Дэниел Моран - Изумрудные глаза
– Ты решил вернуть камень?
– Таковы условия контракта. – Трент, пожав плечами, помолчал. – Очень красивый камень! Пятнадцатилетняя девушка заплатила жизнью за то, чтобы этот раритет вернулся на прежнее место. Как вы полагаете, священник, это равноценная замена?
– Сегодня со мной связались чиновники из Международного продовольственного банка. Трент искоса посмотрел в его сторону.
– Меня назначили региональным директором, – произнес вдохновенно священник.
Трент кивнул. Понятное дело, кому еще в таких местах распределять продовольствие, как не священнику.
– Кто-то перевел на счет нашего района четверть миллиона кредиток. В распоряжение церкви Эриса, что на Флэтбуше. На тысячу кредиток Продовольственный банк может снабжать едой, жильем и медицинским обслуживанием сотню человек в течение двух лет. Ты представляешь себе, что значит кредит в четверть миллиона? Это значит, что в будущем году двести пятьдесят сотен жителей нашего района не умрут от голода. И в следующем тоже. Черт побери, это просто неслыханный рождественский подарок! – Энди помолчал, поглядел на закат, потом добавил: – Если кто-то из окружающих тебя людей выглядит неумеренно добрым, чтобы можно было с чистой душой поверить ему, считай, он такой и есть. Но не всегда. Как раз исключения и портят наш мир.
Трент не ответил. Священник – огромного роста, толстый, чернокожий мужчина – поднялся и направился к люку. Юноша остался на крыше.
Уже ночью, когда на небе заиграли мелкие зимние звезды, на крышу вылезла Мила. С собой принесла одеяло. Уселась в то же кресло, которое несколько часов назад освободил священник Эндрю Строуберри.
– Ты что, всю ночь собираешься здесь сидеть? Смотри, снег пойдет.
Он не ответил. Мила укрыла его одеялом. Накинула и вдруг заметила, что Трента бьет дрожь.
– Слышь, – заворчала Мила, укутывая его одеялом. – Я знаю тебя почти шесть лет. И за все это время до меня в первый раз дошло, что ты тоже человек.
Интерлюдия: ЗЕМЛЯ
5 ноября 2068 года
Ноябрь 2068 года, пятница, ночь.
День выдштся пасмурный, холодный, ночь оказалась не лучше, промозглая, мрачная. Трент с чашкой черного кофе в руках стоял в дверном проеме, выводившем на балкон. За спиной яркими огнями сверкал зал ресторана «У Макги», перед ним за широкой полосой темной воды угадывались небоскребы Манхэттена.
Падал мелкий снежок.
Трент разглядывал огни большого города. Огни столицы.
Сам он прятался в полумраке, черты казались смазанными. Света от расположенной на торце балкона вывески «У Макги» едва хватало, чтобы высветить полоску лба, овальные скулы, только светло-голубые глаза различались отчетливо. Трент повернул нагревательное кольцо на кружке с кофе, поднял его как можно выше – все равно с каждым новым глотком жидкость становилась все холоднее.
Сколько он простоял у дверей, сказать трудно. Трент почти допил кофе, когда хлопок по плечу вывел его из созерцательного, раздумчивого состояния. Это был Джимми, тоже принимавший участие в вечеринке.
– Мечтаешь? Трент кивнул.
– Братан, – тихо спросил Джимми, наклонившись к уху Трента, – где ты?
– Здесь, на козырьке, – ответил Трент, не поворачивая головы.
– Это я понимаю. А где еще?
– Здесь, на козырьке. Больше нигде.
Джимми передвинулся за спину Трента, кивнул. Тот, не поворачиваясь, добавил:
– Пытаюсь понять, почему сегодня так холодно.
– Лично я решил, что ты подумываешь о том, как было бы здорово поваляться на пляже.
Пляж, золотистый песок – это было так далеко от того, о чем размышлял Трент. Однако он не стал разочаровывать дружка.
– Абсолютно точно. – Он повернулся к Джимми. – Просто замечательно нежиться на пляже, потягивать пивко и наблюдать за загорелыми девчонками.
Джимми усмехнулся, выговорил нарочито по-местному, с ленцой пропуская буквы:
– Дговорились. Ты когда-нибудь окажешься на пляже. Мож, нам тоже повез с таким отдыхом.
– Обязательно повезет. Еще одно дельце, подобное тому, что мы провернули вчера, и следующее Рождество проведем в Большом городе.
Джимми невольно облизнул губы, склонился к Тренту и от прихлынувшего страха заговорил, как учили в школе:
– Так скоро?
