Сергей Малицкий - Вакансия
Вода в рукомойнике замерзла, прихватило и сверху, и снизу. Дорожкин почистил зубы, побрился, потом разбил ледяную корку кулаком, зачерпнул стаканом ледяного крошева, сбросил рубаху и стал смывать остатки сна и мыла с ободранного станком лица. Закутался в полотенце, побежал в избу, а там уже и картошечка на столе, и огурчики, и капуста, и согревшийся на печи хлеб. И Дир сидел уже за столом и катал в ладонях палку Дорожкина, и та словно отзывалась прикосновениям, корой покрывалась молодой, но не до среза, не до острия и поверху, словно в кокон из свежего лыка.
– Смотри, парень, – только и сказал леший. – Обсуждать, кто кого да как прикончил, пока не будем, некогда. Но если еще кого этой палочкой тыкнешь, старая кровь на ней оживет, Шепелева сразу все узнает. Тогда тебе не жить. Ни я тебя не прикрою, ни егерь наш. Да и что егерь, он парень хороший, а все одно – человек. Пусть хоть и через стенку смотрит, и слышит не хуже меня.
– А я разве не человек? – удивился Дорожкин, взглянув на ходики. До девяти оставался еще час.
– Человек, – согласился Дир и стал привязывать на основание палки полоску холста. – Только странный ты какой-то человек. Или больше, чем человек. Или меньше. Не пойму никак. Ты бы к этому, как его… к мастеру деревянных наук сходил. К Борьке. Который БДСМ.
– Б.М.Д.Н, – поправил Дира Дорожкин.
– Да не один ли черт? – махнул рукой Дир. – Он бы тебя сразу разглядел. Не скажу, что ответил бы, знаешь, кто больше других видит, тот и боится больше, а у него дочка красавица, девчонке уже двадцать, а он над нею, как над былинкой на морозе, трясется, но если ответит, то точно про себя будешь знать – кто да почему.
– Был я у Тюрина. – Дорожкин начал одеваться, тут только заметив, что от раны на груди почти ничего не осталось. – И с дочкой его познакомился. Напуганы они очень. Шепелевым, как я понял, напуганы. Только нет его. Точно уже нет.
– Нет, так хорошо, – пожал плечами Дир. – Или ты думаешь, что я не понял, что его нет? О том в другой ряд переговорим, ты лучше вот что скажи, о тебе самом-то что Тюрин заметил? Надо ж понять, с какой стороны к тебе подступаться да как твои ужимки объяснить.
– А что? – Дорожкин сел за стол, посмотрел на Лизку, которая вдруг снова стала молчаливой и отстраненной, плавала вокруг стола, расставляя тарелки, раскладывая ложки, вилки. – Есть и ужимки? Разглядел он что-то. Только я не убивал Шепелева. Точнее, не помню, чтобы я кого-то мог убить. Провал у меня в памяти в несколько дней. Как раз на начало мая. Да и кто вам сказал, что я его убил? Во-первых, палочка эта толщиной в полтора пальца, как ею кого-то можно убить? Во-вторых, я вообще не способен никого убить! Ну… или не был способен…
– А в-третьих? – Дир затянул петлю на зеленом, словно только что отвалившемся от ствола осины, суку петлю. – Что «в-третьих»?
– А в-третьих, может быть, кто-то взял палку, которую я обронил, да в труп Шепелева и вставил! – выпалил Дорожкин.
– Дитя малое, – посмотрел на Лизку Дир.
– Ну чисто ребенок, – отозвалась Лизка. – Ты ешь, золотко, ешь. А то на работу опоздаешь.
– Вот. – Дир надел на руку петлю, затянул ее на запястье, махнул рукой, палка исчезла. Махнул еще раз, вновь появилась на руке, только обрывки паутины на ней висели.
– Дирушка, грязь всякую на стол не тащи и не слишком размешивай ее через мой дом-то, – попросила Лизка и к Дорожкину обернулась. – А ты рот закрой да открывай тогда, когда положить чего хочешь в рот или сказать чего.
– Спокойно, инспектор, – посоветовал леший. – Я ж тебе говорил про паутину да про грязь? А ты думал, что я свой колышек всякий раз заново затачиваю? Нет, дорогой, он всегда со мной. И твой колышек с тобой будет. Прятать его я тебя научу, тут большой науки не надо, у тебя получится, хотя не ведун ты, конечно. Но если кого ткнешь еще раз, в другой раз уж не прячь. Шепелева тут же на тебя пеленг бросит.
– Зачем он мне? – спросил Дорожкин. – У меня пистолет есть.
– Пистолет – это хорошо, – забрасывая в рот картошину, заметил Дир. – Только с твоего пистолетика Шепелев в лучшем случае почесался бы, а тут пригвоздил ты его, так пригвоздил.
– Да почему вы решили, что это я сделал? – воскликнул Дорожкин.
