Элона Демидова - Отступник
― Но... — Степан кашлянул, — здесь стоит второе августа, а сегодня только первое.
― А нам нужно, чтобы там стоял завтрашний день. Понимаешь? А то нехорошо получится, царь Антон за порог, а мы уже за его спиной в этот же день бумаги всякие подписываем.
Казначей, больше ничего не спрашивая, обмакнул перо в чернила и поставил роспись.
― И так как мы в одной команде, то... — царь убрал разрешение со стола. — То ты можешь продолжать ходить к той же девочке за теми же воплощениями фантазий, это останется внутри нашей дружеской компании. Чего уж тут стесняться? Я человек широких взглядов и все понимаю. Только не вздумай ее обидеть, избить или что-нибудь в этом роде. Это будет нехорошо по отношению к соратникам. Договорились, Стёпа Быков?
Казначей, затравленно буравя взглядом стол, смог лишь кивнуть.
― Благодарю тебя, великодушный Степан, сын Петра, — правитель поднялся. — Я рад, что ты проникся пониманием и пошел навстречу моей скромной просьбе. Тебе обязательно воздастся.
* * *Ранним утром, когда из Гаевки под предводительством царя Антона маленькая армия выдвигалась в сторону Таганрога, из ворот Ломакина вышел отряд из шести человек: правитель Роман, наместник Сурен Геворкян и еще четыре бойца. Ломакинцы были вооружены охотничьими карабинами и длинными ножами, заткнутыми за пояс.
Они беспрепятственно миновали насыпь, дамбу, затем, не привлекая излишнего внимания, проследовали по окраинам Лакедемона и покинули его в южном направлении. Полтора часа спустя царь Роман и сопровождающие стояли перед тем, что в Беглице называлось воротами. Охраны нигде не наблюдаюсь.
― Хорошо они здесь живут, спокойно, — сказал правитель, почесывая бородку. — Но надо бы внутрь попасть.
― Вадик, — скомандовал Сурен, — займись!
Худощавый шатен лет семнадцати-восемнадцати подпрыгнул, подтянулся, гимнастически ловким движением перекинул тело через ворота, и спустя полминуты одна из створок приоткрылась. Войдя внутрь периметра, отряд сразу наткнулся на оглушительно храпящего бородатого мужика, развалившегося поперек дырявого матраца под навесом из веток и листьев. Около стражника на земле валялось ружье.
― Караульный... — задумчиво произнес Роман. — Все-таки отвязно они здесь живут... Ладно, пусть спит, пошли.
Село в этот не такой уже ранний час было точно вымершее, по пути к дому старосты правитель и его спутники встретили только двух рабов, выгоняющих из хлева коз. Благодаря рассказу Алёны Третьей нужное жилище отыскалось сразу. Здоровенный, на полторы головы выше царя Романа русобородый ломакинец, с библейским именем Фома, постучал кулачищем в дверь, которая, казалось, сейчас провалится внутрь дома. Несмотря на солидные удары, окно на первом этаже открылось минут через пять. Из него показалось заспанная морда старосты:
― Ну чё за нах! Кто там бахает?!
В следующий миг в окно залетел седеющий брюнет Мага, а за ним Вадик. Послышалась возня, громыхание, женский крик, детский плач, а потом все стихло. Изнутри дверь открыл Вадик, и оставшиеся на улице члены группы вошли в дом.
В спальне, забившись в угол, прижимая к себе ребенка, сидела испуганная женщина в одной сорочке. На полу лежал староста со связанными руками и кляпом во рту, а на нем, фальшиво улыбаясь, сидел Мага:
― Слющай, нэ нада крычать, нэкто вас нэ тронэт.
― Женщину и ребенка под надзор в отдельную комнату, — скомандовал Роман.
― Славян, займись, — обратился Сурен к крепко сбитому пареньку, который был одного возраста с Вадиком.
― Хотя, погоди! — царь остановил женщину жестом. — Покажи своего ребенка, не бойся.
Правитель заглянул в глаза малыша. Зрачки мальчика были не круглыми, как у нормальных людей, а узкими, разрезающими серую радужку наподобие линзы и больше всего напоминали глаз кошки.
― Что у него с глазами? — спросил Роман.
