Александр Прокопович - Крымский Ковчег

Глава третья

Периметр

Хорошо нарисованное всегда продается лучше хорошо сделанного.

Т-95. Шестнадцать штук. Ежеутренне и ежевечерне вымытые, ежемесячно подкрашиваемые. Круглосуточно – с полным экипажем на борту, с заведенными движками. Можно не сомневаться – с полным боекомплектом. Моща: основная 152-миллиметровая пушка, 118-миллиметровая пушка, зенитный пулемет. Сорок два кумулятивных снаряда, 18 ПТУРСов, две крылатые ракеты на борту. Генерал Парыпин, командующий Таманской дивизией, хозяин Периметра, мог себе это позволить.

Шестнадцать матовых темно-зеленых монстров были выставлены здесь для красоты. Настоящая линия обороны была куда менее заметна и куда более эффективна.

Кордон вокруг Москвы начинался за добрых два километра до пятиметровой бетонной стены, окружавшей бывшую столицу. Два километра минных полей, автоматических пулеметных гнезд, колючей проволоки и противотанковых рвов. А танки… Генерал Парыпин любил танки, и поэтому каждый, кто попадал в Периметр, кому удалось пройти три линии досмотра и дождаться, когда над створками ворот красный сменится желтым, видел шестнадцать Т-95.

Низкая башня, вынесенная далеко назад, прорезиненные траки, слой активной брони и пулемет в отдельной башенке. Неспокойный – то влево, то вправо. То вниз, то вверх. Входящий в Периметр не должен облегченно вздохнуть.

Здесь все медленно. Полосу кордона быстрее чем за час не преодолеть. Ни в Москву, ни из Москвы. Повороты, остановки, блокпосты. Торопиться получается только снаружи. В пятидесяти с лишним километрах от Периметра – международный хаб Кубинка. Там хочешь – самолетом, хочешь – поездом, хочешь – по автобану, выбирай скорость и маршрут. Там уже натовцы. Там кондиционеры, тележки для багажа, туалеты с горячей водой, комнаты для курения направо, комнаты для молитвы налево, прямо – «Старбак», стопроцентная арабика.

Артефакты, вывезенные из Москвы, с каждой секундой теряют свою силу, но кордон есть кордон – шестьдесят минут, выброшенных зря, никто не отменял и расстояния, поэтому вывозить из бывшей столицы имеет смысл только самые сильные обереги, рассчитанные на недели, месяцы и годы.

На пулеметы Антон уже давно не обращал внимания. Раздражали вертолеты. Слишком быстрые и малошумные, чтобы успеть приготовиться к их появлению над головой. Раньше их не было, а сейчас почему-то раздражал даже не столько сам факт, сколько то, что, как Стрельцов ни старался, модель было не разобрать. Точно что-то из новенького, скорее всего какие-нибудь Ка с израильской электроникой.

Давич держался на удивление спокойно – вероятно, в его бурной биографии имели место и вертолеты. Хуже было с его спутниками – два джипа, полностью набитых мужчинами средних лет, средней внешности, в неприметных дорогих костюмах. Давич передвигался отдельно – в лимузине. И не один. Две милые девушки и еще один мужчина. Девушки ехали на экскурсию, выпитое, подаренное и обещанное нужно было отработать, и они понимали, что это справедливо.

Мужчина в лимузине был представителем редкой породы. Он почти никогда не показывался вместе с Давичем.

Достаточно было и того, что все знали: хозяин у Елизара не менялся. Елизар не вел переговоры – он их заканчивал. Всегда в свою пользу. Немаленького роста, с непропорционально большой остроконечной головой – обычно ему достаточно было просто смотреть и молчать.

Антон не соблазнился ни лимузином, ни его содержимым. Его старенькая «хонда» за шесть часов по автобану легко доставила своего хозяина до Периметра. Он не устал, размяться чуть-чуть – и можно снова за руль, только не придется. В Москве на машинах ездят только местные.

Стрельцов всегда приезжал к Ленинградским воротам. Мало кто из ходоков даже из Питера пользовался ими. До следующих можно было добраться по окружной за полчаса, зато там не было штаб-квартиры генерала Парыпина, командира таманцев, как говорят человека не вполне нормального и со странностями. Странности выражались в том, что генерал время от времени лично проверял, как и что происходит на вверенной ему территории, и на Ленинградских воротах образовывались пробки. И ладно бы по дороге туда, но когда обратно, с артефактами, которые теряют свою стоимость с каждой минутой простоя…

Антону везло. Генерала видел, но издалека, и менять эту традицию не хотелось. Пока Ленинградские ворота оставались для него счастливыми.

