала, и мне хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

Но в этот момент всё кончилось.

Мы стояли, прислонившись к станционному пилону, чувствуя, как снова становимся мягкими и вялыми морлоками. Только чемпионка мира 1948 года по фигурному катанию Мария Исакова, подняв ножку и раскинув руки, смотрела на нас с фарфорового медальона.

— Но только высоко-высоко у Царских врат, — прошептала Катя, — причастный к тайнам, плакал ребёнок, о том, что никто не придёт назад.

Я знал, что это какая-то молитва из прежних времён, ещё до Катаклизма. Где-то я её слышал, но думать ни о чём не хотелось.

Теперь надо было понять, где, собственно, взлетать. Нам нужно было метров двести, но это должны были быть полновесные двести метров. Для пространства внутри завода этого было слишком много. Сдвинуть с места автопогрузчик мы не смогли, и пришлось вытолкать самолёт на улицу, благо обнаружилось, что ворота давно упали. Зато кок винта смотрел теперь в сторону нашей цели почти точно на северо-восток. Я начал молиться не вслух, а так, про себя, будто разговаривая с непонятным мне существом, что смотрит за всеми нами и определяет жизнь каждого от самых лучших, вроде Кати и моего отца, до свинарей, которых я ненавидел, но теперь, уже в кабине самолёта готовясь покинуть их, почти любил. Я просил у этого великого существа удачи, маленькой удачи в моих поисках, в большом нашем отчаянном путешествии. Задрожал двигатель, пропеллер превратился в сияющий круг. Мы надвинули очки на глаза, и я стал понемногу прибавлять газ.

IV. ГОРОД ПИТЕР БОКА ПОВЫТЕР

Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами на деле.

Я тысячи раз представлял себе, что почувствую, отрываясь от земли, но именно этого мгновения я и не заметил, так был напряжен. С запозданием на несколько секунд я понял, что нужно было, нужно запомнить, но слишком была занята голова, чтобы отметить не только показания приборов, но и своё состояние. «Да и ладно, подумал я и, понимая, что следующего раза, может быть, и не будет, прибавил про себя: В следующий раз». Я держал штурвал крепко, даже излишне крепко, пока не вспомнил слова отца, что ручку управления настоящий лётчик держит не слишком вяло и не слишком крепко, а как солдат ложку. Через полчаса я чувствовал себя гораздо увереннее тон работающего двигателя был ровен, и горючее не подкачало.

Но внезапно радиометры в кабине словно взбесились. Кабину наполнил писк. Математик перехватил мой взгляд и объяснил:

— А я скажу вам, что это. Не надо паники. Видимо, это сработавшая ракетная защита вокруг Москвы, то есть кольца ПВО Первой Особой армии. Они сбили большую часть боеголовок, вот они и упали здесь, на полпути между Москвой и Петербургом. Разорвались не все, а вот заражение очень высокое. Я говорил с людьми, знакомыми с этими Волками, там был один майор по фамилии Зелёный. Он рассказывал, что в штатном боекомплекте у них были предусмотрены две ракеты с ядерными боеголовками. Просто для того, чтобы очистить небо в случае массированного приближения целей. То есть противоракетная защита, которая стола на пятидесятикилометровой отметке, лупила по подлетающим объектам, и они падали (то есть, конечно, те, в которые попадали) в ста-двухстах километрах от города. Сейчас ветер гонит пыль, вот она и влияет на показания. Поднимайся выше, только осторожно.

Но мы быстро пролетели зону повышенной радиации и обнаружили, что за её пределами фоновые значения были в норме. Хотя что там, на земле, было совершенно неизвестно.

Мне велели идти прямо над автомобильной дорогой, и это было лучшим ориентиром. Время от времени она пропадала, кое-где шоссе заросло травой, но посёлки, что лежали внизу, не давали заблудиться.

Посёлки были повсюду, и я не терял надежды увидеть какие-то следы живых людей, но нет. Ничего, что указывало бы на живых, по крайней мере с высоты, видно не было.

