Николай Полунин - Харон
— Нет, — сказала Инка, глядя в ту же точку, — выйду я.
Она встала, чуть прищурясь от мягкого утреннего ветерка, рядом с дверцей. Михаил коротко посмотрел на нее, так и не повернувшую головы, почесал нос. Его удивляло собственное безразличие. К ситуации и к совершенно непредставимой своей участи.
Черный «Пассат» во встречном потоке затормозил, проехал вперед, дал задний ход, возвращаясь. С той стороны махали руками и кричали, подзывая, а потом Жоржик перебежал дорогу. Жоржик был постройневший, возмужавший и загорелый, в немыслимой белой дубленке. Михаил что-то отвечал, не выходя из машины. Кажется, что сейчас догонит, и извинялся за опоздание, произошедшее, конечно, по его вине. Да, он очень рад. Ну ясно, пусть Инночка едет с ними. Нет, с ним все в порядке, просто была бессонная ночь, пока закончил дела. Да-да, он догонит, только пусть не волнуются, если придется снова задержаться, у него что-то с зажиганием, и дверца вот… задел об одного идиота.
— Жоржик хотел сувениры, так у нас на таможне придрались — контрабанда, представляешь?
Он махал рукой. Ему все-таки пришлось выйти. Инка уходила вместе с постройневшим Жоржиком, их фигуры удалялись в минуту разрыва потока машин на дороге. Где-то он уже видел такое. Не вспомнить. Потом они уехали.
Усевшаяся рядом с обожающим Жоржиком Инка вдруг почувствовала у себя на груди постороннее шевеление. Сунула руку в запах воротника.
Узелки оберега распускались сами собою. Веревочка расползалась в пальцах, рвалась во многих местах.
Не переставая улыбаться и кивать Жоржику и словам мамы из-за руля, Инка незаметно собрала обрывки и выпустила их за приспущенное стекло.
Ни Жоржик, ни мама Валентина Михайловна ни словом не обмолвились о таких памятных Инке потрясениях в Мире. Инка сама благоразумно помалкивала. Она не оглянулась на оставшегося Михаила и в зеркальце заднего вида не посмотрела. Она умела уходить не оглядываясь.
— По здоровьичку, мил человек! Поворачиваться было больно, и Михаил лишь
повел глазами к возникшему рядом, в продранной фуфайке, своих разных — зеленый и коричневый — сапогах и дрянной шапчонке на голове кирпичом… да, мнимому Инкиному брату Сереге. Чего-то такого Михаил и ждал.
— И тебе не хворать. Не очень я тебя тогда? Уж извини, из себя ты меня вывел. Не знал, что на своего руку подымаю.
— Не-ет, — Серега тоненько засмеялся, — ко мне не подклеивайся, Перевозчик. Тебе как было сказано? В лодочниках еще не отработал. До НАС тебе еще перевозить и перевозить. Река Лета — штука долгая. Там без тебя соскучились.
— До ВАС? — Михаилу показалось, что голова у него сейчас лопнет от усилий понять и от прежней изматывающей боли.
— Конечно. МЫ иногда появляемся в Мирах, особенно тех, которым грозит гибель. Разумеется, если от данного Мира зависят остальные. Зависит существование Переправы. Другие же нам…
— Плевать. Это-то ясно. Значит, этому из Миров — еще повезло. ВЫ повернули здесь все в последний момент? Что теперь останется в Мире об общих днях неслучившегося конца света?
— Останется память. О том, как бы этот Мир жил, если бы ничего не произошло. Память — это такое вещественное, такое материальное. Или пусть меня распнут. — Серега хихикнул снова. — Все пропавшее возвращено, искаженное восстановлено. Так всегда бывает в Мирах, куда приходится возвращаться Перевозчику.
— Без меня не могли обойтись?
— Было жаль оставлять тебя без работы.
— А не справится Перевозчик?
— Такого быть не может! — Серега притворно округлил свои маленькие слезящиеся глазки. — Перевозчик всегда герой. Всегда хеппи-энд. Разве может быть по-другому? По-другому не допускается. На что же тогда МЫ?
— Пятнистые тоже говорят про самих себя — мы. Танаты, — пояснил Михаил. — У тебя даже смех похож.
— Не надейся выспросить больше того, что тебе положено, Перевозчик.
— А сколько у тебя осталось попыток?
— У каждого из НАС остается либо две, либо три. У меня — три.
— Радует, что сей факт мне знать полагается. Вероятно, как стимулирующее средство. Девять жизней. Что-то знакомое, нет? Вроде бы — компьютерная стрелялка-убивалка.
Серега закопался у себя за пазухой, добыл одну гнутую «приму»-гвоздик, прикурил, заслонясь корявыми ладонями. Он опять был в недельного примерно размера щетине. Один из ТЕХ, кто перемещается меж Мирами. Самогоночкой от него попахивало.
— Покурим, — наугад предложил Михаил.
— Последняя. Да и не куришь ты, мил человек, чего просишь? Экий ты занудливый, Перевозчик, все бы тебе вызнать. А зачем, спрашивается? Придет твое время…
— Тезаврация, — сказал Михаил, пробуя подобраться с другой стороны, — накопление частными лицами золота, превращение его в сокровище, припрятывание его.
Помаргивая, Серега курил.
