Василий Звягинцев - Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности
— История, господа, она не по спирали развивается, она исключительно зигзагами… А мы, значит, при этом деле стрелочниками. Что ты мне про Самарканд рассказываешь? Я в шестнадцатом году в Трапезунде высаживался, вот там…
Басманов прошел вдоль разделенных броневыми траверсами выгородок, движениями руки показывая, что вставать при его появлении и вообще обращать внимание не следует. В конце вагона, под открытым люком, и воздух был почище, и люди собрались посолиднее, разговаривали без ажитации.
Старший по званию и возрасту, Игнат Ненадо, самый из всех малообразованный — всего четырехклассное ремесленное училище и школа прапорщиков военного времени, умом обладал природным и весьма цепким. Пошел бы служить к красным, а не к белым, мог бы достичь высших чинов, вроде как Буденный, Жуков или Апанасенко. Но к красным он испытывал лютую ненависть по многим причинам. И настоящие офицерские погоны, пусть однопросветные, были ему дороже совдеповских шпал и ромбов.
Увидев полковника, он обрадовался, такой слушатель весьма подходил на роль арбитра в затянувшемся споре с тремя другими офицерами, не понимавшими очевидного.
— Вот рассудите, Михаил Федорович, — тут же ткнул ему в грудь капитан мундштуком бурской трубки, которой только что нещадно дымил. — Я вот что доказываю — лучше бы нам в той Москве остаться. Очень мне там понравилось. Хорошая там жизнь. И новый Государь тоже понравился. Серьезный мужчина. А тут чего хорошего? Разделаться бы поскорее — и снова туда! Меня господин Чекменев, вот честное слово, приглашал в свою гвардию. Сразу на роту!
После этих его слов между офицерами тут же снова вспыхнула дискуссия, на минуту прерванная приходом командира. Даже из соседнего отсека подтянулись заинтересованные. Половина соглашалась с капитаном, остальные доказывали, что в том мире им делать нечего. Уж лучше здесь.
Такого мнения придерживались как раз те, кто имел за спиной гимназии или сколько-то курсов высших учебных заведений. Понять их было можно, они отчетливо соображали, что на достойное место в будущем веке им рассчитывать не стоит, слишком велик культурный и интеллектуальный разрыв.
— Это тебе, Игнат, все равно. Ротой дворцовых гренадер и там командовать сможешь и кнопки на телевизоре нажимать. Бабы в постели тоже во все века одинаковы. А нам как же? Ни в инженеры, ни в адвокаты, ни в чиновники не выбиться. Да и в строевых войсках такая техника, что хрен поймешь. Уж лучше здесь! Здесь мы, наоборот, самые умные и ясновидением наделенные…
Значит, не один Сугорин подумывает о том, чтобы остаться в простом и понятном мире своей юности, будучи обогащенным новыми знаниями и возможностью переиграть неправильно сложившуюся жизнь. Понять такие настроения Басманов мог. Но принять их для себя не считал возможным. Все ж таки, наверное, по характеру он был ближе к своим старшим товарищам.
И что крайне удивительно — к Игнату Ненадо. О прошлом приятно вспоминать, оказываясь в местах, где тебе было хорошо в детстве, но вернуться туда навсегда — извините. Тогда и вправду лучше согласиться с простодушным солдатом, воспринявшим далекое, столетнее будущее, как призывник из глухой деревни — Петербург. Попав в блестящий гвардейский полк, расквартированный прямо напротив Марсова поля.
Нет, вы попробуйте представить — вчера курная изба, куда на зимовку коров и коз загоняют, лапти, что дед плетет, рубаха домотканая, солома с крыш, которую по весне есть приходится, если хлебушка не хватило. А сегодня — теплая казарма, отдельная койка с простынями и одеялом, кожаные сапоги, непроворотный гвардейский паек и залы Зимнего дворца! И Государь Император, воочию, со всем Августейшим семейством, подносящий руку к козырьку фуражки и произносящий прямо тебе в глаза: «Здравствуйте, мои кавалергарды!» Да за это… Задохнешься, не найдя нужного слова.
И после всего этого, отслужив свои четыре года, возвращаться к сохе, навозу и прочему «идиотизму сельской жизни», как писал Горький?
…Поезд медленно полз по разболтанной, неоднократно разрушенной и кое-как восстановленной англичанами однопутной колее. Проехали Кроонстад, за которым начиналась едва всхолмленная равнина, освещаемая почти полной луной. Плохих предчувствий не было ни у кого. Все же они находились в собственном далеком тылу.
