Дмитрий Старицкий - Гром победы

— …это гарантирую я — командор Кобчик, — завершил я короткую угрозу. Не поверили. МНЕ НЕ ПОВЕРИЛИ! А я, наивный, думал, что у меня уже сложилась определенная репутация. Как все запущено… С первыми же выстрелами противника в нас, мы пулеметными очередями выдвинутых на вокзальную площадь танкеток со звоном вышибли все сплошные зеркальные стекла в высоких стрельчатых окнах этого красивого здания, заставив мятежников попрятаться за толстые кирпичные стены. Под прикрытием шквального огня бронетехники перекатами подкрались к вокзалу штурмовые группы и полетели в оконные провалы экспериментальные светошумовые гранаты на основе магния и примитивных взрывпакетов. Молодец Помахас, гений, ловит идеи просто на лету, перед моим отъездом в столицу притащил он похвастаться передо мной новым изделием — три десятка в ящике. Мне было тогда некогда разбираться, и я чисто по хомячиной привычке забрал эти изделия с собой. Вот и пригодились. Испытали в боевой обстановке. «Шок — это по-нашему». Потом резкий рывок в пустые глазницы вокзальных окон рецких штурмовиков, орудующих направо и налево прикладами. И вот уже штрафники, заскочившие в вокзал вслед за ними, вяжут одуревших, ослепших, мотающих головами пленных мятежников, припасенными заранее обрезками веревок. Несколько автоматных очередей за зданием, со стороны рельсовых путей. Несколько очередей во внутренних помещениях. И все. Потери единичные с обеих сторон. Я спокойно, прикрываемый Ягром, вошел в зал ожидания, хрустя под каблуками битым стеклом на керамической плитке. Огляделся, скривив губу. У окошек касс стояла толпа связанных по рукам гвардейских офицеров. У другой стены толклись связанные унтера и рядовые. Молодцы ребята успели хоть как-то пленных рассортировать.

— Переписать их всех. Пофамильно.

— приказал я.

— Кто тут граф Тортфорт-старший? Можно было и не вызвать. Гвардейский полковник был тут только один. Но он и не скрывался. Вышел вперед довольно нагло. Морда надменная. Подкладка распахнутой шинели красная, генеральская. Ну да, его чин равен генерал-лейтенанту. Он явно надеялся, что его не будут наказывать строго. Подумаешь, бунт не удался? Он же неприкасаемый. Фамилия происходит от первых графов империи. Столп империи. Герб не менялся семь столетий.

— Так вот ты какой, северный олень, — хмыкнул я.

— Ничего особенного. Отделите Тортфортов от всех остальных.

— С кем имею честь? — вскинул граф подбородок.

— Нет у тебя никакой чести, подонок, — спокойно сказал я, глядя в его наглые карие глаза.

— У гвардии честь — верность. А твоя честь закончилась, когда ты взрывал императора с электорами. Но не повезло тебе. Законный император и мой герцог выжили. А мое имя Кобчик. Савва Кобчик. Посмотри на меня внимательно, потому что я — смерть твоя. Этого к остальным Тортфортам отведите. Когда это было сделано я дал новую вводную — Отделите тех, кто отдавал приказы от тех, кто их выполнял. Тортфортов не трогать, — прикрикнул, видя поползновение штрафников выдернуть из их группы двух молоденьких юнкеров. Через некоторое время принесли мне три списка. Тортфорты отдельно. Офицеры. И все остальные. Бумагу со списком рядовых и унтеров я отдал Ягру. Подозвал одного фельдюнкера запомнившегося мне своим зычным басом и подал ему свою раскрытую планшетку.

— Читай. Тот с выражением прочитал императорский указ о создании ЧК и рескрипт о назначении меня чрезвычайным императорским комиссаром с правами внесудебной расправы при подавлении бунта гвардии в столице. И вернул мне планшет. Хорошо декламирует, с чувством, ему бы в театре выступать, а не в гвардии служить.

— Выводите всех на площадь, — распорядился я. но увидев в дверях двух офицеров конторы Моласа, виденных мною в Кордегардии Охотничьего замка дал дополнительный приказ.

— А здесь собрать все документы, до единого клочка бумаги. Пусть это будет даже старый железнодорожный билет.