― Так это, — женщина с испугом взирала то на царя, то на Сурена, то на гиганта Фому, — у нас уже два года как все такие дети.
― И почему?
― Так это... лекарство едим... дети здоровые рождаются и не умирает никто...
― А откуда вы берете лекарство?
― Так это... откудова мне знать! — запаниковала женщина, глядя на связанного старосту.
― Ладно, ладно, — успокаивающе проговорил Роман. — Ты не бойся, сейчас пойдешь в соседнюю комнату с этим парнем и будешь тихо сидеть. Тебя никто не тронет. Хорошо?
Женщина, кивнув, вжала голову в плечи и вышла, за ней последовал Славян.
― Теперь поговорим, — царь оглядел комнату в поисках несуществующего стула и сел на кровать.
Когда старосту подняли на ноги и освободили от кляпа, он отскочил в угол комнаты, отчаянно замотал головой и заверещал:
― Я вам устрою! У меня связи есть! Это вы там у себя в Кацапии права человека нарушать можете! Я вам уст...
Докричать он не успел, поскольку здоровяк Фома ткнул главу беглицкой администрации кулаком в грудь, отчего староста буквально влип в стену, а затем, скуля, сполз по ней.
― За что? — пропищал он. — Морды жидовские. Я на вас пожалуюсь...
― Тебя как зовут? — прервал стенания допрашиваемого правитель.
― Сеня, — всхлипнул староста.
Сурен отчего-то засмеялся, однако, пересекшись взглядом с царем, сделался вновь серьезным.
― А фамилия твоя?
― Петрюков.
На лице наместника появилась улыбка.
― Сеня Петрюков, — Роман почесал бородку. — Скажи мне, как ты стал старостой? Неужели на сходе выбрали?
― Я на вас пожалуюсь, — вдруг заплакал Сеня по-настоящему. —У меня связи есть в вашей пендосской Лакедемоновке.
― Сеня, видишь этого большого парня? — царь говорил мягко, почти ласково. — Вот если ты сейчас не перестанешь пускать сопли, и не будешь отвечать на вопросы, он вырвет тебе язык вместе с челюстью, и тогда уже ты никому, никогда, и ни на что пожаловаться не сможешь. Ты меня понимаешь?
― Да... — проскулил староста.
― Ты до Великого Коллапса где жил?
― В Дарагановке.
― Ага, это многое объясняет[5], — кивнул царь. — Так кто тебя старостой выбрал?
― Ивана Михайловича убили, а меня поставили.
― Кто, Сеня? Кто поставил?
― Артур и Степан, не помню, как их дальше. Имена у них масонские, длинные.
― Так-так, — вымолвил царь.
То, что казначей повязан с наследником, было понятно после рассказа трактирщика Гоги, однако вчера, чтобы бедняга Степан с перепугу не натворил каких-нибудь бед, царь Роман эту тему поднимать не стал, решив, что хватит одной угрозы сексуального скандала.
― А кто занимается добычей лекарств и травки?
― Женька Долговяз, он в Таганрог ходит.
Теперь все становилось на свои места. Каким-то образом Степан Быков и Артур, прознали о связях жителей Беглицы с мутантами, устранили старосту и, возможно, кого-то из его ближайшего окружения, а затем поставили своего дурачка, монополизировав торговлю дурью и лекарствами. Вот только зачем нужно было устранять Ивана Михайловича, почему нельзя было с ним договориться? Неясно. Впрочем, и неважно. И Степан, и наследник оказались жертвами ложного ощущения безнаказанности. Здесь, в Беглице, они работали грязно, грубо и совершенно неосмотрительно. Так дела не делаются. Зато было наглядно продемонстрировано, как самомнение и надменность приводят к краху.
― А где Женька Долговяз живет?
― На углу, в синем доме.
Правитель размышлял. Конечно, Сеню можно было оставить в качестве главы Беглицы, а в заложники взять женщину с ребенком, но интуиция подсказывала, что Петрюков не сильно-то ими дорожил. Да и контролировать шизофреника проблематично.
― Сурен, — царь поднялся с кровати. — Старосту нужно препроводить в Ломакин под стражу. Желательно в обход Лакедемона.
― У нас есть припрятанная лодка на этом берегу, — сказал наместник. — Будет сделано. Мага, Вадик займитесь!
