Юрий Иванович - Благосклонная фортуна

– Отлично! А сейчас меня постарайся не отвлекать по мелочам, мне надо сосредоточиться на калибровке систем. Если получится, это будет нашим самым весомым вкладом в общую победу.

И он, под поощрительные пожелания товарища, опять поспешил к главному пульту управления крепости, которую возвели на этой планете агрессоры-андроиды.

Глава 36

Горечь утрат

После разгрома его ставки в характере Павла Первого что-то надломилось. Он и сам не смог бы ответить на вопрос, что именно, но вместо ожидаемой у себя злости, ярости, желания разобраться в происшедшем и показательно казнить виновных вдруг накатило чувство опустошения, равнодушия и вселенской печали. Во время переговоров с эмиссаром его святости, у которого имелось такое странное и непонятное имя Николай Резецкий, император Севера только притворялся злым, несговорчивым и авторитарным диктатором. На самом деле он поверил каждому слову посланника и, как человек, вполне образованный, умный, начитанный, поразился открывающимися перед жителями Майры перспективами, ужаснулся поставленными перед двумя цивилизациями разумных проблемами и восхитился талантами и знаниями Монаха Менгарца.

И вроде всё складывалось так удачно, договорились о следующей встрече и…

У какого-то нервного стрелка дрогнул палец, и роковой выстрел спровоцировал гибель птицы, а затем и огромной части обитателей раскинувшегося в предгорье огромного лагеря.

И вот как раз в момент обзора горящих пожаров, царящего переполоха, раздающихся заполошных криков и конского ржания в неизменном стальном характере великого завоевателя что-то изменилось. Мысль отыскать виновного и казнить – пропала. И свой прежний приказ он отменил. Слышать крики – стало тошно. Терпеть дым, разъедающий лёгкие и заставляющий слезиться глаза, – стало невмоготу. И хуже всего, что каким-то страшным ударом навалилось осознание полного одиночества. Среди тысяч подданных, среди тысяч воинов, готовых выполнить любой приказ, – полное, жутко неприятное чувство одиночества.

Поэтому император приказал собрать вокруг себя отряд сопровождения и без промедления покинул лагерь, направляясь как к линии фронта, так и вдоль неё с общим направлением на восток. Остальным войскам, в том числе и взводам стрелков с ружьями, а также миномётчикам, был дан приказ выступать следом. Мчался после этого несколько часов, сделав всего две короткие остановки. Первую – для того, чтобы сменить захромавшего породистого скакуна, потеря которого оценивалась как нечто более страшное, чем уничтожение всей ставки. И второй раз – на каком-то перекрёстке, где командиру форта был передан приказ мчаться в ставку и донести до всех командиров строгий приказ: «Никогда и ни при каких обстоятельствах не стрелять по орлам катарги! Ни по Белым, ни по Розадо! Во время их приближения махать белыми флагами и всеми силами стараться не провоцировать сражения».

После чего Павел Первый проехал всего лишь неполный час и с какой-то горькой тоской замер на одном из малых перевалов. Минут десять простоял на месте, уставившись на появившийся у него на пути городок. Чем-то этот безымянный для него населённый пункт напоминал пригород его столицы в королевстве Дейджан. И неожиданно для себя скомандовал адъютантам:

– Ночуем в городке! И не надо для меня занимать самый лучший и богатый дом, хватит просто лучшего постоялого двора.

А когда оказался в выбранной для него комнате, заперся в ней, обставив себя крепкими спиртными напитками, приказал никого к себе не пускать под страхом немедленной смертной казни, и стал горевать. Да и поводов для печали оказалось более чем предостаточно. Вначале гибель наследного принца, единственного сына и законной отцовской гордости в глупой пограничной стычке. Казалось бы, уже наука, остановись, прекрати войну… Так нет, с толку сбила молодая супруга, заявившая, что ждёт ребёнка, сына, для которого будет лучший подарок – великая империя. И вот новая эскалация войны, а под властью завоевателя уже полконтинента.

Опять-таки, шептал голос самосохранения, когда линия фронта упёрлась в чагарские пушки: «Остановись! Останься в истории как великий полководец и завоеватель! Перевари созданную огромную империю Севера и построй в центре великую столицу!» Почему бы не послушаться? Почему бы не отступить несколько севернее, да ещё и на своих условиях заключить мир? Почему бы не поместить молодую императрицу Лилию в достойные её красоты и таланта дворцы и не ублажить все её капризы?

Так нет же, польстился на посулы этой подлой наложницы Мааниты, принял от неё подарок в виде двух товарок, которые чарами лишили его разума, заставили сойти с ума и обезуметь в любовном угаре. И вот результат: глупо погибла императрица, имеющая в утробе будущего наследника! Да и сами очаровательные девицы не могут больше услаждать своими телами ложе великого завоевателя.

А для кого теперь жить? Для кого создавать и лелеять мощную империю? Для придворных подхалимов, которые только и мечтают получить в личное владение королевство, княжество или гигантское баронство? Да с какой стати?! Кто они такие для Павла и чем заслужили подобные привилегии? И как долго станут терпеть власть императора, когда крепко встанут на ноги и создадут свои армии?

Дальше задавать себе вопросы не следовало. И Павел пил, пил и пил… Порой натыкался взглядом на стенку и видел там то осуждающе прищуренные глаза сына, то капризно-обиженные – молодой супруги, то страстно горящие бесстыжие глаза доставшихся ему после Гранлео наложниц. А потом приходило понимание, что эти самые наложницы родили бы ему не его детей, а жутких тварей, с самого детства имеющих память и сознание покойного владыки кровавой рабовладельческой империи Сангремар. А ведь когда-то, ещё не так давно, сам Павел только и видел смысл своего существования в уничтожении Гранлео. Мечтал о той минуте, когда кто-нибудь убил бы эту подлую тварь, берущую подать рабами, которые никогда на родину не возвращались. Пытался сам постепенно собрать и незаметно вооружить отличную армию, способную хоть когда-то дать отпор Львам Пустыни.

Мечтал… А когда это случилось и пьянящая свобода ворвалась в сознание, сам стал завоевателем и поработителем половины континента.

«Но я ведь запретил рабство! – пыталось затуманенное алкоголем подсознание найти хоть какое-то оправдание. – И воевал вынужденно! Вначале защищал родину моей жены… Потом мстил за сына… Потом старался для будущего наследника… – И неожиданно второй, более критический голос иного подсознания резко прекратил все оправдания: – А потом стал скотом! Даже осмелился требовать в жёны юную, невинную принцессу, которая любит Менгарца… И как это иначе назвать, как не скотством?!»