Александр Гордиан - У черты
С побегов капала белесая жидкость.
Рамзеса замутило. Он медленно, чтобы не спугнуть, расшнуровал мешок, нащупал увесистый цилиндр консервной банки — армейская тушенка, полкило жира, хрящей и жести, и спрятал ее за спину, будто крыса могла распознать его намерения. Но она распознала! Секунду еще смотрела, не переставая быстро-быстро двигать челюстями, и кинулась прочь.
Глеб метнул снаряд, досадуя, что никогда всерьез не тренировался. Сбитая крыса закувыркалась с отчаянным воплем. Сталкер подскочил и раздавил ей голову.
«Не жалости ради, а надежности для…»
Глеб нагнулся за импровизированным оружием и, помедлив, убрал руку от банки, решив не рисковать. Шерсть облезла на прозрачном крысином пузе, раздутом от чудовищной беременности. Жирная личинка полезла сквозь кожу из дрожащей в конвульсиях тушки. Давить этого червя с бахромой лапок-ресничек вокруг жадной пасти сталкер не решился. Инстинкт подсказал, что не стоит.
Князя разбудило звериное чутье на опасность, на прозвеневший в сантиметрах от головы увесистый снаряд.
— Я спал? — Князь повел вокруг мутным взглядом, задержал его на Оке.
— Да.
Бандит провел по шее, стряхнул, не глядя, с руки что-то зеленое и красное. Рамзес наблюдал такое не раз. Ходоки, дабы не сорваться в панику, просто не замечали следов прикосновения Зоны.
— Почему не кончил меня? — Князь забуравил Глеба подозрительным взглядом.
Рамзес промолчал.
— Дурак! — хмыкнул Князь. — Но поступил верно. Хвалю. Я тебя тоже не буду резать, зарок дал. И долю получишь, я не жадный.
«Даст! — решил Глеб. — Еще и в друзья запишет, если выйдем».
Будет свысока хлопать по плечу — «нет между нами разницы, понял теперь?» — и угощать штучным коньяком. Подачка и вечное Рамзесово унижение доставят бандиту ни с чем не сравнимое удовольствие, какое не получишь, даже изрезав Глеба на куски.
Это, впрочем, не важно.
Возвращаться Рамзес не собирался.
3Здесь никто не жил, только крысы. Потомки милых голохвостых созданий, мутировавших в симбиозе с червями. Они победили в конкурентной борьбе и церковных кошек, и даже собак — выскобленный добела слепой череп хрустнул под ботинком Князя.
Глеб шел по останкам асфальтированной дорожки. Ощущение непривычной легкости и пустоты вокруг кружило голову. Здесь, посреди Зоны, и нет аномалий?! Вообще нет, никакой активности! Если не считать Ока.
Но и пасторальным, как издали, этот клочок большой земли не казался.
«Слишком тихо, — определил причину Глеб. — Даже для Зоны».
Не видно ни малейшего движения, и все это вместе должно было тревожить. Создавать впечатление искусной картинки, нарисованного очага, за которым жуки-древоточцы ждут любопытного Буратино.
«Так не должно быть, Рамзес. Это ловушка!»
Но сталкер не видел ловушки.
Зато Око тянуло к себе как черная дыра, неотвратимо. Глеба пробирало до нервной дрожи от понимания, что скоро все решится. Сумеет ли он остаться собой, или судьба его быть куклой, болтающейся на ниточках призрачного кукловода. Зоны, будь она проклята.
Глеб не находил сил бороться с притяжением и пытался сохранить хотя бы крохи осторожности:
«Ты же чувствовал провал, Рамзес! До момента как шагнул через линию, до которой только ад, а после нарисованный рай! Это обманка!»
Нет, это правда, рапортовали отточенные инстинкты.
Глеб поежился.
— Стремно как-то, — понял его Князь. — Церква посреди Зоны…
С половины пути открылся вид на ту часть оазиса, которая пряталась за зданием. Рамзес остановился.
Под Оком, словно циркулем обведенный, лежал круг жухлой травы, покрытой белым налетом с частыми блестящими вкраплениями. Такой же налет обметал ближнюю к Оку стену.
— Иней, — объяснил Рамзес. — И золото…
Князь достал бинокль, чтобы разглядеть то, что Глеб и так знал.
— Иней? — растерялся бандит. — Там холодно?
— Очень. Трава закаменела.
Артур припал к биноклю, чтобы удостовериться — да, это трава, по которой он тридцать лет назад любил ходить, скинув тяжелые сапоги. Так и стоит, схваченная морозом, и мелкие катышки золота сверкают в ней, похожие на капли росы.
— Снаружи не подберешься, стены обледенели. Придется через церковь, — сделал вывод Князь, отрываясь от бинокля. — Изнутри добраться до трещины в куполе, накрыть эту хрень контейнером — там метров шесть, набросить можно — и подтянуть к земле за шнур. Есть у тебя шнур?
