Райдо Витич - Код Альфа
Женщина повернула в его сторону голову, в глазах плескалось недоверие и изумление:
«И жизнь готов отдать?»
«Да», – не думая, заверил. Внутри же все дрожало. Страх за любимую, беспокойство за богов, их мир, что вольно или нет, но на мир людей имел влияние, сковывал сердце. Он не думал прав или нет, он понимал, что должен что то сделать и если б раньше схватился за меч, свернул шею, тут замешкал. Нет, не боялся за себя, хотя робел, страшился сделать то, за что осудил бы его ангел, что навредило бы здесь всем.
«За женщину готов отдать жизнь?»
«Да. Верни ее, прошу. Пожалуйста, скажи, где хоть искать. Что с ней? Что происходит»?…
Ее интересовало другое. Женщина повернулась к Теофилу, во все глаза уставилась ему в глаза, пытаясь найти фальшь, ложь и не находила:
«Ты готов пойти в неизвестность, готов отдать жизнь за женщину?… Почему?»
– Люблю, – прошептал, в этот момент искренне пожалев женщину, не знающую что это такое. Теперь понятна стала ее злость. – Люблю. Нет в мире выше, чище больше, чем любовь. Она дана нам как благословление свыше. Она и губя, делает счастливым. Мне ничего не надо, веришь? Там, в свое время я был знатен и богат, имел связи, возможности, но был несчастен, сир, и не жалею что все бросил и теперь у меня лишь эта странная одежда да небольшая зала названная комнатой. И все же, я здесь богат сильнее, больше, чем там был. Здесь я счастлив богатством этим. Воины, с которыми я познакомился – Боги благородства, любимая – ангел. Я равен им, принят равным. Кто я и кто они, но разве это дали мне понять? Отвергли, бросили, не объяснили?… Они тоже любят. Ты посмотри на них – они любят. Не делят это чувство на пол и сан, на возраст или положение в обществе. Они как братья друг другу. Мне многое еще не ясно, но главное я понял – здесь живет любовь, она цветет здесь в каждом взгляде, жесте. И это доказательство того, что здесь обитель Бога. Ты зря пытаешься напасть – любая злоба, ярость пуста и слаба против истинной любви. Все низменные чувства в миг разлетятся, в прах падут, уйдут, следа здесь не оставив. Утолись же не злостью, а любовью, и излечись. Да ненависть, как болезнь, чума и тут лекарство – любовь и вера. Пойми, обида рождает ненависть, а ненависть бесплодна, она рождает только пустоту.
Женщина внимательно слушала его, но было видно не согласна, не понимает.
– Верни, прошу, Стасю.
«Не понимаю, о ком речь. Я – Стася», – холодно прищурилась и гордо вздернула подбородок.
– Но как же?… – растерялся.
Чиж шел в раздевалку вместе с ребятами и остановился, заметив пару у окна. Стася и Теофил о чем то говорили и выглядели, как два голубка. Вернее граф болтал без умолку, а капитан слушала его и вроде снисходительно, даже поощрительно поглядывала.
Иштван хмуро глянул на них, потом на Николая, и сжал его плечо, сочувствуя.
– Насильно мил не будешь, – протянул Сван. И вздохнув, подтолкнул ребят в раздевалку.
Николай осел на стул, потерянно уставился перед собой: что делать, как быть? И тошно, хоть вой. За что, почему? Чем ей этот графенок приглянулся, что в нем?
– Он хороший человек, – тихо заметил Ян. – Романтичен, влюблен в Стасю, это невооруженным глазом видно.
– Больно, старик? – подсел к Чижу Иштван. – Знаю. Но если ей так лучше…
Николай кивнул. Однако свыкнуться с потерей не мог, сердце бунтовало и ревность желчью душу отравляла. Но не было и желания устраивать разборки, теснить соперника. Апатия вдруг навалилась и давила как могильная плита.
Мужчина горько усмехнулся, сообразив, что хочется заплакать как ребенку, зашедшему в свой первый жизненный тупик. Хотя он не ребенок и тупик не первый, возможно вовсе не тупик, но больно и непонятно как в первый раз, и до отчаянья сумрачно в душе.
– Надо пережить, – заметил Сван. – Паршиво, но не смертельно. А вот что тебя скрутило – это уже более предметный разговор. Сдается мне, братья, происходит что то. Вопрос – что и где брать ответ?
– Слушайте, а где Борис? – вспомнил вдруг Ян.
– В архиве, – ответил Иштван. – Я попросил покопать. Мне, как и Сван не нравится, что происходит.
– А что происходит?
– Многое. Но так, будто и нет.
– У меня предложение, братья, – повернулся к мужчинам Сван. – Поговорить с капитаном и держать ухо востро, попытаться понять, откуда ноги растут.
– Мне кажется дело в Стасе, – тихо озвучил свои подозрения Пеши.
– А мне – в Теофиле, – так же тихо высказал свою теорию Николай.
– А может в нас? – предположил Ян. – Бредовые теории. Причем тут граф, при чем тут Стася? О чем речь вообще?
