Непрощенные - Владимир Кельт
Гюго повязал мясницкий фартук, надел длинные, выше локтя, широкие кожаные перчатки. Ухватился за свой волшебный бурдюк, отпил оттуда не меньше половины, после чего утер рот тыльной стороной ладони.
— Руки трястись не будут? — с усмешкой спросил я.
— Что вы, инквизитор. Кхех-кхе. У меня все поджилки трясутся, а вы руки, руки… С руками уж как-нибудь справлюсь.
Вскоре Михаэль привел Николаса. Экзорцист был бледен, ходил с трудом, отчего Михаэлю пришлось его подвести к стулу, который я предусмотрительно поставил в углу.
— Сдюжишь ритуал? — спросил я.
Николас кивнул. Переведя дух, он кое-как подошел к бочкам с водой. Снял с шеи тяжелый серебряный крест и принялся читать молитву. Когда вода была освящена, как раз вернулся Витор, приведя с собою прокаженных.
— А-ну, пошли! Чего встали, дохлые собаки? В комнату идите! — гаркал он, подгоняя прокаженных тумаками. — Возле стены стройтесь, крысы вонючие! Вот так. Так-то лучше.
Семеро замотанных в тряпье прокаженных встали подле стены. Головы смиренно опущены, руки трясутся, один из них громко всхлипнул. Я прошел вдоль шеренги, сдирая с них тряпье, чтобы получше рассмотреть. Первый больно изможден, едва на ногах держится. Второй сильно худ, кожа да кости. Третий весь в гнойниках, того и гляди помрет раньше времени.
— Этот. Этот и этот, — указал я.
— Молодые, почти здоровые… — с сожалением обронил Гюго. — Им бы полечиться, и быть может тогда…
— Худые и немощные не сгодятся, — жестко оборвал я и кивнул Витору, чтобы выпроводил остальных.
Клирики содрали с прокаженных одежду, связали им руки и ноги.
— Что вы собираетесь делать?! Во имя Господа, не надо! — голосила женщина, со слезами прикрывая наготу.
— Мы не виноваты! Мы ни в чем не виноваты!
— Оставьте! Пустите меня! Господом Богом прошу!
Люди сопротивлялись, умоляли, бранились, плакали. Никто из нас не обращал внимания. Сколь часто мы слышали мольбы и угрозы? Не счесть. Мы давно очерствели, перестали считать своих жертв людьми. Они — инструмент, что послужит высшей цели, и быть может, им зачтется перед Богом.
Им, но не нам.
И только Гюго смотрел на происходящее расширенными, испуганными глазами. Хлебал из своего бурдюка, крестился да бубнил молитву себе под нос.
Мы опоили прокаженных маковым молочком, и вскоре вопли стихли.
— Инквизитор, может бы лучше… Ну-у… — замялся Гюго. — Может их лучше убить сперва?
— Нет. Режь на живую. Чем дольше протянут — тем лучше, иначе ничего не выйдет.
Кивнув, Гюго взялся за скальпель. Витор уложил первого прокаженного на стол, тот медленно водил мутными глазами по комнате и глупо хихикал. Он все еще смеялся, когда Гюго вскрыл ему брюшину. Багровая кровь потекла по столу на пол, собравшись в лужу. Михаэль тут же вытер все тряпкой и швырнул в угол, не мешало Гюго еще поскользнуться и убиться. Кто тогда резать станет?
Прокаженный затих, его жизнь оборвалась, когда Гюго вытащил внутренности. Он, будто мясник за прилавком, сгреб потроха со стола в ведро, что стояло на полу. С влажным чавканьем туда попадали иссиня-черные змеи кишок, почки, легкие, сердце. Михаэль подал Гюго два наполненных святой водой больших бурдюка. Лекарь аккуратно уложил их в брюшину, осмотрел, и попросил еще один, после чего зашил покойника. Клирики стащили мертвеца со стола и уложили у стены. Следующий.
Когда все трое были под завязку напичканы святой водой, я приказал уложить мертвых на стоящие в другом конце комнаты лавки.
— Николас, ты готов? — спросил я.
— Конечно, — ответил экзорцист. — И да поможет нам Господь.
Мы принялись за дело. Николас раскрыл маленький молитвенник, правой рукой он держал над покойником крест. Я подошел к мертвым, закрыл глаза и провалился в черноту собственной души, чувствуя, как на кончиках пальцев клубится темная энергия, и как сила молитвы Николаса не дает мне сорваться в бездну. Сколько себя помню, эта скверна всегда была со мною. Однако впервые я ее по-настоящему понял, когда еще мальцом случайно переехал телегой соседскую черную кошку. Мне было так жаль, так больно и стыдно, что я — обычный деревенский мальчишка — захотел, чтобы кошка ожила.
И она ожила. Встала и пошла в курятник, влача за собою перебитые лапы.
А через несколько дней кошка-нежить начала гнить. Она ходила по улице, мяукала, ластилась ко мне и разлагалась. Мать тогда голосила, умоляла отца не доносить церковникам, но отец оставался непреклонен: «Дьяволову отродью не место в нашем доме!». Вскоре за мной приехал инквизитор, но вместо костра Церковь дала мне новую жизнь. С тех пор я — цербер Инквизиции.
Николас протянул мне кинжал — тот самый, что освятил сам папа. Я взялся за украшенную рубином рукоять, крепко сжал и разрезал себе ладонь. Теплая алая кровь потекла по запястью прямо в рот одному из мертвецов. Затем я напоил второго и третьего.
— Встаньте, — приказал я.
Мертвецы синхронно поднялись. Их глаза были пусты, зашитые грубыми нитками животы выпирали так, словно внутри зрело дитя. Кожа слегка посерела и натянулась, швы перестали кровоточить.
— Господи Иисусе… — перекрестился Гюго. — Черная магия…
— Некромантия, — поправил я.
***
К пещере у старой мельницы мы добрались к закату. Мертвецы, я, Витор и Михаэль. Остальные не пошли. Николас был еще слишком слаб, а от Гюго никакого проку в бою против адской твари. Да и кто тогда обо всем доложит в Рим, если я и мои псы поляжем?
Мрак, смрад и сырость окутали нас, как только мы пробрались в пещеру. Первыми шли мертвецы. Неуклюже переставляли ноги, шаркали и припадали, будто вместо ступней у них культи, но все же шли. Я слышал, как в их зашитой требухе плещется вода. Бесцветные, мутные глаза мертвецов ничего не видели, и мне приходилось прилагать немало усилий, чтобы направлять наше оружие к цели. Следом шел Витор, замыкал Михаэль. Я намеревался скормить мертвецов Обжорству и дождаться, когда святая вода отравит чудовище. Быть может, нам повезет, и тварь издохнет, на худой конец мертвая плоть и святая вода ее ослабят.
Тоннель резко вильнул вправо. Шагающий впереди мертвец вдруг споткнулся и упал. Из темноты послышалось глухое чавканье, будто беззубый дед хлебает похлебку. Пришлось остановиться. Витор передал мне факел, свет выхватил из мрака распластавшегося на камнях прокаженного. Из глаза покойника торчало тонкое серое щупальце; оно копошилось в глазнице, извивалось словно червь. Второй конец щупальца уходил в каменную стену, отчего казалось, что именно стена решила сожрать мертвечину.
Но я знал, что это не так.
— Проклятье! — выругался я, и кинжалом отсек щупальце.
Тут же из стены вынырнуло новое и впилось мне в ногу. А за ним еще,
