Владимир Ильин - Люди феникс
Иван Дмитриевич отмахнулся от его аргументов.
— Не надо, Вадя, — сказал устало он. — Я слишком стар для тех сказок о загробной жизни, которые ты вбил себе в голову… Ты просто хотел таким образом вызвать меня, вот и все. В принципе, мне надо было бы найти тебя раньше, но я не знал, что убийца — это ты. Никогда бы не подумал, что ты на такое способен… А вчера, случайно увидев тебя с той девицей… В общем, потом я проследил за тобой до самого дома, и мне оставалось лишь узнать твой номер телефона в справочном бюро…
— Значит, ты хочешь уйти из этой жизни только потому, что тебе стыдно за меня? — оторопело спросил Вадим.
— Нет, не только… — Старик опустил голову. — Скажи-ка, скольких ты уже… убил, сынок?
— Не знаю, — пожал плечами Вадим. — Я их не считал…
Иван Дмитриевич посмотрел сыну в глаза.
— Зато я знаю, скольких мне удалось вернуть с того света, — с гордостью объявил он. — Пятьдесят семь человек!.. Жаль, цифра некруглая, ну да ладно… Всех мертвецов оживить все равно нельзя, правильно? Кому-то повезет, что я окажусь рядом, а кому-то — нет. Разве это справедливо, а?..
Вадим молчал.
— А увидев тебя ночью… в крови… господи!.. — бессвязно продолжал Иван Дмитриевич, — … я понял, что ты был прав. Нельзя нарушать законы природы. Жизнь есть жизнь, а смерть есть смерть, и от этого никуда не деться… Я не знаю, кто ниспослал на землю тот Дар, который достался мне, — бог или дьявол, но я знаю другое: это не благо, Вадя, отнюдь не благо… Проклятие рода человеческого — вот что это такое. Потому что рано или поздно тот, кому этот Дар достается, начинает стремиться выйти за рамки тех ограничений, которые изначально были ему заданы. И однажды он сумеет воспротивиться зову, который исходит от умерших. А обретя свободу выбора, он начинает делить тех, кого он должен был воскресить чисто инстинктивно, «автоматом», на достойных и недостойных. А впоследствии он замахивается не только на свеженькие трупы, но и на тех, кто давным-давно превратился в прах. И вот тогда «воскреситель», сам того не подозревая, порождает зло, потому что возвращенные к жизни проклинают его и во что бы то ни стало стремятся вернуться обратно… И я подозреваю, что сделать это они могут только тогда, когда самого «воскресителя» не будет в живых… Так?
— Да, это так, — отозвался Вадим. — Меня действительно нельзя теперь убить никаким способом — я уже пробовал… Пока есть ты, буду жить и я…
— Так уж устроен этот мир, сынок, — вздохнул Иван Дмитриевич. — Добро и Зло всегда идут рука об руку… И одно без другого не может существовать…
— И кто же из нас, по-твоему, представляет Добро, а кто — Зло? — поинтересовался Вадим. Иван Дмитриевич только махнул рукой.
— Я думаю, что в каждом из нас и того, и другого предостаточно, — сообщил он. — В конце концов, мы оба с тобой виноваты, но я — чуть больше, чем ты… Ведь это я породил тебя… второй раз… Значит, мне и отвечать за все. Так что стреляй в меня со спокойной душой, Вадя…
Вадим почувствовал, как его сердце сжимает невидимая жилистая пятерня.
— Послушай, папа, — сказал он, кусая губу. — А может, не надо?.. Вот ты сказал: мы с тобой виноваты. Значит, ты все еще воспринимаешь смерть как наказание за свои грехи и ошибки. А на самом деле смерть — нечто иное, и она не может, не должна быть ни наказанием, ни наградой!.. Это всего лишь — итог, подведение черты под тем, что человек успел сделать в своей жизни… Я тоже успел кое-что понять, папа… после своего возвращения сюда… И, мне кажется, главное — что человек должен уходить из этого мира в ТОТ с чистой совестью и сознанием выполненного долга… К сожалению, это бывает слишком редко. Люди не успевают реализовать себя и свои возможности, потому что кто-то или что-то прекращает их существование на этом уровне. Наверное, поэтому и возникли чудотворцы-воскресители, чтобы люди могли вернуться и исправить допущенные ранее ошибки. А раз так, то, значит, ты и тебе подобные — последняя надежда человечества стать хоть немного лучше, изменив свою жизнь!.. Так имею ли я право лишать людей этой возможности?
Иван Дмитриевич покачал головой.
