Андрей Гребенщиков - Ниже ада
— Площадь-тысяча-девятьсот-пятого-года!
— Аллилуйя! А я-то уже решил, что ты меня заживо уморить задумал.
Обстановка разрядилась.
Воспользовавшись так кстати возникшей паузой — и в «допросе», и в напористой атаке Живчика, Иван немедленно взмолился:
— Костик, давай больше не будем про твою любимую войну, а? На душе и так погано, еще ты со своими нравоучениями пристаешь… Ты мне лучше скажи: насчет двухсотого метра врал?
Федотов непонимающе замотал головой:
— В смысле?
— Ну что доходил до двухсотого метра туннеля, ведущего к Уктусским горам…
— Был я там! Но с каких это пор ты стал моими путешествиями интересоваться? Подлизываешься? Думаешь, я от тебя с войной отстану?
Иван энергично покачал головой:
— Какое! Будешь мою историю слушать про сотый метр? Узнаешь, какая у меня «необременительная работа»…
* * *От повторного пересказа история хуже звучать не стала. Наоборот, Ивану удалось припомнить больше деталей и подробностей, а некоторые вещи со второго раза стали заметней и понятней. Например, то, что дурачок Киря вел себя крайне неадекватно. Хотя неадекватность и была для него нормой, однако произошедшее было «неадекватно даже его неадекватности» — Живчик так и сказал. Больше всего его поразило, что Топырев не испугался чкала и не унесся, как обычно, прочь «трепетной ланью». Ваня понятия не имел, что обозначает эта фраза, но ее частенько употреблял в подобных случаях дед, наряду с несколько менее странным выражением про «горного козла». Козла, в отличие от лани, Мальгин несколько раз видел в иллюстрированных книжках, да и соответствующее ругательство никто не отменял.
Когда повествование дошло до появления сержанта Комаренко, Костя зацокал языком: «Не очень хороший человек».
На самом деле Федотов выразился гораздо жестче и определенней, однако Мальгин-старший мата не любил и эту нелюбовь передал единственному своему выжившему родственнику. А для лучшего запоминания закрепил еще и ремнем, когда внучек имел неосторожность продемонстрировать свои богатые познания в русской словесности. Вот и сейчас Ваня автоматически, в уме, поправил товарища.
— Я с ним сталкивался, — продолжил Живчик. — Карьерист, засидевшийся в сержантах. Только и ищет повод выслужиться, да новые погоны примерить. Думаю, все было подстроено.
— Зачем?
— Отец упоминал, что чкалов дразнят не в первый раз за последнее время. Зачем — не скажу, не знаю. Скорее всего, что-то политическое, а значит, тебе малоинтересное.
Дозорный предпочел пропустить колкость мимо ушей и с нескрываемым волнением и удовольствием продолжил рассказ.
Вопросы Костик задавал совершенно иные, нежели его «начальственный» батюшка, интересуясь в первую очередь увиденным и «прочувствованным» непосредственно в дозоре, и такой подход импонировал Ивану значительно больше. Ведь инцидент с чкалами и дебилом Кирей был всего лишь прелюдией к настоящему приключению, но на главу станции «настоящее приключение» как раз никакого впечатления и не произвело. А вот сын его останавливал рассказчика через слово, уточняя, сколько было крыс, как они выглядели, шевелилась ли тьма, а если шевелилась, то как, и много чего еще.
Через полчаса Иван полностью простил благодарному слушателю нелепую выходку с Первой войной, а еще спустя десять минут готов был обнять и по православному обычаю трижды расцеловать его как лучшего друга.
Ну, «лучшего» — положим, преувеличение. Скажем — «старшего».
Да, они когда-то вместе целыми днями зависали в станционной библиотеке, мусоля старые книжки, учась в них устарелой «культурной» речи, воображая себя старинными героями, разыгрывая меж собой сцены сражений и приключений. Да, совсем пацанами вместе гоняли по станции, которая превращалась то в древнюю крепость, то в огромную летучую машину, то в корабль, плывущий по волнам… Ну, они старались, как могли, все это себе представить. Получалось одинаково — и всегда похоже на «Ботаническую».
А потом, когда Ваньке было двенадцать, а Костику — тринадцать, что-то между ними произошло. Костик вытянулся, под носом у него появился пушок, голос сломался, и вдруг Ванька перестал его понимать. Потом вроде обрушившиеся мостки навели вновь, но за упущенный год Живчик изменился. Вместо понятных приключенческих книжек увлекся скучной историей, да еще и стал куда-то пропадать. Сначала Ваньке ничего о своих отлучках не говорил, а потом признался — порядком Мальгина напугав.
