Время жить. Сопряжение миров - Мила и Виктор Тарнавские
Вся мебель была легкая, очень функциональная, но, в то же время, довольно изящная и красивая. Вообще, как я уже успел обратить внимание, соединение практичности и привлекательного дизайна было характерным стилем этого времени.
С чего начать? Как когда-то говорила мама, любые неприятности надо, прежде всего, заесть. И я отправился в небольшой закуток между перегородкой и стеной, игравший здесь роль кухни.
И знаете, одно дело – помнить чужой памятью, а другое – увидеть воочию. Весь угол комнаты занимала конструкция размером добрых полтора метра в длину и два метра в высоту, больше всего напоминающая камеру хранения в супермаркете. Там было много ящичков-ячеек разного размера, начиная от самых больших внизу и заканчивая мелкими, примерно, пятнадцать на пятнадцать сантиметров, на уровне моих глаз.
Это был хран – местный эквивалент холодильника, духовки, микроволновой печи и кладовой, напрямую подключенный к линии доставки. Задав программу на твинчике, можно было составить себе меню на неделю вперед, и умная машина сама связывалась с продовольственным складом, получала оттуда по проходящим внутри стен трубам нынешнего эквивалента пневмопочты контейнеры с полуфабрикатами, готовила еду согласно инструкции и держала ее в подогретом виде до прихода хозяина.
Нет, товарищи, я охраневаю… э-э-э… то есть, охреневаю!
Неужели в двадцать третьем веке вообще разучились нормально готовить?! Нет, подсказала мне память. При желании, любой человек мог устроить у себя дома настоящую кухню, заказывать натуральные продукты в сыром виде и делать из них все, что душа пожелает. Это просто здесь, в местной, прямо скажем, общаге никто не собирался заниматься подобными изысками.
Вообще в этом мире кулинария считалась настоящим искусством. Здесь продолжали существовать и процветать рестораны авторской и народной кухни, на эту тему издавалось огромное количество литературы, действовала куча форумов и сайтов, проводились конкурсы и фестивали… Вот только мне казалось, что большинство населения относится к этому как к хобби, примерно, как в мое время к умению выпиливать лобзиком или вышивать крестиком.
Ладно… Хочешь, не хочешь, а жить придется по местным законам. Немного повозившись, я разыскал нужный ящичек и вынул из него прямоугольный пластиковый контейнер, закрытый притертой крышкой. Сам контейнер был лишь слегка теплым на ощупь, но внутри него обнаружилась приятно пышущая ароматным жаром паэлья с морепродуктами.
Это хорошо, что у нас с Константином похожие вкусы. А то заказал бы, например, какие-нибудь сырники, которых я терпеть не могу!
Взяв себе на заметку обязательно посмотреть программу меню в твинчике, я принялся за еду. Она оказалась вкусной, что почти примирило меня с местным способом ее приготовления. Закончив, я запил обед стаканом апельсинового сока, извлеченным из другого отделения храна. Поставил пустой контейнер в положенную ячейку и, закрыв дверцу, услышал изнутри неясный сдавленный звук – будто кто-то негромко сыто рыгнул. Я снова открыл ячейку: внутри было пусто.
Помыв в небольшой мойке столовые приборы и поставив их на сушку, я вернулся в комнату и сел в кресло. Пора было заняться чем-то полезным, вот только я не знал, с чего начать.
Внезапно вирт у меня на руке слегка завибрировал. Послышался тихий шепчущий звук, а голос у меня внутри сказал: мама. Это откровенно испугало: я совершенно не представлял, что я скажу матери Константина. Однако вирт, зараза, понял меня по-своему. Рядом со мной словно распахнулось небольшое окошко, и в нем показалось изображение немолодой круглолицей женщины с коротко подстриженными темными волосами.
На несколько секунд я просто онемел от шока. Мать Константина оказалась необыкновенно похожей на мою маму, какой она была, наверное, лет двадцать с лишним назад, и осталась лишь на портрете с черной рамкой, висевшем над отцовским столом. Ее не было с нами уже больше года, и вот она вдруг появилась опять – живой и помолодевшей, хотя на самом деле в этом мире ей уже исполнилось шестьдесят пять. Почему-то я в тот момент был уверен, что это именно она, а не какая-то другая, хоть и похожая на нее женщина.
– Здравствуй, мама! – сказал я непослушными губами.
– Здравствуй, Костик! – улыбнулась она мне совершенно маминой улыбкой. – Ну, и что с тобой сегодня произошло?!
– А почему ты вдруг решила, что со мной что-то произошло?! – вполне натурально удивился я и тут же осекся, мысленно хлопнув себя по лбу.
Чужая память услужливо, но немного запоздало напомнила мне, что вирт – это не только электронный помощник, диспетчер и диагност, но и электронный шпион, которого носят с собой. И при каких-либо проблемах с моим самочувствием он немедленно и непременно сообщал об этом всем, кто, по его мнению, должен был об этом знать. Естественно, мама находилась в этом списке на первом месте.
В такой ситуации честность была не то, что лучшей, а единственной возможной политикой. И я, немного помявшись для порядка, выдал вполне правдоподобную, на мой взгляд, версию о том, как на галерее на меня вдруг нашло осознание того, что я находился на волоске от смерти и мог бы не только сам по-дурацки погибнуть, но и подвести товарищей. Как минимум, в последнем я ничуть не лукавил. Никто бы не стал подыскивать нового пилота взамен выбывшего за полтора месяца до старта; наш экипаж просто заменили бы на дублирующий.
Во время разговора ощущение того, что я говорю с собственной мамой, ушло. Мать Константина была, конечно, похожа на мою, но говорила немного по-другому и с иными интонациями. Тем не менее, с ней я не испытывал ни страха от того, что могу брякнуть что-то не так, ни неловкости. Она стала моим первым по-настоящему близким человеком в чужом мире.
Закончив разговор с мамой, я с облегчением отер пот со лба и рухнул в ближайшее кресло. И тут же, коротко ругнувшись, вскочил снова. Чертов вирт оповестил о моих душевных терзаниях не только маму, но и ближайших друзей. Надо понимать, они деликатно ожидали, пока я перекушу и переговорю с мамой, а теперь решили сами справиться о моем состоянии.
Входную дверь можно было открыть и дистанционно, но правила приличия требовали, чтобы я встретил друзей на пороге. Впрочем, я и не возражал: ближайшие три с половиной года (именно такой планировалась продолжительность экспедиции) мы должны были провести в одном космическом корабле и, конечно, с ними следовало познакомиться поближе.
Проект «Одиссей» был международным, но в экипаже все всё равно волей-неволей кучковались по национальному принципу. Поэтому не удивительно, что я ближе всех сошелся с тремя другими членами экипажа, представлявшими Евразийский Союз.
