Сергей Палий - Безымянка
Комель перевел на пацана тоскливый взгляд и полюбопытствовал:
— Ты кто, молодой человек?
— Сопровождающий, Егор Вакса, — не моргнув глазом сообщил тот. И с вызовом уставился на инспектора: — А чо?
— В предписании никакого сопровождающего не значится.
— Слушай, жаба, я ведь могу и по лицу двинуть. Расстояние от жопы до головы у меня маленькое, закипает быстро.
Я затолкал Ваксу в глубь дома и отвел рассерженного Комеля в сторонку.
— Если на телеге вашей местечко есть, пусть парень с нами прокатится. Он у меня вроде адъютанта. Подрабатывает.
Чиновник строго глянул на меня сверху вниз, почесал дряблый подбородок и пожал плечами.
— Есть место. Ну и… м-м… сотрудник у тебя. Борзый.
— Молодой еще.
Комель сделал знак своим людям, и машинист с охранником лениво поднялись. Плеснули остатки чая в догорающий костер, убрали кружки, подхватили котелок и, шуганув любопытных пацанов, залезли на дрезину.
Вакса выскользнул из каморки, подтащил рюкзак за лямку и встал рядом. Он вновь хамски вытаращился на громоздкого писаря ЦД, а когда тот перехватил его взгляд, тут же выпалил:
— Чего очаровался, обморок злоеб…
Я успел врезать балбесу по губам, прежде чем он закончил фразу. Но даже недосказанный пассаж произвел чудовищный эффект. Инспектор вознесся над Ваксой, словно гора, и снес бы тому башку, если б оказался чуть расторопнее.
Пока дело не обернулось бедой, я решил урегулировать конфликт. Изловил пытавшегося удрать Ваксу за ворот безрукавки, встряхнул его и развернул физиономией к себе. Лопоухий охламон сиял, как начищенная гильза, а фонарь под глазом контрастно темнел.
— Еще слово в адрес цэдэшника — и останешься здесь, — прошипел я. — Усек?
— Пусти. Осанку и сам могу держать, не на параде.
— Цыц.
Я отпустил зарвавшегося юнца и без спешки пошел запирать дом.
Перечить Вакса не смел, ибо прекрасно понимал, что кровом, жратвой и прочим разнообразием жизни в опасном подземном мире за последние годы обязан исключительно мне. Я приютил пострела, когда ему было лет десять. Батя, бывший гарнизонный старшина, удолбался волшебными грибами и сгинул в катакомбах под Алабинской, матери приблудыш не помнил вовсе. Несмотря на кочевое нищенское детство, Вакса успел нахвататься обрывочных знаний и даже прочел несколько книг, пока работал за еду у завхоза Российской. Случай свел меня с пацаненком четыре года назад. Он серьезно наступил на хвост главарю подростковой банды Города и скрывался от озверевших малолетних сволочей в камерах хранения железнодорожного вокзала. Я как раз спускался со смотровой, когда щеглы загнали его в угол и готовы были прирезать. Пригрозив шпане стволом, я увел ощетинившегося Ваксу на станцию. Отмыл, накормил, причесал, выбил у начальника уголок под платформой… Вакса быстро привязался ко мне и стал вникать в детали профессии. В силу молодости, недостатка образования и природной борзости хороший дипломат из него вряд ли мог получиться, но в качестве помощника пацан оказался хваток. Я таскал его по всему метро, доверял не особо сложные поручения. Нынче для своих тринадцати или четырнадцати лет — точный возраст он не помнил — Вакса был вполне самостоятелен, остр на язык, смекалист, хотя и недалек умом. Зато я всецело мог на него положиться. Если Вакса прикрывал спину — не оборачивался.
Вернувшись к дрезине, я обнаружил, что Комель уже взгромоздился на одно из пассажирских сидений. Второе свободное место бесцеремонно занял охранник, поэтому нам с Ваксой пришлось довольствоваться грузовой площадкой позади двигателя, на которой валялись осколки костей и жутко воняло протухшей свиной кровью.
— Комфортный салон, — прокомментировал я. — Мыть не пробовали?
— Не обессудь, в первый класс билеты кончились, — не оборачиваясь, пожал плечами инспектор и крикнул машинисту: — Запрягай!
Громыхнул стартер, из выхлопной трубы брызнули капельки неотработанной солярки, и мотор сдержанно заурчал. Глушитель у агрегата был что надо, кожух двигателя плотно подогнан и уплотнен резиной, поэтому двигатель работал на удивление тихо. Неизвестному мастеру, собравшему «телегу», стоило сказать «спасибо» — лишний шум в туннелях только мешал.
