Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант
Он не мог, в отличие от героев фантастических романов, сослаться на то, что поставлен в условия безальтернативного выбора. И действует, мол, «по крайней необходимости». Не было таковой. За исключением самого первого момента, все остальное — плоды его личного выбора. Такого, какой он сделал. Смешно горевать добровольцу, своей волей пошедшему на фронт, что вдруг стало страшно и захотелось вернуться домой, к уютному свету лампы, вкусному ужину и теплой постели. Или альпинисту, зависшему на скальной стенке восточного склона Эвереста. Раньше думать нужно было, а сейчас выкручивайся, как знаешь.
И тут же наступило, наконец, холодное спокойствие. Чего он и добивался. Известный психологический прием. Исчерпать собственные доводы «против» и остаться при тех «за», от которых уже никуда не деться. «Времена не выбирают, в них живут и умирают».
А Шестаков, что же Шестаков? На некоторое время ему придется как бы и умереть. Что он там чувствует «внутри себя», Сашке понять не дано. Его эмоциональная составляющая вовне не выходит. Страдает он там, радуется, что кто-то за него решает его проблемы, или в силу особенностей взаимодействия «драйвера» и «реципиента» не ощущает вообще ничего, Шульгину не известно.
По крайней мере, ему сейчас лучше, чем если бы он остался наедине с собой. И органами пролетарской диктатуры.
Сашка встал, прошел к холодильнику, налил себе стакан шипящего «Боржома», с удовольствием выпил. Мозги-то у них с наркомом разные, а биохимия общая.
А теперь невредно и самому поспать. Ход сделан, ответ за партнером.
Лег, с головой укрылся тонким покрывалом, чтобы отвлечься от всего, начал представлять себе туманный дождливый день, бетонный пирс и пришвартованную к нему яхту «Призрак», на которой они с Андреем собрались отправиться в далекие южные моря.
И тут он вдруг вспомнил, сразу, будто очередную завесу раздернули, абсолютно все.
Годы, прожитые им, никем другим, после возвращения в Замок с пленной Сильвией, переход на «Валгалле» в Крым двадцатого года с попутным заходом в Стамбул и вербовкой там Басманова и всего батальона, Каховку, Москву и все-все-все вообще, включая визит в 2056 год, в Австралию и ростокинскую Россию. И предыдущее возвращение памяти в одесских катакомбах.
И что же теперь? С одной стороны, свалился с сердца тяжелый камень. Он — это все-таки он, как бы ни мотала его судьба или те, кто ею распоряжается. Вернулся сам в себя три (кажется, так) раза, вернется и в четвертый. Выполнив здесь очередную миссию. Возложенную или добровольно принятую? Да так ли это важно?.. Делали там, попробуем сделать здесь. Будет трудно? А когда было легко? Нет рядом друзей? Нужно будет — появятся. В это он верил так же непреложно, как и в то, что за окном рано или поздно рассветет. Опыт подсказывал.
Ну а попробовать на равных сыграть с самим товарищем Сталиным — отчего же и нет? Он теперь его знает гораздо лучше, чем знал Андрей в мае сорок первого. И по рассказам Новикова, и памятью Шестакова, и по тем книгам, что успел прочесть уже «после Замка». Так что, можно сказать, сейчас он во всеоружии. Плюс имея такого помощника, как Лихарев. Тот-то по-прежнему понятия не имеет, кто теперь у него в «партнерах».
Нет, поиграем, поиграем, даже забавно: граф Монте-Кристо снова возвращается в свой, но — чужой ему мир. Сокровищ кардинала Спада, увы, нет, и общественно-политическая обстановка несколько иная. Тем интереснее…
Глава вторая
Другой Шульгин обалдело покрутил головой. Все-таки слишком много непонятного свалилось на него сразу, и связности в происходящем гораздо меньше половины. Он был совершенно уверен, что только что беседовал с Лихаревым и Дайяной на достаточно важные темы. Потом решил, что нужно дать им возможность перемолвиться наедине, обменяться мнениями, вдруг да и выболтать нечто интересное и важное. Встал и вышел, оставив вместо себя заблаговременно спрятанный в шкафу и включенный магнитофон. Самый обыкновенный кассетник «Сони», на батарейках, жуткий дефицит в начале восьмидесятых, в комиссионке можно было приобрести только по большому блату. Или, как Левашов, за границей купить. Встроенный микрофон там весьма чувствительный, в пределах комнаты любой звук берет. По мнению «того» Шульгина, устройство слишком примитивное, чтобы его можно было обнаружить какими-то аггрианскими детекторами, если они у них вообще при себе имелись.
