Утро под Катовице - Николай Александрович Ермаков
На следующий день после завтрака я прибыл на утреннее построение и занял место на левом фланге позади старшины, надеясь, что Волков передумает и разрешит мне ещё три дня бить баклуши, ну или вообще забудет про меня. Однако мои призрачные мечты не сбылись и я был отправлен капитаном на лесозаготовку вместе с третьим отделением четвертого взвода, с предупреждением, что от меня требуется не махание топором, а организация караульной службы. После развода я нашел командира отделения Юру Гордеева, назначенного старшим на это важнейшее дело. Тот, пока мы стояли в очереди за сухим пайком, рассказал, что дрова кончаются, а поблизости от города только сосна растет, вот и решили послать отделение на лесозаготовки в берёзовую рощу, что в семи километрах к юго-востоку, дабы заготовить дров. По мне так и сосной топить можно, тут война идёт, а начальству берёзу приспичило. Однако, приказ есть приказ, и наш отряд, подготовив инструмент и волокуши отправился в указанном направлении. За час быстрого хода по накатанной лыжне мы добрались до рощи и приступили к делу. С Гордеевым мы договорились, что он назначает на охрану трёх красноармейцев, которые каждый час будут меняться с лесорубами. Обойдя наш лагерь вместе с выделенными в караул бойцами, я расставил их по своему усмотрению, а сам стал ходить по кругу, периодически заруливая к костру, чтобы отдохнуть и отогреться, а то ведь минус тридцать — холодно! Судя по тому, что я видел, большинство парней к рубке леса были привычные и работали довольно быстро, до часу дня успев повалить шесть крупных деревьев, обрубить на них ветки и распилить на пригодные к транспортировке на волокушах бревна. Я же за это время набрал килограмма три мороженой рябины — весь мой предыдущий урожай остался на кордоне. Выполнив первую часть работы, мы пообедали, после чего бойцы впряглись в волокуши и мы отправились в обратный путь. Разумеется, за одну ходку мы физически не могли вывезти весь заготовленный лес, так что сегодня нам предстояло сделать ещё один грузовой рейс. Мы с Гордеевым шли без волокуш, я — в головном охранении, он шел замыкающим. Обратный путь с грузом занял у нас почти два часа и в половине четвертого мы доставили бревна к зданию штаба. После чего, не медля, развернулись и вновь направились к вырубке. Вернувшись после второго рейса в Питякранту, около штаба я, неожиданно для себя, встретил Тошбоева, который по моему мнению должен был находиться на кордоне. Равиль выглядел очень измотанным, потухший взгляд, опущенные плечи говорили о том, что ему в последнее время было очень нелегко. Однако увидев меня, он постарался улыбнуться и раскрыл руки для объятий. После того, как мы крепко обнялись, я коротко спросил Тошбоева:
Как там? — подразумевая, в первую очередь, положение на кордоне.
Да уже никак… — Равиль снова погрустнел и оглянулся по сторонам, — у тебя в казарме тоже толпа?
Да нет, я же в крайней избе со старшиной и санитарами живу, — ответил я, понимая, что Тошбоев не хочет разговаривать на улице, — сейчас наберу каши в котелок и айда ко мне, — на сегодня лесозаготовка закончилась, так что до следующего утра я был свободен.
Мы вместе подошли к полевой кухне, вокруг которой народ уже рассосался и получили в котелки вечернюю пайку макарон по-флотски. Зайдя в избу я обнаружил, что санитарное отделение находится уже здесь в полном составе, в том числе и Ваня Мухин, который был прикомандирован вместе со мной к первому взводу. Конфисковав у них керосиновую лампу, мы с Тошбоевым прошли в спальню, где и расположились с максимальным удобством. Видя, что товарищ находится в крайне расстроенных чувствах, я достал свою заначку — фляжку со спиртом, плеснул на донышко кружек и развел водой. Потом нарезал сала — Равиль хоть и был по происхождению татарином, за два года службы уже привык к свинине, являющейся неотъемлемой частью воинского рациона. Опрокинув по пятьдесят грамм, мы закусили бутербродами с салом, потом я приступил к каше, а Тошбоев приступил к рассказу:
Нет больше нашего кордона… — от этих своих слов он ещё больше погрустнел и, переведя взгляд на фляжку, спросил, — Давай ещё?
Я молча плеснул ему спирта, воды он добавил сам и сразу же выпил. Себе я наливать не стал, так как в общем-то никогда не был любителем пьянства.
Ещё десяти не было, — продолжил рассказ Равиль, — Патрули уже ушли, на кордоне только четвертое отделение оставалось. Мы услышали стрельбу с севера, куда третье отделение ушло. Заняли позиции, а там сотни полторы финнов на лыжах, — товарищ сделал паузу и принялся за кашу, видимо спирт разбудил его аппетит, — Подпустили их поближе и врезали из пулемета и винтовок. Человек двадцать ихних положили. Место там ведь хорошее, помнишь? Но эти гады на штурм больше на пошли, а попрятались стали лупить из минометов. А наверху ведь и укрыться особенно негде, валуны одни. Троих насмерть… Командира и ещё четверых ранило, дегтярь разбило, вот Бондаренко и приказал отходить. Хорошо, те не успели нас обойти, да и следом не пошли. По пути встретились с первым отделением, да и двинулись сюда. Всего во взводее осталось восемнадцать человек вместе с командиром и ранеными, — он снова замолчал, выскоблил последнюю кашу из котелка и взялся за бутерброд с салом, — А второе и третье, получается там остались…
Да, жаль парней… Я ведь со вторым отделением уже и сдружиться немного успел за два дня плутаний в патруле, а трое бойцов так вообще со мной в одном шалаше жили, на одном костре пищу готовили. Тоска…
А комиссар теперь Бондаренко хочет под трибунал отдать, за трусость, говорит! — закончил Равиль свой печальный рассказ и вопросительно посмотрел на меня.
Я его понял правильно и налил спирта в наши кружки:
Помянем…
После того как Тошбоев ушел, я, на сытый желудок и хмельную голову лег спать, хотя ещё не было даже девяти часов вечера и до следующего утра успел хорошо выспаться.
На следующий день меня снова определили на лесозаготовку, однако теперь мы получили указание рубить сосны сразу за околицей, что меня могло бы обрадовать, если бы не паршивое настроение из-за гибели товарищей. Вообще, не понятно зачем я тут был нужен —
