Александр Трофимов - Возвращайся, сделав круг
– Ты не волнуйся, я плохо играю.
Ванда закинула ногу за ногу, откинулась на спинку кресла и принялась рассматривать меня сквозь бокал. Приценивается?
– Не, давай лучше и впрямь поженимся. Так риска меньше. Если, конечно, не выяснится, что ты уже женат и твоя супруга не явится, чтобы нарезать меня дольками к чаю…
Я усмехнулся.
– Ты же первое лезвие Империи!
– Ах да… Я забыла.
Ванда сделала пару глотков и рассмеялась.
– После того как ты меня победил, это звание по праву твое.
Я смутился.
– Это была ничья. Поэтому первое лезвие по-прежнему остается за тобой.
– Не скромничай. Слушай, так как же вышло, что первое… ну или второе лезвие Империи скрутили «пиявки»? Давай, с подробностями, мне же интересно.
Откуда мне знать, как это вышло? Меня тогда еще и в помине не было.
– Не знаю, Ванда. История, покрытая мраком. Я не знаю ни как они меня скрутили, ни зачем. Я не знаю, как мой корабль там оказался, откуда и куда я летел. Я не знаю ни чем я занимался, ни где жил. Я не знаю даже своего имени. Теперь понимаешь – мне сложно что-то о себе рассказывать.
– Но имя, ты же…
– Я узнал его точно так же, как ты, – посмотрев на татуировку. Но кто сказал, что это мое имя? Может, это имя дорогого мне человека или просто девиз или фраза. Вернее, огрызок фразы – мы же не знаем, что было написано дальше.
Ванда удивленно подняла брови.
– А… Ногу не нашли?
Я усмехнулся – эта мысль не приходила мне в голову.
– Нет. Вдруг «пиявкам» нужна была именно она?
– Но ты пытался наводить справки, искать в МИСС и прочее? Может, твое сознание и появилось по необъяснимым причинам, но тело-то не могло возникнуть ниоткуда.
– Меня подобрали на выходе из Лиденской системы – почти перед самым прыжком. В портах Лидена-4 и Лидена-5 мой корабль не появлялся. Никаких следов в записях – не только о посадке, но даже о входе в систему, хотя это должно регистрироваться. МИСС не среагировала ни на мою ДНК, ни на мое голо – ни одного человека, похожего на меня нет ни в розыске, ни в общей базе.
Она кивнула и поскребла пальцем бокал. Мы замолчали. Над нашим столиком зависла голограмма ангела и укоризненно на нас посмотрела. Я усмехнулся – кто-то весьма оригинально интерпретировал французскую поговорку. Похоже, пока мы не возобновим беседу, эта штука никуда не денется. Я пристально посмотрел на пернатое создание и продолжил.
– В общем, вероятнее всего я прибыл не из Империи.
– Малые Миры?
– Да.
Ангел одобрительно улыбнулся и растаял в воздухе. Я вздохнул с облегчением. Никогда больше не буду молчать.
– С Братством Косс у нас общая сеть – проверили. Ничего. А с остальными мирами у Империи отношения несколько… натянутые. Не хочется лишний раз афишировать, что я не местный.
– И как ты собираешься попасть домой?
Я допил оставшийся в бокале коктейль. Домой…
– Ванда, ты какие-нибудь анекдоты знаешь?
– Что?
– Ну, анекдоты. Сидим в баре, познакомились, мило напиваемся… А вместо скучных разговоров можем потравить анекдоты. Ну, например, корабль летит себе, летит, и тут его начинает засасывать в черную дыру. Штурман прибегает в рубку и кричит: «Капитан, мы не вырвемся, теперь корабль будет вечно приближаться к черной дыре, а мы все здесь состаримся и умрем!» Капитан, со вздохом облегчения: «Ну, наконец-то, хоть какая-то определенность в жизни».
Ванда никак не отреагировала. Да, пороть чушь тут и впрямь больше не принято.
Я вздохнул.
– Ты не понимаешь, Ванда…
– Ну так объясни.
Она решительно взяла бутылку и наполнила свой бокал, потом подалась вперед, чтобы наполнить мой.
– Объясни… Если можешь конечно.
Ванда облокотилась на спинку моего кресла и приготовилась слушать. Черт, как ей объяснить то, что я сам не до конца понимаю?
– Ну, хорошо… – Пара секунд собраться с мыслями. – Давай ты все это как-нибудь представишь – вот ты просыпаешься в медблоке, не знаешь, кто ты, где ты, – у тебя тело взрослого и сознание младенца. Когда ты смотришь на что-нибудь, и пытаешься понять, что это, мозг взрывается от подсказок. Выдает все, что нашел похожего, – и в мемо-блоке, и в этом нелепом сборнике сказок. Это, вверху, потолок – потолок белый, «сорвите белый флаг», «он был белым и глаза его», «потолок порядком облупился, она насчитала семнадцать трещин…», «…ты решил, что это твой потолок?» Поток образов, новых понятий, и когда ты пытаешься понять, что такое «флаг», сколько это «семнадцать» и так далее – тебя накрывает следующей волной. Ты теряешь сознание от перенапряжения, потом приходишь в себя, и все повторяется. Раз за разом. Потом мозг начинает ориентироваться в базовых понятиях – к счастью, в палатах не так много цветов, предметов, звуков, запахов… И постепенно, кроме головной боли и провалов, слова начинают приносить смысл. Становятся речью.