Кроме бездонной пропасти — целого года разницы в возрасте, Мальгина от Живчика отделяла еще и стена непонимания. Не говоря о бессмысленном и бесполезном увлечении историей мира метро, которого Ваня не разделил, выяснилось, что Костя страдал и еще одной, гораздо более опасной манией: он обожал запрещенные вылазки на поверхность! Вот что называется идиотизмом, а вовсе не незнание, за какой станцией идет какая, и кто там кого победил в мышиной возне 2017 года! «Что делать приличному человеку на выжженной радиацией земле? Одно дело посылать туда за добычей чкалов — их хотя бы не жалко. Но ботаникам соваться наверх — просто дурной тон! Нет, сумасшествие!»
Главная же проблема с Костиными вылазками заключалась в том, что по-хорошему Мальгин должен был его сразу же со всеми потрохами заложить бате: сбегая на поверхность, Живчик рисковал и своей собственной жизнью, и жизнью всех обитателей станции. Ну и да, делать это было строго-настрого запрещено. Однако когда Федотов-младший в ответ на многодневное канюченье Ваньки, наконец согласился признаться ему, что же он делал во время своих загадочных исчезновений со станции, он взял с Мальгина слово пацана, что тот никогда никому ничего не расскажет.
Ванька, сгоравший от любопытства, слово дал. Ну и все. Отныне каждый раз, когда Костиков отец или любой другой человек на станции выпытывал у Ваньки, куда запропастился его дружок, тому приходилось врать, притворяться, выкручиваться, сбегать, прятаться — все, что угодно, лишь бы не сказать взрослым правды.
Слово Мальгин держал, хотя и ненавидел Костяна за эту сделку страшно.
Наконец все произошедшее ночью было поведано, и оставалось только услышать одобрительный вердикт слушателя, а также законную похвалу за проявленные твердость и смелость. Однако Живчик повел себя неожиданно.
— Сдрейфил, да? И совершенно зря! Это к тебе Хозяин крыс приходил. Он бы тебя не тронул все равно, так что ты зря штаны себе испортил, — рассмеялся Костя, немедленно превращаясь из друга в недруга. — Он даже более безобидный, чем ты!
Мальгин насупился и отвернулся, а когда успокоился, заявил нарочито спокойным голосом:
— Во-первых, я ничего не пугался. Во-вторых, ты бы сам там в одиночку целую смену посидел, посмотрел бы тогда на тебя… безобидный, блин…
— Да не обижайся, Ванька, — смягчился Живчик. — Ты, конечно, молодец, что пост не покинул и, как герой Петропавловской крепости, один отбивался от нечисти до последнего…
Никакого такого героя Иван не знал, но перемену тона отметил и принял непонятный эпитет в качестве извинений. На душе немного отлегло — его хотя бы не пытались высмеять.
— Если бы ты хоть немного интересовался историей родной станции, — неосмотрительный Федотов вновь вступил на скользкую почву, — то непременно знал бы про Хозяина крыс.
Лишенный лаврового венка юный дозорный выжидательно молчал.
— Все звали его Крыс, — начал проштрафившийся Живчик. — Любил он с этими гадами возиться…
— Кто он?
— Да дядька один. То ли из Китая, то ли из Средней Азии, сейчас никто на станции и не вспомнит. Скрытный такой тип был, неразговорчивый, весь себе на уме. Других людей чурался, а с грызунами наоборот — дружбу водил… Наловит тварей побольше и давай выводить потомство прямо у себя в палатке. Говорят, общался с ними, песни пел, в бубен стучал… домики и вольеры мастерил.
Зачем и почему у человека такая прихоть странная появилась — народ мало интересовало, а вот антисанитария и явная придурь по соседству напрягали. Ботаническая ведь не Чкаловская, здесь всегда с едой порядок был, до крыс никто никогда не опускался. Через такое дело невзлюбили Крыса. И палатку ему поджигали, и питомцев травили. Но мужичонка упрямый попался: гнул свою линию, даже когда его с платформы отселили подальше в «технички», все равно не угомонился, только пуще прежнего принялся «зоопарк» разводить. Терпели добрые люди, терпели, да тут беда пришла. Надеюсь, про трехдневную атаку мутантов слышал? Ну да, я ж тебе сам про двухсотый метр рассказывал…
Так вот, дозорных наших полегло тогда немерено, в первый день, считай, почти всех твари поганые и порешили. Мобилизовать пришлось всех подряд — стариков, женщин, недорослей. Не обошли и Крыса — «калаш» в руки и вперед, на передовую.