Мне вот интересно как это городские обыватели четко распознают, когда надо прятаться, чтобы не попасть случаем под раздачу, а когда можно толпу создавать безнаказанно. Зевак набежало… А ведь и получаса не прошло со взятия вокзала. С товарной станции еще стрельба слышна. Там с двух сторон мои пехотные роты и гренадеры фельдмаршала Аршфорта зажали и додавливают остатки мятежников. Боюсь, что пленных там брать не будут. Уж очень ожесточенная доносится оттуда до нас перестрелка. Выстроили Тортфортов в ряд у глухой вокзальной стены на позор и заставили ждать, пока писарь под мою диктовку писал приговоры комиссара ЧК, об увольнении их (список прилагается) с военной службы «с позором за дискредитацию высокого звания императорского гвардейца». Когда с Тортфортов штрафники срывали «с мясом» погоны и ордена по их строю пронесся едва уловимый вздох облегчения. Они решили, что это все. Однако пока Тортфортов позорили, штурмовики по моему приказу прикатили на площадь старый гатлинг на высоких орудийных колесах. Не пригодился он инсургентам в обороне вокзала. Послужит нам… После чего зачитали второй приговор. «За мятеж против законной власти и покушение на священную особу монарха, за зверское убийство пяти из шести электоров империи, за то, что не сложили добровольно оружие перед законной властью»… далее следовал список двадцати трех представителей клана Тортфортов, графов, баронов, вицеграфов и бургграфов… «придать сметной казни через повешение».

— Вам понятно? — ехидно спросил я.

— Понятно, что вас повесят высоко и коротко, и вы будете висеть, пока не умрете? Тортфорты возмущенно вскинулись и из их ряда раздались выкрики, что это не по закону — дворян вешать. Про честь после нашей беседы на вокзале с графом они больше не заикались. Переждал пока они оторутся и махнул рукой глашатаю. Тот зычным басом продолжил зачитывать.

— Но учитывая, что все они до последнего момента находились на военной службе, то заменить им повешение расстрелом, — и, свернув приговор в трубочку, глашатай отдал его писарю. Над площадью нависло молчание все еще не верящей во все происходящее толпы. Я же снова взял слово.

— По-доброму, господа, надо бы провести над вами кровавую тризну, — положил я руку на кортик. Стоящие в ряд у глухой вокзальной стены Тортфорты заметно дернулись, знают, знают, что такое кровавая тризна.

— Но мой большой вождь остался жив и потому много чести вам будет поганить о вас благородную сталь всего лишь за его ноги. С этими словами я взялся левой рукой за скобу управления огнем, наведя пулемет на крайне правого в этой скорбной шеренге Тортфорта-старшего, стал крутить руку спуска плавно ведя гатлинг справа налево. Потом еще раз слева направо. А там и патроны в длинном магазине закончились, как, впрочем, и Тортфорты… Остальных мятежных офицеров расстреливали уже штрафники. Заведенным обычаем «в двенадцать ружей» в порядке общей очереди. Чтобы палачами побыли все их них. И такой льготы, как сообщения об одном холостом патроне я им не дал. Ибо не фиг… Крысиный король не должен знать сомнений, когда гоняет крыс. Чувствовал ли я что-нибудь после этой экзекуции? Не знаю… Я просто сдержал свое слово. Как-то, еще на Земле, один летчик, когда его спросила очередная гламурная журнашлюшка, что он чувствует, когда сбрасывает бомбы на города с людьми? ответил ей: «облегчение фюзеляжа». Вот и я чувствовал только облегчение фюзеляжа. И больше ничего. Разумом же я просто просек, что за меня никто здесь эту работу делать не сделает. Побрезгуют. И получат в будущем еще один путч, может быть даже успешный. И тогда уже к стенке будут ставить тех, кто мне дорог. Так что или-или… Или мы, или они. Лучше мы их, чем они нас. А так хоть имперская аристократия страх божий почувствует, несмотря на то что боги из этого мира ушли. Вечером подошел ко мне фельдюнкер — командир штрафников и подал пачку прошений от своих подчиненных о переводе их из гвардии в армию, конкретно в штурмовые части. Штурмовиками поголовно захотели стать все бывшие офицеры-гвардейцы, перебежчики второго дня. Только два майора попросились в ведомство второго квартирмейстера.