— Не у всех здесь останется память о том, что якобы этот Мир жил и в нем ничего не произошло. Кое-кто будет знать, что все-таки показалось краешком. Знать и помнить, несмотря на подшивки газет, восстановленные здания и всеобщую уверенность вокруг. Помнить, даже если сумеет убедить себя, будто его воспоминания — только неправдоподобно яркий, точный, оставшийся до деталей сон. Не говори мне, что одна такая сущность, которая знает, не окажется последней каплей, если вновь…
— Тогда вновь в Мире появится призванный от Реки Перевозчик. Навязчивые сны лечатся, а действительность — ее всегда можно чуточку повернуть. — Серега смотрел в ту сторону, куда «Пассат» увез Инку. — Она не окажется последней каплей, Перевозчик. Ты же угадал про нее. Ее искали давно, оберегали и сохраняли для этого Мира, а теперь и освободили для нее место. Та же история, что и с тобой когда-то.
— У меня не было Даймона в этом мире…
— Почему ты думаешь, что не было? Откуда может знать живущий? Но не завидуй ей, чему здесь завидовать. Если хочешь, можешь еще раз ей посочувствовать, но изменить ничего нельзя, и стоит ли противиться неизбежному? Кроме того, ты еще слишком мало прошел, чтобы судить.
Брат Серега вновь набрал лет. Он даже не очень изменился внешне, но словно миллионы веков, Миров и пространств внезапно открылись перед Михаилом — Перевозчиком, который все еще продолжал ощущать себя человеком. Приоткрылись и пропали, поманив.
— Хорошо, — сказал Михаил, сдаваясь. — Объясни напоследок, что с Орфо? Я не люблю громких слов, но он… пренебрег своим долгом. Как это могло случиться со Стражем?
— Ошибочка вышла. Отчасти и по твоей милости. В свое время ты слишком сильно противился НАМ, и на твое место был взят тот, от кого подобного не ждали.
— Другого дождались. Первое, что мне девочка заявила, узнав, что и как: «Да я бы на твоем месте!..»
— Она так перестанет думать уже скоро, — серьезно сказал Серега. — А тогда просто не было другого выхода. Он был единственным, кто годился, — ты угадал и в этом, Перевозчик. У тебя это лихо получается.
— Нет ли у тебя еще одного имени — Даймон?
— Было. Только не Даймон Уэш. Теперь иди вокруг машины. — Серега сплюнул бычок и по-деревенски высморкался одним пальцем.
— Это еще зачем?
— Обойди, мил человек, обойди, от тебя не отвалится, а я уж промерз тут с тобою разговоры разговаривать. Соскучились, я толкую, по тебе на Реке твоей. Товарышши забеспокоились. Делай, ну.
«Вот так быстро?» Михаил шагнул, заранее кривясь от боли в распухшей щиколотке. Никогда еще наносимые телу Зверя повреждения не отзывались, стоило ему вновь оборотиться.
Ему хотелось оглядеться еще раз, последний в этом Мире, но он неловко ступил, подкатился, рука скользнула по лакированному капоту чужой «Вольво», и…
Харон растянулся на Тэнар-тропе, где не изменилось ровным счетом ничего, и одно это можно считать отрадным. Тропа до лагеря не изменилась, оползень не изменился, и сам лагерь, буро-серое в двойном свете неизменившихся лун перемешанное палаточное стадо. Зато Ладья была новой, приткнулась к берегу без пристани. Изящная лодочка, черная, конечно, зато небольшая, с тонким кормовым веслом, показавшимся Перевозчику перышком. Листопад Марк и Гастролер Лорий, Локо и Псих и ненужный Брянский были тут, и от них он узнал, что ряби в лагере пока больше не случалось, а танаты куда-то пропали. Совсем пропали. При отплытии произошла заминка. Харон взошел, как водится, последним и, когда тронул тонкое весло, не ощутил привычной пронзительной молнии, не слился с этой новой Ладьей. Достал из кошеля Ключ — он был серым, тусклым, мутным, раскрошился в руке.
— Ключ умер, — сказал Перевозчик, не зная, что делать.
Гастролер неприязненно протянул ему второй зеленый камень, искрящийся и прозрачный. «Он, — показал на Брянского, — у таната увел. На прошлой погрузке, в конце. Ширмач. Специалист-техник. Во бы я тебе Ключа дал, но у нас не получается ничего, мы уж без тебя пробовали. Давай, Харон, работай веслами». Гастролер обошелся без обычных слов, а в «примороженных» глазках Брянского мелькнуло осмысленное выражение: «Я еще вам пригожусь, господин Харон»…И Ладья тронулась, и повиновалась Харону, огорчившемуся оттого, что назвал Брянского ненужным. Впервые Перевозчик мог сам управлять своим судном. Он взял курс вверх по Реке и старался держаться ближе к своему берегу и не выходить на стрежень. Лунный свет сменялся багровой тьмой, и впервые Ладья Харона не пересекала Реку Лету, а двигалась по ней вдоль. Псих сказал какой-то стих по этому поводу, а потом разъяснил всем, что число пять — по членам экипажа новой Ладьи — есть число риска в достижении цели через опыт, путешествия, неожиданность. Пятерка — самое счастливое число, сказал Псих. «Меня он, понятно, не считает», — подумал Харон, и тут выяснилось, что на борту отсутствует Локо, сбежавший, пока происходил казус с Ключом, и никого, кроме Харона, это, оказывается, не тронуло, да и Перевозчик скорее удивился, как это он не заметил. Гастролер в оценке был по-своему лапидарен, остальные просто промолчали.
