Мария Семенова - Новая игра
Едва они скрылись, в комнате смачно чмокнуло, но не так, как при поцелуе. Это был звук страшного мастерского удара, от которого никакая «железная рубашка»[32] не убережёт. Раздался стон, и наружу, шатаясь, вывалился боец, имевший неосторожность вызвать милицию. Его правый глаз стремительно превращался в такую же смотровую щель, что и левый. Мирзоев только вздохнул. Он-то видел, что Дядюшка ещё пожалел дурака. Так, вразумил по-родственному, и не более.
— Запомните, недоумки! — Дядя, лёгок на помине, возник в дверном проёме, и смотреть на него было по-настоящему страшно. — Только слабые обращаются за помощью к третьей силе, особенно к этой русской милиции. Мы свои дела привыкли улаживать сами. Ясно? — Тут на глаза ему попался Азиат, и Мастер немного смягчился: — А, племянничек… Заходи.
Внутренне трепеща, Мирзоев вошёл и… О Боги, что это?
Кажется, у бедолаги, вызвавшего ментов, имелся веский резон…
Огромный, весом в тонну, дядюшкин сейф — между прочим, четвёртого класса[33] — стоял распахнутый настежь, бесстыдно демонстрируя пустоту чрева. Ну, то есть… как бы выразиться… не вполне пустоту. Взломанная сокровищница воняла, точно деревенский сортир. На нижней полке, где полагалось бы храниться золоту и драгоценным камням, громоздилась изрядная куча совсем другого «золота».
Вот тебе и продуманная система высокопрочных ригелей, и холоднокатаная сталь, и четыре дюйма весьма нерядового бетона…
— Сработано чисто. Отметился специалист экстра-класса, — тихо, с невозмутимостью истинного посвящённого прокомментировал Дядя.
Мирзоев кивнул. Эти русские! Эти русские воры! С этим их старинным поверьем, дескать, стоит испражниться на месте преступления — и тебя ни с какими собаками не найдут…
Вслух он только спросил:
— Много денег унесли, Дядюшка?
— Деньги, дорогой племянничек, хранят в сейфах лишь идиоты, — страшно улыбнулся Дядя. — Я что, похож на одного из них? — Выдержав зловещую паузу, он глянул, словно полоснул клинком. — А вот бумаги пропали все. Регистрации, лицензии, печати, разрешения, паспорта. Бланки строгой отчётности, налоговые документы. Кто-то, дорогой племянничек, в самом деле хочет испортить нам жизнь. Кто же этот несчастный?
В руках у него, словно из воздуха, возник стебель тысячелистника. Войдя в транс, мастер прислушался к дыханию Яо, внял состояние небесных сфер, узрел их проекции на земные ветви. Даже вычертил было фигуру Синь-Гуа… и вдруг, всё отбросив, неторопливо встал и взялся за любимую фарфоровую трубку.
— К гадалке не ходи, — по-русски процитировал он ещё одно любимое изречение аборигенов. — И так ясно, кто это нам… с сейфом. Не ясно только как…
В голосе его, вроде бы спокойном, слышалось шипение кобры.
— Уж не тех ли немцев из леса уважаемый Дядюшка имеет в виду? — встрепенулся Мирзоев, и раскосые глаза временно приобрели европейский разрез. — О да, Дядюшка, вероятно, вы, как всегда, правы…
Мастер великодушно кивнул.
— Ты делаешь успехи, племянник. Ещё немного, и ты сам догадался бы, что без прусских варваров дело не обошлось. — Он раскурил трубку, и Мирзоев не был уверен, что для этого ему понадобилась зажигалка. — Теперь наша очередь, и удар будет страшен. Мы поразим их в самое болезненное место. А кроме того, — он выпустил ароматный дым, — убьём разом двух зайцев. Белых… Петушиные бои у нас есть?
— На Вокзальной площадке, — с готовностью доложил Азиат. Он имел в виду вырубку в лесу, сделанную ещё при царе под будущий железнодорожный вокзал. Перед Второй мировой вырубку подновили, но в итоге вокзал опять не построили. Лес на этом месте почему-то так и не вырос, и, вероятно, поэтому площадка пользовалась у местного населения очень дурной славой. — Хотим ещё привезти мангустов и стравить со здешними гадюками, а в перспективе — игрища с холодным оружием…
— А вот собачьих боев, как я понимаю, до сих пор нет, — тихо и веско прервал Дядя. — Досадное упущение. Следует его немедленно исправить. Ты меня понял?
Мирзоев начал было припоминать хозяйское и бесхозное поголовье пещёрских собак, но мгновение спустя его осенило. Дауфман! Толстая шея, мощные челюсти, скошенный круп наследника африканских гиен… Любимец доктора Эльзы Киндерманн, она же — Белая Бритва…
— Я за этого Зигги, — начал он расплываться в улыбке, — теперь не дам ни одного паршивого русского рубля…
— Я же говорю, племянничек, ты явно делаешь успехи, — усмехнулся Дядя и пыхнул трубкой. — Разыщи Сунга Лу. Пусть всё сделает чисто, не рискуя. Разрешаю привлечь людей со стороны. Пруссаки никоим образом не должны связать исчезновение пса с нашими братьями. Понял? Если понял, иди.