А сейчас вот снова ощущал себя как внезапно разбуженный человек, не успевающий зафиксировать только что виденный сон. Только обрывки, да и то стремительно теряющие хоть какую-то осмысленность и последовательность. Еще помнилось, что несколько мгновений назад он ощущал себя тем Сашкой, который прожил годы и годы, участвовал в событиях, вкратце обрисованных Антоном, говорил с агграми именно с его позиций. И вот, кроме смутного ощущения однажды уже прожитой жизни, — ничего конкретного. Он снова — только «первый», с личными воспоминаниями, обрывающимися сначала на ночи в доме Сильвии, а потом — прощальном разговоре с Антоном и провале в состояние, похожее на скоропостижную смерть.
Вот он сидит на перилах галереи, в пальцах дымится почти сгоревшая сигарета. Полная тишина, никакого шевеления вокруг, и в доме тоже тихо. Даже собаки успокоились, разлеглись по двору, кто где вздумал, иные подремывают, иные занимаются нормальными в «мирной обстановке» делами — почесываются, ищут блох и тому подобное. Значит, действительно в ближних окрестностях чужих не чуют.
Ну-ну. Очередное перемыкание матриц и реальностей? Случайное или целенаправленное? Не нам судить. А все же…
Про включенный магнитофон он удивительным образом помнил вполне отчетливо. И о том, что довольно скоро придется возвращаться в Москву тридцать восьмого. Как он сюда попал — тоже. Он явно не использовал оставленную Сильвией формулу перехода на Валгаллу, да и с Антоном они так не договаривались. Форзейль в принципе согласился, что вариант с имитацией ухода Шульгина может открыть совершенно новые горизонты игры, но, кажется, подразумевалось, что предварительно он подумает, просчитает варианты, наметит стратегию и тактику прикрытия, и лишь потом…
Сам Сашка тоже никуда не торопился, имел кое-какие предварительные соображения, которые следовало обмозговать не торопясь, в более спокойном расположении духа. Буквально несколько минут назад, стоя с чашкой кофе в руках у подоконника, он любовался картиной вновь обрушившегося на Москву рождественского снегопада. И думал о том, что запасной выход у него всегда остается. Как бы ни сложилась судьба у них с Шестаковым, позволит Сталин реализовать далеко идущие планы или решит проблему привычным способом, уйти на Валгаллу он успеет, если, конечно, не получит, вроде Кирова, пулю в затылок в самый неожиданный момент. Тогда никакой гомеостат не поможет, даже если бы он и был. Но это такой вариант, от которого никто не застрахован. Можно не принимать во внимание…
В памяти отпечаталась последняя сформулированная мысль: «Главное, господа, война продолжается, и очень я вам не завидую, если вы меня по-прежнему держите за аборигена Кокосовых островов».
Кому эта угроза адресовалась, Антону, Лихареву с Дайяной и Сильвией или непосредственно Держателям, он и сам не успел понять.
Головокружение, вспышка тьмы — и он уже снова был самим собой, тем самым, что отправился по просьбе Антона на встречу с леди Спенсер в Лондон восемьдесят четвертого (или уже восемьдесят пятого?), и одновременно пережившим события двадцатого — двадцать четвертого, побывавшим в Австралии и Москве две тысячи пятьдесят шестого… Шел по дорожке навстречу возникшему на поляне Лихареву.
Ощущение было странное, но не очень. Ничуть не более удивительное, чем при пробуждении в каморке Нерубаевских катакомб.
Он только начал осваиваться, известным уже способом пытаясь совместить наличную матрицу (а что это была именно матрица — очевидно) со своей же, но более опытной, а значит, и более мощной.
И очередной срыв.
Доминирующий Сашка исчез, более того, исчез, прихватив с собой и общее тело, а он — остался, теперь уже в физическом облике наркома. Насколько он, конечно, физический — большой вопрос. Тут уж ничего не угадаешь наверняка. Находясь внутри фантомата (по Лему), или Ловушки Сознания (по собственному опыту), судить о степени реальности окружающего невозможно. Остается поступать в соответствии с тем, как ты сам ко всему этому относишься.
Шульгин вернулся в зал. Следы недавнего пребывания здесь трех человек — вот они. Посуда на столе, бокалы, бутылки. А отражение в зеркале — не то. Память сохранила его собственный облик, только в стильном «спортивном» костюме середины двадцатых, сейчас же он снова видел ставший привычным фенотип Шестакова. Его лицо, костюм, сапоги. Для сна — вполне нормально, там подобные метаморфозы происходят постоянно, хорошо еще, что женского тела ему не всучили. В этом случае сложностей бы значительно прибавилось.