Давич выкарабкался из лимузина, не пошел – тронулся. Командир маленькой армии. Боевики разом забыли о расслабленности – глаза шарят по сторонам, каждый следит за своим сектором, успевая присмотреть за соседними. Пиджаки расстегнуты – Антон аж присвистнул: дальше контроля они не пройдут. В Москву пускали всех. Не пускали оружие. У таманцев были простые правила: не пускать в Москву оружие и взрывчатку, не выпускать падших и контрактников.

Антон притормозил, решил насладиться предстоящим шоу, ему как-то уже довелось увидеть, как таманцы делают это. Они не обыскивали. Удаляли все лишнее и не лишнее тоже. То есть чтобы отсечь все ненужное наверняка.

Впереди еще одна стена – тоже бетон, сверху колючка под током, вышки с пулеметчиками. Подойти к стене вплотную можно только в одном месте – к воротам между пулеметными башнями. Слева, справа от ворот перед стеной – проволочная ограда, за ней – восточноевропейские овчарки, спокойные, экономные в движениях литых мышц – скалятся. Ждут, чтобы кто-нибудь рискнул, надеются.

Желтый. Створки поползли в сторону. Всегда не до конца – ровно на столько, чтобы можно было протиснуться, не ободрав бока. Над воротами башенка, в ней таманец, под шлемом-каской – маска, таманцы лиц не показывают. Никто никогда не встречал дембеля из Таманской. Наборы идут, а демобилизованных нет. Так и служат до смерти?

Давич прошел мимо охраны, прошли его телохранители. Рамка звенела не прекращая. Когда очередь дошла до девушек, наконец все смолкло. Таманцы замерли за бронестеклом – не слышащие, неподвижные. Антон все ждал, когда что-то случится. Ничего. Плюнул. Первый раз прошел створ, не выкладывая металлическую мелочь из карманов.

Желтый сменился красным, створки сомкнулись.

Последний раз таманцы были подняты по боевой тревоге пять лет назад, когда НАТО попыталось нанести удар с воздуха. Система ПВО отработала штатно. Одна бомба взорвалась. Над Белоруссией, где-то под Оршей. На отношения между Белоруссией и Москвой это не повлияло. Разве что падшие заработали больше денег на медицинских артефактах. На отношения между НАТО и Белоруссией – тоже. Заплатили компенсацию – вот и вся печаль. Генерал Парыпин поддерживал нейтралитет, со временем даже в НАТО решили, что оно и к лучшему.

За полгода до атаки натовцев погиб Охотник. Один из шестерых падших – тех, кто, по легенде, вылупился из коконов. Охотник шутя прошел сквозь пулеметный огонь и минные поля, не отреагировал на два попадания ПТУРСов – чтобы погибнуть, просто отойдя от Периметра на пятьдесят метров. Рассказывали – растекся по земле черной лужицей, а та в минуту высохла, и не осталось вообще ничего.

Кто-то верил в огневую мощь таманцев, кто-то – и таких было большинство – в то, что стоит падшему отойти от Периметра, как земля русская воспрянет ото сна и убьет демона.

Так или иначе – нигде за пределами Москвы падших не было. Что-то их удерживало в пределах МКАД, что-то, с чем не смог справиться Охотник – падший, на счету которого было больше жизней, чем у небольшой армии в какой-нибудь жаркой африканской войнушке.

С тех пор как была открыта крышка Ковчега, на карте появилось место, где обитали самые страшные кошмары. Периметр, тонкая линия между Москвой и всем остальным миром, был не гарантией – всего лишь надеждой на то, что «все будет хорошо». Плата за вход, право на выход. Если бы Парыпин захотел, ему доплачивали бы только за то, что он есть. Пока не хотел. Генералу хватало.

Глава четвертая

Кутузовский проспект

Чужое дарить легко.

Внутри кордона солнце не пекло. Светило не напрягаясь. В Москве всегда не жарко, и всегда проблемы со связью. Глобальные проблемы – ее просто нет. Мобильной, спутниковой, проводной. Никакой.

Москва словно застыла в состоянии воскресного утра – дремлющая мощь, да только уже так и не проснется никогда. Редкие для былой столицы машины, гулкое эхо, одинокие прохожие. Предрассветный час растянулся на годы, не замечая движения солнца. В чреве города шли поезда, терминалы принимали грузы, высасывая внутренности вагонов. На поверхности – тысячи людей, размазанных тонким слоем по все еще огромному городу. Даже если кричать – до соседней улицы донесется только шепот. Москва превратилась в музей себя. С опасными и недобрыми экспонатами.