Операция "Берег" - Юрий Павлович Валин
Они пойдут в 12:45. Поддержка танков и самоходок будет обеспечена. Но местность поганая — болотная низменность, маневр бронетехники ограничен. Передний край немцев уже разнесен в кирпичную пыль и мокрую грязь, но вторую траншею сходу взять не удастся…[1]
Катерина обернулась:
— Товарищ старший лейтенант, ты о своих делах думай. Отвлекись от фронтового масштаба.
— Да я вообще не думаю. Я жрать хочу, — сумрачно поведал Евгений. — У нас вообще завтрак был запланирован?
— Был, и прошел в назначенное время. Кто-то пропустил, к докладу готовился. Бойцы, что вы сидите? У нас главный переводчик с голоду помирает. Там же в «сидоре» есть спасительная краюшка хлеба.
Насмешливой водительше тоже передали ломоть хлеба с салом. Катерина откусывала урывками, жевала, ругала дорогу. Действительно, было тесновато: навстречу ошалело неслись пустые грузовики снабжения, спешащие за снарядами и иным неотложным.
А у переднего края все гремело — арта непрерывно подавляла немецкое сопротивление. После полудня наши завяжут бой за Клайн-Понарт. Бункер в полукилометре юго-западнее будет мешать пулеметным огнем, гвардейцы его обойдут, блокируют. Здесь, осознав ситуацию, фрицевский гарнизончик сдастся в плен.
Примерно так оно и будет по всем направлениям штурма. Задача «не задерживаться, обходить и обтекать» будет выполняться. Форты, большие и малые доты, узлы обороны частично останутся в нашем тылу. Конечно, где-то обойти не удастся, мы упремся лбом, потери будут серьезны. Тогда пойдут к дотам саперы, поползут наши танки и самоходы, груженные ящиками с взрывчаткой.
Борьба по всей линии фронта. Борьба за форты, пулеметные гнезда, траншеи и направления — в буквальном смысле этого слова — направления, по которым может пройти тяжелая техника.
Еще на рассвете поползет группа инженерной разведки. Впереди шоссе Кенигсберг — Раушен, здесь, на окраине, оно выпрямляется и стрелой входит в город. Обнаружена группа, бьют по ней пулеметы и снайперы. Ранен один сапер, вжимаясь в землю, ползут товарищи дальше… убит второй боец, ранен третий, кончились пакеты первой помощи. Ползет под огнем старший сержант Булатов. Кювет у шоссе, смотрят на дорогу из амбразур и окон пулеметные стволы, идет обстрел, ползет человек. А асфальт на дороге взломан, заметны трещины между пластов. Фугасы заложены…
Старший сержант Булатов обезвредит двадцать четыре авиабомбы, заложенные фугасами под дорожное покрытие[2]. По шоссе пройдут наши танки
На подступах к городу подбита наша «тридцатьчетверка» — прошита снарядом башня, замер и молчит танк, бегут к нему два десятка радостных фрицев. Из крошечной рощицы — автоматная очередь, длинная, расчетливо-точная. Свалила пятерых немцев, остальные залегли, открыли ответный огонь. А от деревьев к танку ползет наш боец — один, рядовой, автоматчик. Из огневого прикрытия и усиления разве что комсомольский билет в нагрудном кармане.
Он доползет до танка, заберется в нижний люк, осмотрит убитого командира машины, поможет выбраться двум тяжелораненным танкистам. Раненые поползут к роще, а боец будет их прикрывать короткими очередями. Один из обессилевших танкистов не сможет ползти, боец взвалит его на спину, потащит. Обнаглевшие немцы поднимутся в атаку и будут свалены автоматными очередями, опять длинными, но очень расчетливыми. В этой битве «При Битом Танке» одинокий автоматчик[3] и его ППШ завалят 17 немцев.
А у поселка Фридрихсберг наши гвардейцы намертво сцепятся с упорными немцами. Это северная окраина, на ней торчат толстостенные, подготовленные к обороне строения, рядом траншеи, доты, батарея 75-миллиметровых, крепкий господский двор Вальдгарден, да еще мелкая, но зловредная высота «36,0». И жестокие бои до вечера.
Основные силы обойдут, не станут задерживаться. Заниматься гадким местом останется 264-й гвардейский стрелковый полк и 51-й отдельный саперный батальон. Будут делать проходы в минных полях и «колючке», подбираться к доту на вершине «36,0», выковыривать противотанковые мины у канавы со звучным названием Ландграбен, углубленной, превращенной в противотанковый ров, потом примутся строить через нее мост. В темноте начнет атаку штурмовая группа — им предстоит взять дот на высоте «23,5». Да, высоты пониже-пожиже, а доты все такие же упорные…
Штурмовая группа проползет — маршрут намечен, наблюдали днем не зря. Первая и вторая линия траншей, мимо боевого охранения, прозевают мучаемые самыми дурными предчувствиями фрицы, мимо минометных позиций….
Вот она — высота. Помкомвзвода старшина Мельников зашвырнет в амбразуру дота четыре гранаты, немцы в панике ломанутся наружу и полягут под автоматными очередями в упор. 49 трупов…
Начнется общая атака батальона, и группа Мельникова[4] в центре немецкого оборонительного узла окажется еще той занозой. Не устоят гады.
Понятно, Герои вспоминаются первыми. Но мы, хоть и штабные, но практики — знаем, что не всех отметят, не всех наградят. Штурмовая группа — это десятки бойцов, кто-то из них поляжет навсегда, едва поднявшись из траншеи. Иначе не бывает, такая уж у войны арифметика. Родные бойца будут помнить, ну и писарчуки в штабах, иной раз глянув на списки потерь, вздохнут. Писарчуки, они хоть и не особо славны и лично бесстрашны, но иногда про людей понимают.
Идут бои за форты… такие разные, непохожие потерями и судьбами… впрочем, это известные дела…
ИСУ-122 в уличном бою в Кенигсберге. (предположительно САУ 345-го гв. тяжелого самоходно — артиллерийского полка)
— У нас что с графиком? — притормаживая, спросила Катерина.
— Так уже на месте. Вон там, за поворотом, наша силовая поддержка развернулась. Саперы, связь, техника, медики. Собственно, вон «опель» со знаменитой «эл» стоит.
— Так и я о том же, — кивнула Мезина. — Заскочим к медикам? Дельце есть.
— Ну, если надо…
«Додж» свернул. Во дворе, судя по ящикам, еще недавно квартировали минометчики, но те уже съехали ближе к городу. Теперь во дворе стояла медицинская машина, над дверью развевался флажок с гордым санитарным знаком.
Катерина спрыгнула с сидения:
— Товарищи радисты, ноги можно размять, но за машиной следить в оба, не отлучаться! Товарищ старший лейтенант, ты со мной?
— Естественно. А что делаем-то?
— Проводим политико-воспитательную работу, — вполголоса пояснила Мезина, отряхивая видавшую виды, но все еще щегольскую куртку. — Мы же из будущего, пусть и сомнительного. Обязаны нести светлое, чистое