– Не решали мы ничего, – хмыкнул Дир. – Чего тут решать? Пригляделись и увидели. Ты у Шепелевой был? Я удивляюсь, как она не разглядела. Она и без палки разглядеть должна была. Да и если бросала ворожбу на сына, все должна была на тебя выйти. Выходила? Но не поняла? А может, поняла, да виду не подала? Хотя вряд ли, – задумался Дир. – Раздавила бы, не раздумывая. Смазался ты. Не знаю как, но смазался. А что касается того, кто убил, запомни, парень, если бы не имя твое на палке да не еще что-то, чего я понять не могу, и палка бы Шепелева не остановила.
– А она и не остановила, – вдруг брякнул Дорожкин. – Дочка Тюрина сказала, что убили меня. Отсюда туда проткнули. Насквозь. Намертво. Еще и удивилась, что я не в мертвяках. И еще…
Дорожкин оглядел окаменевших, разинувших рты Дира и Лизку, вздохнул и договорил:
– И еще сказала, что у меня что-то вроде нимба над головой. Ну что не всякий разглядеть может, но он есть. И не так, как над тобой, Лиза, а как-то иначе. Вы бы рты-то закрыли да открывали тогда, когда положить чего захотите в рот или сказать чего. Лучше скажите, куда егерь делся, а то мне уж и в самом деле на работу пора бежать…
До работы Дорожкин добежал за двадцать минут. По дороге с десяток раз, как научил его Дир, отправил в паутину осиновый колышек, пока едва не упустил его вовсе – успел поймать соскользнувшую петлю кончиками пальцев. Только после этого успокоился, но обдумывать услышанное уже не было времени. Взбежал по ступеням наверх, поздоровался с Ромашкиным, кивнул о чем-то презрительно зашипевшему Содомскому, открыл дверь в собственный кабинет. В его кресле сидела Маргарита. Она посмотрела на часы, удовлетворенно кивнула и освободила Дорожкину место. Села напротив, вздохнула, жестом попросила его папку. Открыла, прищурилась, отбросила ее обратно.
– Два имени. Что собираешься делать?
– Искать, – пожал плечами Дорожкин. – В крайнем случае, буду пробовать ворожить, как делал с Шепелевым. У меня был волосок Козловой, вот, у Лизки Улановой истребовал волосок ее дочери. С рождения в альбомчике русую прядку хранила. Фотографии есть и той и другой. Правда, Улановой надо еще распечатать. Пойду на почту, перекачаю с телефона.
– Это все крайние случаи, – отрезала Маргарита. – Да и не забывай, что есть у тебя волосок или нет – неважно. По ворожбе человека найти легко, коль связь у тебя с ним была, а какая у тебя связь с этими девушками? Никакой. А если бы о них узнать можно было что-то у кого-нибудь из тех, кто уже, – Маргарита выразительно провела ладонью по горлу, – так и без тебя давно бы узнали. Подсказку хочешь?
– Хочу, – кивнул Дорожкин.
– Найди между ними что-то общее, – проговорила Маргарита. – Ну есть же между ними общее? Не только то, что они обе пропали, но вроде бы живы. Вот Козлова дочь искала, отыскать не смогла. Уверена, что и Лизка искала, пока не двинулась. Если это общее, значит, и еще что-то есть. А ну как общее и еще с кем найдется? Тогда следи за тем, кто пока еще не пропал. Уследишь – всех разыщешь. Понял?
– Понял, – кивнул Дорожкин, возвращая папку в сумку.
– Тогда работай, – с каким-то сожалением произнесла Маргарита и поднялась. – И вот еще. Когда общее найдешь… разницу отыщи. Она может оказаться важнее схожести. Но еще кое о чем не забывай. Что бы ты ни сделал, думай иногда, а не будет ли тебе от сделанного хуже, чем есть.
– А разве мне сейчас плохо? – сделал удивленное лицо Дорожкин.
– Потом расскажешь, – усмехнулась Маргарита.
Мещерский сидел на своем месте и появлению Дорожкина обрадовался, словно курьеру с долгожданным денежным содержанием. Покосившись на телеграфистку Галю, которая демонстративно покрывала лаком ногти (никак не подходило слово ноготки к роговым образованиям на ее пальцах), График заговорщицки прошептал:
– Есть идея.
– Хорошо. – Дорожкин протянул ему телефон. – Тут только одна фотография, мне нужно ее распечатать. Будь добр, сделай прямо сейчас.
Мещерский кивнул, зашуршал проводами, уставился в монитор, пощелкал клавишами, не забывая подмигивать гостю, потом вытащил из принтера листок, поднял брови и улыбнулся:
– Вот у тебя работа, Дорожкин. Опять женщинами занимаешься. С этой что случилось? Надеюсь, жива-здорова?
– Вроде жива, о здоровье не справлялся, – ответил Дорожкин. – Что за идея?
– Не здесь, – натужно прошептал Мещерский. – Будь через пять минут в столовке ремеслухи, там до обеда пусто. Переговорим.
Дорожкин кивнул, посмотрел на телефонную будку, но звонить передумал. Что он мог сказать матери? Мама, будь осторожнее? Или: мама, тебе грозит опасность? Или: мама, уезжай к родственникам? И что, там она будет в безопасности? Ненависть к неприметной мерзости, которую ему пришлось выслушивать вчера, снова скрутила его в секунду. Он стиснул кулаки, закрыл глаза. Значит, Женю Попову вам?