— Нет, сынок, — сказал он. — Ты не прав. Мой Дар — это аномалия, естественная или сверхъестественная — не в этом суть… Тем он и аномален, что внушает людям ложную надежду на возможность вечной жизни. Сам подумай: ведь если знать о том, что смерти для тебя не существует, потому что за ширмой прячется добрый дяденька-воскреситель, то какой смысл стараться прожить свою жизнь достойно и полезно? Все равно тебя вернут с того света и ты будешь продолжать свое существование. А если не вернут, то насладишься беспроблемным бытием в райских кущах… Вот и получится, что каждый отныне будет жить так, как пишут черновик. А человек должен жить набело, Вадя… И, к сожалению, он так устроен, что ему обязательно требуется оценка того, что он успел сделать. Не на этом, так на том свете. Основатели религий хорошо это знали и использовали…
Они помолчали.
— И вот еще что, — наконец сказал Иван Дмитриевич. — Ты представь себя на моем месте… Да, я умею вернуть к жизни любого мертвеца. Но при этом я вынужден действовать тайно, потому что не хочу, чтобы меня прибрали к рукам и использовали в своих шкурных интересах негодяи разных мастей. А именно это случится, если мир обо мне узнает… Но скрываться в подполье нельзя до бесконечности, Вадя, и когда-нибудь они меня все равно вычислят и поймают. Конечно, я мог бы сам наложить на себя руки, но почему-то не позволяет дурацкая гордость… Будет лучше, если ты сделаешь это, прошу тебя!
Вадим повернул к отцу лицо, и Иван Дмитриевич увидел, что глаза сына полны слез.
— Хорошо, — сказал Вадим. — Хорошо, папа… Я сделаю это. В конце концов, ты это заслужил. Я действительно убежден: ты не зря прожил свою жизнь здесь… Только знай: без тебя я не останусь здесь ни минуты… Так что мы уйдем вместе. Туда, где нас ждут наши предки и друзья. И мама… Она нас очень ждет, папа. Ну а теперь давай попрощаемся.
Вадим сознательно не стал говорить отцу, каким способом собирается отправить его на тот свет. Пусть его последние секунды не будут омрачены страхом…
Он оторвался от скамьи, и Иван Дмитриевич тоже поднялся. Он словно уменьшился в росте за последнее время, и теперь его седая макушка едва доставала сыну до подбородка.
Вадим распахнул объятия, и они обнялись.
Плечи отца вздрагивали, и Вадим понял, что он плачет без слез.
Вадим закрыл глаза и положил свою ладонь на спину отца.
Спустя несколько секунд он с ужасом обнаружил, что «выстрела» не произошло и что отец все еще жив.
«Что это значит? — в смятении думал он, слыша, как стучит отцовское сердце. — Неужели Воскреситель тоже бессмертен, раз даже я бессилен против него? Или мне недостаточно жалко отца?»
Догадка заставила его похолодеть.
Все те, кому он помог уйти на ТОТ свет с помощью чуда, вызывали у него лишь жалость, ничего кроме жалости и сострадания. А отца он не просто жалел. Он его любил. Любовь и жалость — все-таки разные вещи. Можно убивать из жалости, но нельзя убивать того, кого любишь…
«Неужели Ты хочешь, чтобы я сделал ЭТО именно так? — мысленно вопросил он того, кто возложил на него эту миссию и с этой целью наделил его бессмертием. — Но ведь это ужасно, бесчеловечно, и я не смогу заставить себя поступить так, как Ты хочешь!..»
«СМОЖЕШЬ, — произнес внутри него Голос. — ДОЛЖЕН СМОЧЬ».
И тогда Вадим оттолкнул от себя отца и достал из кармана пистолет.
Глава 14
Вот черт! — выругался сквозь зубы Слегин, когда к Вадиму присоединился невысокий старик, по внешности которого можно было сделать вывод о том, что речь идет о Бурине-старшем. — Проклятый склероз!.. Я забыл захватить направленный микрофон, и теперь мы не сможем узнать, о чем они будут беседовать!.. Слегин и Сабуров находились примерно в пятидесяти метрах от той могилы, где была назначена встреча. Их надежно укрывал массивный постамент над могилой какого-то купца начала XX века. Могила, за которой они вели наблюдение, отсюда хорошо просматривалась, но невозможно было расслышать разговор отца и сына. Видно было лишь, как на их лицах шевелятся губы.
— Может, подберемся поближе? — предложил Сабуров.
Слегин с тоской огляделся.
— Нет, — с сожалением сделал вывод он. — Слишком рискованно. Вспугнем пташек…
— Мне кажется, мы с тобой вообще совершили ошибку, — заметил Сабуров. — Надо было взять группу спецназа и оцепить кладбище.
— Да, но тогда пришлось бы объяснять ситуацию местным обезовцам, — огрызнулся Слегин. — А ты же не хотел этого, верно?
— Верно, — согласился Сабуров.
«Потому что взять „воскресителя“ должен только я, и никто больше, — мысленно продолжил он. — Эти ребята из „Раскрутки“ и ОБЕЗа, конечно, неплохие парни, но, как говорится, дружба дружбой, а табачок — врозь… В конце концов, „воскреситель“ — не по их части. Их интересует прежде всего убийца, который держал в страхе целый город…