Пока щуплый сотрудник миграционного департамента отмечал на листке Комеля факт убытия со станции, дежурные бойцы разворачивали ротационный механизм с бетонными плитами, блокирующий выезд. Горстка зевак собралась на платформе, чтобы поглазеть на отбывающую дрезину. Вакса стоял, эффектно облокотившись на кожух, и делал вид, что его ничуть не заботят обращенные на него взоры любопытных. Пижон доморощенный! Впрочем, пусть кочевряжится, с возрастом пройдет.
Присев на бортик, я задумался. Почему меня вызвали из ЦД? Странно. Обычно Тимофеич — начальник родного дипломатического департамента — сам посылает вестовых, если ему нужны переговорщики. Ладно, приедем — разберемся. К тому же, кроме служебной необходимости, у меня была личная мотивация оказаться поближе к таможне: во время открытия перегона там будет много людей с обеих сторон, в том числе и тех, кто приближен к руководству Нарополя. Это лишняя возможность повидаться с Евой.
Через минуту формальности были улажены, проход открыт. Машинист переключил передачу и поддал газу. Дизель бодрее застучал поршнями, и мы тронулись. Пацанята с гиканьем побежали по перрону, стараясь не отставать. Один проворный пострел хотел зацепиться за поручень и прокатиться юзом, но был схвачен караульным и сурово нагружен затрещинами.
Когда станция осталась позади, машинист врубил основной свет. Вспыхнула большая круглая фара, закрепленная спереди на кронштейне, и сумрачное пространство туннеля наполнилось желтоватой мутью.
Рельсы стали уходить влево. Мелькнули замурованные боковые коридоры, разбитый путевой светофор, дунула в канализационную щель перепуганная крыса.
Огонек отправился в путь…
Каждый раз, когда я покидал обжитое пространство и углублялся в бесконечную сеть перегонов, коридоров, тупиков и развилок, невольно смотрел на себя со стороны как на частичку распластанного катастрофой мира. Представлял, как люди ползут по железно-каменным норам, пересекаются друг с другом, теряются, обретают крошечные богатства, гибнут в аномальных территориях. Мне представлялось фантасмагорическое полотно из тысяч мерцающих огоньков, заточенных в гигантском лабиринте. Они разгораются, тлеют, гаснут. И у каждого — свой путь.
А в серединке темного лабиринта дрожит красная линия, разделяющая его на две части. С одной стороны огоньки яркие, сытые, они горят насыщенным зеленоватым светом, а с другой — тусклое багровое царство, где аморфные пятна медленно текут по коридорам, стирая друг друга. Возле границы огоньки перемешаны, и свечение там совсем уж странное: радужное, искристое, без постоянного оттенка и яркости.
Город и Безымянка плотно соприкасались, проникали в пограничные ткани и вбрасывали друг другу в организмы антитела. Невзирая на всю разницу в общественном укладе и уровне жизни, они были похожи. Они напоминали глубоко несчастных сиамских близнецов, которых ни один хирург не берется разделить — а ужиться братцы не могут.
Попытка расчистить туннель у Московской и восстановить сообщение лишь внешне выглядела как жест примирения и поиска новых компромиссов. На самом деле за кулисами стояли расчетливые кукловоды, которые получали от вынужденного соседства ту или иную выгоду. Им было категорически плевать на то, какого цвета тысячи огоньков и насколько ярко они горят.
А мне хотелось найти свой путь. Наверное, это глупо, но, может быть, я забирался на здание вокзала, чтобы рассмотреть его среди мертвых руин? Может, я слушал ветер и пытался понять, куда выведет меня мерцающая нить?
Колеса загромыхали на стрелке. Мы проезжали пресловутую «глухую» развилку, где пропадал сигнал в телефонных проводах и отказывала электроника. По левую руку темнел перегон, уводящий к Театральной, а впереди поблескивали рельсы, идущие в горку. Там, за подъемом, нас ждала Клиническая.
— Глянь, часы встали, — пихнул меня Вакса и сунул под нос запястье с тяжелыми «командирскими». — Поганое место.
Я кивнул и прислушался. Из зева бокового туннеля доносился мерный перестук, пробивающийся даже сквозь гул мотора. То ли эхо от нашей собственной «телеги», то ли чьи-то еще лязги — акустика на развязке была обманчивая.
— Орис, а слыхал, что Паниковского в Волгу столкнули? — заговорщически пробормотал Вакса в самое ухо.
Паниковским горожане ласково называли сорокаметровый Монумент Славы, упавший поперек Самарской площади. Уж больно похож был советский памятник на человека с гусем.
— Ведь в этой дуре тонн сто, — удивился я.
— Адепты Космоса постарались, — с готовностью пояснил Вакса. — Рычаги какие-то хитрые навыдумывали, лебедки… Спихнули с горы и — в реку. Думают, что монумент вроде передатчика и через воду сигнал от Маяка по всей планете распространится. Вот так вот.