Мы вошли в облачность, но выбранный курс был правильным, и пункт назначения нашего приближался.

Тут, надо сказать, всё пошло не так, как я думал. Я, конечно, промахнулся. Прямо перед нами показалась большая вода.

Математик уткнулся в карту и сказал, что это залив. То есть перед нами был Финский залив, и сейчас он представлял собою зрелище неописуемой красоты. Нет, я видел море на картинках, кажется, я даже видел его в детстве, впрочем, наверняка видел, но почти ничего не помню. А тут передо мной, летящим в небе, лежала большая вода, гладь которой переливалась на солнце разными оттенками голубого и синего.

Зрелище было фантастическое, но долго мне им любоваться не дали. Математик скорректировал наш почти прямой полёт, и я, довернув вправо, стал заходить на город.

Мы пролетали прямо над устьем Невы, когда со скопища ржавых кранов и каких-то странных сооружений снялась стая чёрных птиц.

Птицы пошли к нам наперерез, и тут я действительно испугался. Это были не птеродактили, а белые гигантские птицы с перепончатыми крыльями, но не менее страшные. Прошла минута, и десятки клювов застучали по крыльям и фюзеляжу, как горох. Было видно, что, если это будет продолжаться долго, машина потеряет управление и просто булькнет в Неву.

Я прибавил газу, сделал вираж, и стая осталась сзади. Математик насторожённо вертел головой, и я понимал, что сейчас он сравнивает этих птиц с московскими. Московские, похожие на птеродактилей разного размера, были, кажется, дельта-мутацией голубей и ворон. А эти полуптицы-полуящеры странной белизны появились неизвестно от кого. Потом меня осенило это же бывшие чайки! Но, так или иначе, рассуждать на эту тему мне больше было невозможно. Время кончилось, надо было садиться. Я сразу решил делать это на какой-нибудь из набережных, понадеявшись на их ширину и то, что все городские провода там давно оборваны временем и людьми. Перед нами лежал великий город, и я понимал, как он велик, особенно сейчас, когда я смотрел на него с высоты, замирая от страха. Я был одной крови с ним, и вместе со всем это был чужой город, таивший опасность.

Мы прошли над мостами, всё ещё золотым куполом Исаакиевского собора, с которого местами была сорвана обшивка, но, чёрт возьми, это был настоящий Исаакиевский собор, который я мог узнать! И он был так же величествен, даже ещё больше крут, чем я его себе представлял. Но его громада осталась в стороне, мелькнули слева Ростральные колонны… Стоп. На фотографиях их было две, а не одна, как здесь, в новой реальности. Вдали, почти у горизонта, торчала, наклонившись, огромная башня, похожая на веретено. Время или взрыв не пощадили её, выбив все окна и оставив только остов, башня казалась сотканной из паутины, прозрачной, и сквозь каждый этаж было видно небо.

Посреди Невы, отброшенный какой-то неведомой силой от берега, стоял полузатопленный корабль с тремя высокими трубами. Прямо из корпуса у него торчали какие-то металлические конструкции и я догадался, что это сорванный с места своей вечной стоянки крейсер «Аврора». На реях у него болталось несколько человеческих фигур, но что это за фигуры, понять было уже невозможно. Видение мелькнуло внизу, и я стал готовиться к посадке.

Как учил меня отец, я выпустил шасси, сбросил скорость и, выбрав хорошо просматриваемое место на широкой набережной, прижал самолёт к земле.

Коснулись земли мы жёстко, нас тряхнуло, и самолёт снова оказался в воздухе. Я всё же удержал управление, удержал его и тогда, когда машина начала рыскать. Нет, научиться управлять во сне, спустя двадцать лет после того, как ты последний раз сидел в кабине, конечно, невозможно. Но я сел, я сел! И теперь самолёт катился по чужому городу, гася скорость. Всё получилось, и всё закончилось. Но… Но, кажется, я сглазил.