Его голос дрожал от ощущения близкого, только руку протяни, золотого счастья, масляные глазки суетливо бегали. Медведь обернулся жадным хорьком, и Глеб мельком поразился этой перемене.
— Нет, — для задуманного Рамзесу не требовался шнур.
— А контейнер? — удивился Князь.
— Нет.
— В штанах понесешь?
— Нет.
— Ты что, сталкер? — разозлился Князь. — Замежевал?
«Или спрыгнуть хочешь?» — вопрошал бандит подозрительным взглядом.
— Нет, — вздохнул Глеб. — Шнур давай, вдруг пригодится.
«Дойду, — решил он, — а там будь что будет».
Князь всучил ему моток альпинистского шнура и контейнер для Ока — герметичный алюминиевый сосуд. Сам идти отказался.
— Сбросишь мне веревку, — инструктировал он, ничуть не смущаясь посылать Глеба на смерть. — Я вытяну. Я штанги рвал по сто шестьдесят кило.
Контейнер Глеб выбросил, едва шагнув в дверной проем. Рамзеса окатило холодом, словно он попал не в церковь, а в морозильник.
«Вот они!»
Аномалии плотно заполнили церковь изнутри, так, что путей для обхода не оставалось. Незнакомые аномалии, видимые и только ощущаемые, перетекали друг в друга, словно…
«Она одна!» — поразился Глеб.
Огромная, сложная аномалия непонятной природы и, самое непостижимое, не опасная. Или инстинкты отказали Глебу, или это было то, чего он никогда не встречал в Зоне.
Участие, а не опасность. Доброжелательное приглашение.
«Идти сквозь нее?! Охолонись, сталкер! — приказал себе Глеб, пока остатки разума еще позволяли сопротивляться. — Они все не опасные — для Зоны. А что будет с тобой?»
«…ничего с тобой не будет! — говорил Цент полгода назад. — У всех по-разному, одних от страха колотит, другие вообще не замечают. У одного парня оргазм случился, на полчаса. Чуть не сдох, говорит, пока до купола полз…»
Глеба раздирали противоречивые эмоции. Он сделал крохотный шажок вперед и уперся в границу. Аномалия помавала перед лицом невидимым покрывалом, и Глеб не решался шагнуть под него, сознавая, что обратно пути не будет.
«А сейчас есть? Даже если подфартит вернуться за Периметр, как будешь жить, Рамзес?»
Глеб двинулся вперед, не рассуждая. В конце концов, решение, которое долго обдумываешь, оказывается неверным.
Зона приняла его.
Стало тепло. По телу побежала щекотная волна, напомнившая Глебу ласковое море, ласковое солнце и ласковую Нику. Две тысячи девятый год, счастье и абсолютное согласие с миром.
Счастье… Согласие… Глеба начало колотить.
«Инга!..» — трепыхнулась запретная мысль.
Зона мягко, но настойчиво погасила ее.
Инга в раю!
Потому что где еще быть любимой женщине? Рамзес осознал это, и от благодарности прослезился. Горячие струйки потекли по щекам, лицо искривилось, давно отвыкшее от мимики плачущего человека. Глеб сделал еще один шаг.
На него снизошло ощущение правильности того, что происходит.
«Ты всегда был бойцом, Рамзес!» — билось на границе сознания.
Зона погасила и эту вспышку.
Не стоит бороться!
И Глеб понял — не стоит. Чего он добился, кроме шрамов на шкуре? Кроме насмешек самоуверенного бандита и смерти любимой?
Он снова шагнул и ощутил безмерную благодарность.
«Глеб, ты обещал ее уничтожить!..» — мысль умерла, не успев сформироваться.
Глеб зашагал на звуки, родившиеся из ниоткуда. Играла странная музыка, еще вчера, на подходе к игольчатому лесу, пугавшая, а теперь завораживающая. Пел хор. Мужские и женские голоса, чистые как хрусталь, вели ангельской красоты мелодию. Так, наверное, пел Ромео, ожидая Джульетту на небесах.
Глеб уперся в упругую стенку-мембрану и разорвал ее, окунувшись в сладкую атмосферу. Здесь стояли люди, сотни людей, одетых в белое. Рамзеса не смутило, что стены крохотной церквушки разошлись до немыслимых пределов. Что вместо потеков заиндевевшего лишайника на стенах проявились иконописные лики.
Рамзесу стало хорошо, как никогда раньше. Чувство единения — люди держали друг друга за руки, образуя непрерывную, извивающуюся цепь, и пели; чувство причастности к чему-то великому потрясло сталкера.
«Око Истины! Вот оно, Око, а вовсе не та гнусная обманка!»
Неразборчивые слова песни сложились в жизнеутверждающий гимн.
«Рамзес! Рамзес! Рамзес!» — било подсознание едва слышным колоколом.