Трент пожал плечами:
– Нас только пятеро. Самое большое число помощников, которых я могу взять с собой, это четыре человека. Больше никому не могу довериться. Так или иначе, а нам необходимо вырваться отсюда. Мы не можем застрять здесь навсегда.
Только теперь Трент уловил, что Джимми изрядно выпил.
– А чем плохо во Фриндже, братан? – спросил латинос. – Конечно, в Патрулируемых секторах безопаснее. Но, парень, едва ли кто из миротворцев отважится появиться за Гранью. В Патрулируемых секторах все устоялось, там нам придется ходить по струнке, кланяться каждому вшивому миротворцу.
– Мы не можем вечно оставаться во Фриндже. Я не хочу провести старость на улице.
– Это правильно, – согласился Джимми. – И, конечно, не на этом холодном козырьке. Смотри, как тепло и весело в зале. Братан, глянь-ка на Джоди Джоди, ишь гляделки на тебя выкатила. Что скажешь, братан?
Трент пожал плечами.
– Не понимаю, что с ней случилось, – ответил он. – Я полагал, как раз ты и она созданы друг для друга. Джимми рубанул воздух ребром ладони:
– Я просто слов не нахожу, братан! Ты порой бываешь не столько глуп, сколько слеп. Не надо разбивать мне сердце. Это ты ей нравишься, я имею в виду – по-настоящему. Пусть лучше она обожжется на тебе, чем на ком-нибудь еще.
– Ладно, замяли.
Джимми, склонив голову набок, пристально изучал Трента.
– Все равно, парень, я когда-нибудь узнаю, о чем ты мечтаешь. Я порой думаю, что ты выйдешь в большие люди.
Теперь Трент усмехнулся:
– Что-то не верится.
– Пока не верится, – уточнил Джимми. – Все-таки поделись, что там вертелось в твоей голове, когда я подошел?
– Я вспоминал лягушатника Мохаммеда, – ответил Трент со всей возможной искренностью.
– Ну дела. Французишка с арабским именем?
– Так и есть.
– Загадка на загадке, – вздохнул Джимми. – В твоих чертах вроде бы нет ничего арабского. Трент не ответил.
– Или ты собираешься пришить этого лягушатника? – спросил чернокожий дружок.
– Джимми, убийство...
– Это плохо. Я знаю, знаю. Тебе что, никогда не приходилось убивать?
– Однажды. Это был несчастный случай. – Трент, помолчав, добавил: – Он утонул.
– Братан, и ты до сих пор терзаешься муками совести?
– Такое тоже иногда случается, Джимми. Через много-много лет я понял, что он спас мне жизнь.
Трент задумался о том, что, когда тебе семнадцать, шесть лет кажутся немыслимым по давности сроком. Он не стал дожидаться, когда Джимми что-нибудь ответит, обнял друга за плечо, сказав:
– Давай-ка вернемся к своим. И повел друга в зал.
* * *Такие дела, читатель.
Всякое время рождает легенды. Но прежде чем миф отразится в словах, придающих всякой вещи волнующий смысл и аромат таинственности, требуется совсем немного – правда. Событие, способное привлечь внимание или, скажем так, способное наполниться дневным светом и хранить его в самые темные и жуткие ночи, в любом случае должно состояться.
Быть!
Легенды редко исполнены доброты. Великодушие, кротость, назидательность, тем более счастливые концы более свойственны интерпретациям. Само же событие, по большей части, жестоко. Обыденные, наполненные привычно добродетельным благородством или великодушием происшествия редко задерживаются в памяти поколений. Другое дело любовь, смерть, неукротимая отвага, ненасытная жадность. Они толкают человека на потрясающие воображение поступки. Однако само по себе деяние еще только повод, который может обернуться сказанием, а может и зачахнуть в людской памяти.
Я знавал многих замечательных людей, живших в Неразрывном Времени. Я был знаком с Ифахадом, схватившимся в смертельной схватке с К'Эйли. Я присутствовал на знаменитом заседании Конгресса, когда члены Зарадина решили начать войны во времени. Я присутствовал, когда благородный король Артур пал, сраженный рукой Камбера Тремодиана. Я очень горевал о нем. Я присутствовал, когда осененный гением Шекспир хватался за перо. Был свидетелем, когда композитор благородная Эри Моорх сочиняла свое последнее и самое популярное произведение – двадцатисемичасовой сен-сабль «Властелин Колец».
Я был знаком с тремя самыми отъявленными негодлями, которых когда-либо рождала человеческая раса, – с Шивой Куриачином, с Олой, впоследствии ставшей Голубой Леди, и самим Камбером Тремодианом.
Знавал я и добрых людей, их было куда больше. Они-то и определили мою жизнь, но больше всего я сожалею о том, что мне никогда не довелось встретиться с Трентом Неуловимым.