Однако на всякий случай поезд шел крадучись, без огней. Машинист часто его останавливал и долго стоял, будто прислушиваясь к неясным звукам ночного вельда, как бы не решаясь двинуться дальше. Потом громко шипел пар, и ленивый перестук колес по стыкам возобновлялся. Эти понятные предосторожности воспринимались в порядке вещей и никого не нервировали. Все офицеры, как говорится, «знали прикуп», не раз ездили в таких условиях еще в Гражданскую. Перед паровозом шла контрольная площадка — платформа, груженная рельсами, шпалами, костылями, мешками с балластом и нужным инструментом.
Внезапно паровоз начал давать короткие пронзительные гудки, потом резко затормозил. Ну, резко — это слишком сильно сказано. На скорости в тридцать километров в час никто даже со скамеек не попадал. Остановился и тут же начал осторожно сдавать назад. Стук колес утих, и сразу стали слышны выстрелы, недалекие и частые.
«Из полусотни стволов бьют, не меньше, — привычно прикинул Басманов, — с разных сторон, а вот и пулемет заработал, „максимка“ лафетный. Чей?»
Ненадо, как старший по вагону, выдернул из зажима трубку полевого телефона, красным витым шнуром соединенного с паровозной будкой.
— Что там, мать, у вас, — надсаживаясь, закричал он. Тогдашние телефоны нормальную речь передавали плохо. Просто высунуться в люк на крыше и покричать напрямую было бы почти то же самое.
— Встречный поезд, — ответил ему посаженный в будку для присмотра за машинистом и кочегаром поручик. — Еле успели отдернуться. А сейчас по нему с обеих сторон стреляют…
— Разом мотай на тендер[85]. Щас пришлю еще кого-нибудь.
Тут вдруг пули защелкали по стенкам их вагона.
— К бою, господа офицеры, тудыть-растудыть, — заорал капитан, вдевая руки в разгрузочный жилет с карманами, полными запасных магазинов и гранат.
Офицерам на то, чтобы изготовиться к бою, времени потребовалось «пока горит спичка».
Отправляясь в дорогу, все они снарядились по двум стандартам. Для посторонних — винтовки и пистолеты Маузера, для экстренных случаев — автоматы, гранаты, бронежилеты, титановые каски-сферы с ноктовизорами. Чужой мир вокруг, и случись что — эти два десятка бойцов должны противостоять всему окружающему, как минимум — десяткам тысяч вражеских солдат, вооруженных вполне смертоносным оружием. От «Ли Энфильда»[86] и на двести шагов никакой бронежилет не спасет, разве что от рикошетной пули.
Мельком всплыл в памяти у Басманова вольноопределяющийся Лыков, студент-правовед, имевший несчастье или чрезмерный оптимизм вступить в полк за месяц до эвакуации Одессы. Навоеваться не успел, настроя не потерял и по рекомендации надежного человека в Константинополе был принят в отряд.
После одной из тренировок — отработки ночного захвата вражеской позиции с использованием приборов ночного виденья — Лыков вдруг начал с жаром доказывать Басманову, что такое — аморально. Словно, как убивать спящих. Противник ничего не видит в тумане и дожде, а мы его — как днем. Подползаем и ножом между лопаток.
Михаил, как умел, объяснил юноше очевидную разницу, а потом посоветовал ему вернуться к избранной профессии. Мол, прокурора и судьи из тебя не получится, поскольку там тоже положено в данный момент беззащитного человека на каторгу или на виселицу отправлять. А в адвокаты вам, вольноопределяющийся, в самый раз.
Лыков его совету не последовал, ну и убили его в незначительном бою, шальной пулей, что называется. Даже звездочку прапорщика не успел получить.
Давно это было, а заноза от пустячного, в общем, разговора с молодым идеалистом до сих пор осталась.
Не прошло и двух минут, как весь полувзвод уже лежал по обе стороны пути, разбираясь в обстановке. Пулеметам и картечнице Басманов раньше времени стрелять не велел. Нечего перед врагом карты раскрывать. Сначала следует сообразить, с кем дело имеешь. Однако стволы приказал направить по наиболее угрожаемым направлениям.
Поезд продолжал понемногу сдавать назад, чтобы укрыться за невысоким ко́пье[87].
До встречного состава было метров четыреста, и вокруг него разгорелся нешуточный бой.
Обстановка в общем и целом понятная: сколько раз такое же случалось в нейтральных полосах между белыми и красными, составлявших моментами сотни километров в ширину. И там творили что хотели всевозможные атаманы, зеленые просто, красно-зеленые и бело-зеленые. А также местные отряды самообороны, от обычных бандитов мало чем отличающиеся. Все считали железную дорогу зоной своих экономических интересов.
