Дмитрий Манасыпов - К далекому синему морю

И достал ее, заставив возмущенно встопорщиться. Милена уже стояла у двери.

– Открывай.

Дверь, явно закрытая как-то хитро, поддалась только после комбинации с ключом и нажатием на скрытый рычажок запора, сейчас поднявшегося. Жуть, тут же заинтересовавшись, шмыгнула внутрь, чуть задержавшись на самом входе.

– Как собаку? – Милена заинтересованно посмотрела на него.

– Мало ли… – Морхольд прислушался. – Давай заходить. Темнеет.

Дверь закрылась за спиной тихо, не скрипнув. За ней явно ухаживали.

Милена пошла перед ним, достав из сумки на поясе факел. Но не зажигая. Жуть, убежавшая наверх, появилась на ступеньках поворота, совершенно спокойная и даже довольно вывалившая темный язык.

– Света нет, – Милена огляделась в последних всплесках дня, прорывающихся через окна, заколоченные фанерой и идущие высоко наверху, – и не пахнет человеком. Или зверем.

– Вот она, польза обоняния, не убитого курением, – проворчал Морхольд, – завидую тебе еще больше.

Девушка не ответила. Протянула ему факел.

– Есть чем зажечь?

Морхольд запалил короткую палку, обмотанную тканью, пропитанную каким-то вонючим жиром. Протянул назад, но она только мотнула головой, уже поднимаясь по ступеням.

Стрелять или воевать оказалось не в кого и не с кем. Морхольд сплюнул.

– Что? – Милена обернулась, непонимающе посмотрев на него.

– Когда мы только начинали ходить по земле, носили ОЗК и противогазы, мерили счетчиками радиацию, – Морхольд сел на вполне целую табуретку, – совсем юным падаванам очень хотелось пострелять. Им почему-то казалось это интересным и веселым. И как-то раз в такой же точно водонапорке невеликая тварь с двумя рядами зубов вырвала кишки пяти таким падаванам. Решившим, что они возьмут ее чуть ли не голыми руками. Потому что она не хотела уходить и шваркала сверху какашками. И казалась очень беззащитной.

– И что?

– Я был седьмым. И просто не успел. Мы смогли ее пристрелить. Теперь всегда радуюсь, когда не приходится в кого-то стрелять или убивать ради отдыха.

– Ты просто старый, – Милена пожала плечами, – вот и все. Устал от жизни. Хорошо, что вроде не бесполезный.

Морхольд кивнул, поджигая несколько обычных коптилок, стоявших тут и там.

– Разожги вон там печь, – Милена показала на закуток, находившийся рядом с большим металлическим поддоном. – Помыться можно. И прогреем приют.

Тут он согласился с ней полностью. Если тут еще выйдет и смыть грязь… это просто рай какой-то. Тем более, дров хватало. Как и прочего. Приют оказался неплохим, а складируемое здесь барахло – самым разномастным.

Рядом с дровами, разложенные на сбитых досках, лежали бушлаты, полушубки, несколько курток. Ботинки стояли на полке, вперемежку с сапогами и даже валенками в чулках от ОЗК.

– Все старье стаскиваете сюда, что дальше нести тяжело? – поинтересовался Морхольд, смотря на разгорающийся огонек под шалашиком из сухих щепок. – Или с округи нанесли, когда дома проверяли?

– По-разному, – девушка шуршала одеждой. – Все пригодится в хозяйстве.

Морхольд встал. Милена стояла практически за плечом. Вернее, сидела, поглаживая Жуть, стучащую по доскам хвостом.

– Ты с ней аккуратнее. Она не очень любит совсем незнакомых людей.

– Забавная скотинка, – Милена расстегнула пояс, повесив его на вбитый гвоздь. Голова качнулась.

– Что за пятна? – Морхольд подошел ближе, рассматривая странную штуку. – Как это… витилиго, что ли.

– Не знаю, что такое витилиго, а это отморозень, – Милена приоткрыла кран, выходящий из бака и совмещенный с большой ржавой лейкой от душа, – Дети помечены поцелуем Зимы. Каждый.

– Ясно.

Морхольд взял табурет и сел около лестницы.

– Там в барахле плащ-палатка есть, вроде чистая, – он повернулся к ней, – помочь повесить?

– Зачем?

– Ну… как занавеску.

Милена только улыбнулась. И начала раздеваться. Морхольд тактично отвернулся.

Не хватало еще пялиться на молоденькую и очень даже милую девчушку. Это уж совсем как-то некрасиво. Ладно, сейчас комплексы не в ходу, но тем не менее. Да и она же весьма ничего, если не сказать больше. Крепкая, ладная, веснушки только милее делают. А уж если говорить о том, что помогло ее определить как женщину, ну… Морхольд кашлянул. Его, совсем как мальчишку с прыщами, так и подмывало оглянуться. Да хотя бы чтоб понять – какой же там размер-то? Четвертый или того пуще?

– И кто мне поможет спину потереть? – совершенно естественно поинтересовалась девушка. – А? Никто сюда не попадет снаружи. Окна забиты и высоко, не подняться, дверь мы закрыли. Буран, а в буран даже самые серьезные твари не лезут на улицу.

– Там наверняка есть мочалка, – буркнул Морхольд, – надо было ее взять.

Девушка рассмеялась. Легким женским смехом. Тем, что дает надежды и предвкушение, от которого мурашки начинают бегать эшелонами, заползая в самые непотребные места.

– Забыла… Слушай, ну дай мне ее, пожалуйста, я к стене отвернусь.

Морхольд, немного посидев, встал. Не решаясь обернуться.

Ну хоть тресни, не верилось ему в собственные мысли. Не его поля ягода, не его возраста, не его и все тут. И, значит, вариантов всего два. Самый лучший, если обычные женские штуки, что не смогла вывести даже Беда. Желание управлять мужиками самым простым и древним способом, как его ни назови. Этаким… поклонением Богине, локализованным в узкий временной отрезок и в данного человека. Сейчас вот, в этой весело смеющейся веснушчатой красотке. Либо… про второй вариант ему думать не хотелось. При нем Морхольд переставал уважать самого себя и принимал отсутствие чутья, коим славился всегда, чутьем на «приключения на жопу», обычно заканчивающимся вонью выпущенных кишок, горелого пороха и без меры пролитой крови.

Он обернулся. Посмотрел, глубоко вздохнув. Замер. Жаль, что света от коптилок так мало. Настоящую красоту стоило видеть полностью. Хотя, чего там, так и лучше.

Легкая размазанная дымка «сфумато», вот что дарили нещадно дымившие соляркой коптилки. Вместе с мерзкой своей вонью давали то, чего не могли добиться многие итальянские мастера Возрождения на своих полотнах. Мягкий огненный перламутр, плавно игравший с блестящей в их свете молодой кожей, покрытой водой и мыльной пеной.

Морхольд, скинувший маскхалат и теплую куртку, сглотнул. Стало жарко. Очень жарко. Она стояла вполоборота, чуть подняв бедро и прикрыв грудь рукой. Отвернувшись лицом к стене. Святая невинность, что и говорить. Афродита, пеннорожденная, омытая волнами океана и смывшая грехи на века вперед. Прекрасная, непорочная и несущая на себе печать адской искусительницы суккуба. Мария-Магдалина эпохи ядерного распада, прикрытая только длинными волосами, распущенными по плечам и спине, и рукой.