— Понял, дядюшка, уже иду. — Тем не менее Азиат замялся в дверях и всё-таки решился спросить: — А как велишь поступить с этим… Козодоевым? — Участковый был таким чирьем, что Мирзоев даже дерзнул предложить: — Может, всё-таки в котёл? С маслом… и крышечку потяжелей…
— А-а, участковый. — Дядя отнюдь не разгневался, так, словно Козодоев был мелочью, отнюдь не заслуживавшей внимания Мастера. — Я продолжаю считать, что лучше пускай с ним расправятся свои же. Скомпрометируем его. Обесчестим… — Вытащил трубку изо рта, улыбнулся по-отечески, но строго. — Займись, племянничек. Ну, ступай…
Фраерман. Козырный интерес
— Ну, Олег Батькович, благодарствую, с меня причитается. — Фраерман уважительно попрощался с Краевым, убрал подальше бесценную карту и вдруг услышал зуммер рации. Исключительно противный, специально подобранный по тембру, насколько Фраерману было известно, чтобы наибольшим образом тревожить человеческое ухо, привлекая внимание.
На связи объявился на ночь глядя Кондрат Приблуда.
— Первый, это Третий. Паха… Матвей Иосифович, поговорить бы надо. Без чужих ушей. Я тут рядом, у сосны…
— Понял, сейчас буду, — отозвался Фраерман. Включил отпугиватель комаров, повесил, словно крест, на грудь и вышел в светлую ночь. Светлую, тёплую и… звонкую от мириад крохотных крылышек. Гнус торжествовал, ища себе жертву.
Приблуда действительно стоял под огромной, сплошь в живице, приземистой сосной. И смолил что-то горлодёрное, то ли «Беломор», то ли «Приму». Ставил дымовую завесу и отмахивался от врага. Отпугивателя у него не было.
— Значит, Матвей Иосифович, так! — с ходу начал он, не дожидаясь вопросов. — Что-то не нравятся мне фрицы, особенно их малахольный шофёр! Сегодня утром спёр лопату, свинтил куда-то на север и пропал на весь день. Вон, только что вернулся, весь в мыле. Перловки с колбасой две пайки сожрал и ещё третью выпросил… А главный фашист со своей эсэсовкой утром и вечером выгуливали кобеля, и тоже в этом направлении. Что у них там, на севере, за интерес козырный? Сдается мне, пахан, роют они что-то. Без нас. А может, и под нас… — Он затоптал окурок, брезгливо сплюнул и прорычал: — С них станется, в натуре. Фашисты, мать их ети.
Вспомнил, наверное, своего деда-«автоматчика»,[34] геройски погибшего под Берлином.
— Значит, на север? — Фраерман задумался, покусал губу, отметив между прочим, что «Тайфун» устроил гнусу неплохой Сталинград. — Ты, Кондратий, вот чего… Сядь на хвост немчуре. Плотно сядь. Проследи, что да как. Может, дело яйца выеденного не стоит, так что не будем рубить сплеча. Они всё-таки гости… — И, меняя тему, спросил: — Что там, негра нашего всё не видать?
От сообщения Приблуды настроение у него не то чтобы испортилось, но в крови разом добавилось адреналина. Немцы совершенно точно имели интерес в северной стороне. Значит, Краев маху не дал. Там, куда указывала Полярная звезда, действительно было… что-то. Может, тот самый немецкий блиндаж, засыпанный взрывом. И меч-кладенец под слоем земли… Похоже, с этой минуты предстояло действовать по принципу: кто не успел, тот опоздал.
— Негра сам не видел, но знаю, — сунул в рот очередную сигарету Кондрат. — Собирался со Степанычем и евонной бабой на раков, скорее всего, будут у Ржавой горы. Завтра ж у вас вроде пир горой?
«Вот так, блин, как всегда, — послышалось Фраерману. — Не у нас, а у вас. Кому раки горячие и пиво холодное, а кому с утра пораньше в наружку за врагом…»
— Ну надо же выздоровление Олега отметить, — улыбнулся Фраерман и похлопал кореша по плечу. — Не грусти, Кондратий, будет тебе компенсация за работу в праздник. Как стахановцу производства.
— А я, пахан, и не грущу, — с силой затянулся Приблуда. — Мне ради этих гостей, которых за хрен и в музей, и субботы не жалко. Готов вообще работать без выходных. Сверхурочно, в две смены. Бабушка, покойница, рассказывала, бывало, как жила в оккупации при этих гостях…
Да, в активисты общества советско-германской дружбы он был явно не ходок.
— Ладно, корешок, до связи, — кивнул Фраерман и двинулся прочь по тропке между сонных деревьев.