– О моей головной боли и об удушье Чижа. Два факта. Нужен третий? Жди, а я не буду.
– Согласен, – кивнул Сван. – У меня нет желания смотреть как что то губит моих братьев. И потом, сегодня они, мы, а завтра? Если это нечто пойдет гулять по центру, по миру? Нет уж. Надо срочно искать «ноги» и отрывать их нафиг! Кстати о Стасе – ты не прав, старик. С ней надо поговорить, она в неадеквате, но пойми, ей серьезно досталось и, хуже нет устраивать косяки на свою сестру.
– Я почти уверен.
– Доказательства? Сроду не поверю, что Стаська что то может выкинуть. Да она, как и любой из нас, скорее костьми ляжет, чем допустит неприятности для любого из группы, не то что сама их доставит. А что ты всякие подозрения кидаешь – тоже ясно почему. Граф покоя не дает. И кончай Николаю уши тереть: что ему сказал, сначала к себе примени. Тут я скорее с Николаем соглашусь – в Теофиле дело. Но опять же, подозревать не поговорив, не выяснив – подло.
– Согласен, – поднялся Чиж. – Я предлагаю выяснить, что к чему, а потом косить на кого то.
Пеши подумал и нехотя кивнул.
– Для начала поговорим с Иваном.
– Потом с графом.
– Идет.
– Блин, а с чем вы бороться то собрались?! – взвился Ян.
Мужчины уставились на него, соображая чтобы ответить. И ни у одного ответа не нашлось.
Теофил потер висок. В груди сердце билось, словно желало выскочить и страх сковывал все члены. Ведьма, самая настоящая ведьма перед ним, теперь он в том уверен. Ужас! В стан Богов прокрался враг, надел личину друга и что будет предсказать не сможет и звездочет.
Что делать графу? Должен помочь, но как?
Увещевания не помогали, разговора доброго не получалось – ведьма слушала, но на своем стояла: не знаю, не понимаю. И впервые он понял, отчего сжигают на кострах, спеша и в панике, таких как она. Он сам бы сжег, сейчас, здесь. Но что движет этим желанием? Отчаянье и страх, безысходность и незнание.
– Что мне сделать?…
Она не стала слушать, прочь пошла. Граф ринулся за ней:
– Постой!
И только прикоснуться хотел, развернуть к себе, схватив за плечи, получил удар, да настолько ощутимый, что отлетел к стене и замер, не понимая как можно так ударить, не обернувшись, не задев.
Ведьма!! – но крик остался в горле.
Стася поспешила к строю своей группы и была остановлена сержантом:
– Курсант пять дробь шестьдесят! Вы опоздали на пятнадцать минут.
– Я…
– Пятьдесят отжиманий. Пять дробь сорок и пять дробь двадцать – проследите, чтобы не отлынивал. Остальным: бегом ма арш!
К Стасе подошли Тео и Стриж.
– Вперед, – ухмыльнулся последний.
Русанова сжала зубы и приняла упор. Начала отжиматься.
– Раз, два, три, – отсчитывал Тео, рождая желание дать ему в морду. Но именно это желание убило пробужденную в ней ненависть. Она поняла, что ее то здесь и аккумулируют. Злость, агрессия, тотальный контроль и подчинение – постулаты воспитания будущих офицеров. Господи помилуй от такой армии! Нет, Стася не подчинится низким энергиям отрицательных эмоций, не станет питать атмосферу зла, как это делают другие курсанты. Пусть это даже ничего не изменит, но хоть поможет сохранить уважение к себе. А большей ей ничего не осталось. Потом, вернувшись, она сможет смотреть в глаза ребятам, не чувствуя себя предательницей, отступницей. Не притащит эту грязь, в которую окунулась по самую макушку.
И сетовать не на кого.
– Девятнадцать. Двадцать, двадцать один, – монотонно отсчитывал Тео.
Обычное задание.
Кап, – упала первая капля крови на покрытие, кап – вторая.
– Двадцать шесть, двадцать семь.
Обычное задание. Так надо.
Кап, кап, – кровь на пол.
И это тоже кому то надо. И не зря, потому что зря и просто так ничего не бывает.
– Тридцать, тридцать один.
Чиж, милый, Чиж, если бы ты видел свой прототип!
Но нет, нет, и на это не стоит обращать внимания. Это ты, все равно ты, даже если другой.
Ей вспомнился древний как сам мир эксперимент по школьной программе, когда в один горшок с надписью «любимый», а в другой с надписью «дурак» посадили семена подсолнуха и поливали с этими же словами. «Любимый» подсолнечник вырос крепким, высоким, подобным маленькому солнышку, качество его семян было чрезвычайно высоким и сам он излучал волны гармонии, успокаивал и улучшал настроение, а второй вырос кривым, с жухлыми листьями, полупустыми семенами, и имел вялую адинамичную энергетику. Один притягивал, второй отталкивал. Но разве тот, кого изначально назвали «дураком» виноват в том, что вырос ненужным, хлипким, и каким вырос то и дарил?