Тебя торопят, заставляют вести дневник, чтобы упорядочить мысли, научить концентрироваться. Сначала ты диктуешь вслух, но это сложно – собственный голос пугает тебя. Твой мозг знает язык, тело умеет артикулировать и напрягать голосовые связки, вот только ты – то, что называется «личностью», той частью твоего сознания, которая называет себя «я», – вот оно ничего не умеет и не понимает. Тогда ты пробуешь набирать вручную – тыкать пальцами в буковки на экране гораздо спокойнее. Тебе это даже кажется забавным. Буквы смешные. Как черви, бабочки, натры, на-се-ко-мые – ты пишешь длинные слова по слогам, иначе ты не можешь их читать.
А потом тебя выпускают, коротко пояснив, что как только ты выйдешь из палаты, ты увидишь много нового. Слишком много нового, и шока тебе не избежать. И действительно: ты приходишь в бар и застываешь на пороге. Потому что твой мозг в качестве информатория почему-то предпочитает сборник эпоса мемо-блоку, и все твои представления о барах – это ковбойские салуны, придорожные трактиры, захолустные постоялые дворы, и тебя действительно шокирует то, что на входе нет коновязи, не воняет потом и спиртом, пол не заплеван и не залит прочей мерзостью, никто не дерется и не вылетает из окон. Все мирно сидят на стенах, порхают в воздухе и говорят с мебелью. Ты все это знаешь, знаешь принцип работы гравитатора, ты даже можешь собрать его вслепую, вот только почему-то абсолютно забываешь про это. И продолжаешь черпать информацию из сборника эпоса.
А потом, прямо там, в этом баре, тебя подхватывает незнакомая девушка, заводит с тобой разговор, завидуя твоей «интересной» и насыщенной жизни. Она задает вопрос, а почему бы не разузнать, кем ты был тридцать семь лет, почему бы не улететь «к себе» домой и не жить прежней жизнью… А ты никак не можешь понять, как это – отправиться к женщине, которую любил и, наверное, любишь до сих пор, вот только не знаешь за что. Точнее – кого. Потому что ничего не помнишь о ней. Не помнишь первого поцелуя, не помнишь ссор, не помнишь, как вы засыпали в одной постели, как проводили вечера и спорили насчет имен будущих детей. Ты не помнишь ни свадьбы, ни сколько было родственников и друзей. И самих родственников и друзей ты тоже не помнишь, и как друзья стали друзьями, и кто не пришел, и почему… Даже если они будут думать, что ты по-прежнему тот самый, просто потерявший память, все равно вас с ними ничего не связывает, кроме этого перешедшего по наследству тела. Ты криотурист, не более, и не имеешь к его семье никакого отношения.
И последнее, чего ты не понимаешь, – как все это объяснить человеку, который сидит напротив. Человеку, успевшему – просто из-за того, что он был первым, – стать для тебя важным. Единственным. Семья, друзья и родственники в одном милом личике. Потому что, по сути, больше у тебя и впрямь никого нет.
Я замолчал, потом глотнул из бокала, промочил пересохшее горло. Ванда присела на подлокотник моего кресла.
– Единственная причина, по какой я пытаюсь выяснить, кем я был, – чтобы сообщить его семье обо всем, что случилось. Хотя, конечно, все это чушь. Кому от этого станет лучше? Скорее уж нужно брать корабль и отправляться вдогонку за «пиявками». Возможно, они сохранили его сознание и еще можно что-то сделать. Если нет…
Ванда съехала с подлокотника мне на колени. Я почувствовал ее запах – тонкий и свежий, – он вызывал в голове картинки зеленого луга, покрытого только выросшей травой.
– Теперь ты понимаешь?
Она повернулась ко мне и теперь пристально смотрела в глаза, теребя упавший на ее лицо локон. Только сейчас я разглядел крохотную изумрудную змейку у нее на мизинце, живое кольцо. Оно задерживалось на каждом пальце не больше пары секунд, потом переползало на следующий.
Ванда по-прежнему молчала и смотрела куда-то вниз.
– Эй…
Она вдруг обвила мою шею руками и жадно поцеловала. Это было так неожиданно, так… жарко. Я упал в этот поцелуй, что есть сил держался губами за это мгновение, все остальное растаяло, плавало вокруг, пахло ванилью, и мятой, и свежей травой. Я зажмурил глаза, пытаясь ухватиться за хвост этого чувства, не отпускать…
