Константин Калбазов - Феникс

— Глупый. Отец Небесный, какой же ты глупый! — вскинулась она, жарко зашептав. — И я дурында, коли раньше в себе разобраться не смогла. Думала, что Боян моя судьба, а как тогда силы в себе нашла сказать, так с того дня и покоя не ведаю. Люб ты мне.

— А как же Боян?

— И он люб. Но вы разные. И к тебе сердечко тянется, хотя и мыслю, что вместе нам не быть. Но уж одна ночь наша, и никто тебя у меня сегодня не заберет: ни дочка твоя, ни супруга покойная, которую по сей день чтишь. Мой. Сегодня — мой. Даже если погонишь, никуда не уйду.

Последние слова она говорила, уже прильнув к могучей груди и обдавая его своим жарким дыханием. Глухо брякнули выроненные пистоли, а руки сами собой обняли податливое тело. Разверзнись сейчас под ним земля, он и тогда не выпустил бы эту женщину. Ворвись сюда кто, и он не задумываясь убил бы любого. Он был готов уничтожить весь свет, если только кто попытался бы помешать им в этот момент. Сейчас на всем белом свете для него существовали лишь это мгновение и ОНА, столь желанная и наконец обретенная.

Карета плавно покачивалась, катя по мягкой полевой дороге и вздымая за собой пыль. Благо возница особо не погонял и кони шли легкой рысью. Будь иначе, пыли было бы столько, что она забила бы весь экипаж и дышать стало бы нечем. Впрочем, ее хватало и сейчас, поэтому время от времени раздавались чиханья.

В очередной раз чихнув, Смеяна вдруг вспомнила, как все же привольно путешествовать верхом. Там, конечно, пыли тоже в достатке, тем более что двигаться приходится в окружении боевых холопов, но зато тебя овевает вольный ветер и самочувствие много лучше, чем когда едешь в душной карете с поднятыми окнами. Опускать их никак нельзя, иначе пыли станет не в пример больше, настолько, что не поможет и появившийся сквозняк. К тому же сквозняк вреден для годовалого сына.

Мысль не смогла в достаточной мере задержаться на верховой езде и плавно свернула на дела насущные. Отец Небесный, за что ей это! Чем она прогневала Бога, что он послал такое испытание? Все верно. Прелюбодеяние — тяжкий грех, и с тем ей теперь жить до конца дней своих. Никто ей не сможет помочь. Видно, судьба такая.

Два дня после той ночи она жила, словно сама не своя. Едва появлялся Добролюб, ее сердце начинало петь, а на щеках сам собой загорался румянец. Оборачиваясь спиной, чувствовала его взгляд, и от этого у нее словно крылья вырастали. Когда же возвращалась в светелку, где лежал Боян, на грудь наваливалась непереносимая тяжесть и сердце начинало болеть от нестерпимой боли. Кто же из них дороже? Ответа на этот вопрос она не знала и сейчас.

К исходу второго дня в Астрани появился Угрюм. Боян будто ждал прибытия старшего брата. Ему как-то сразу полегчало. Поговорил с ним, а потом тихо отошел. В граде их теперь больше ничто не удерживало. Уже наутро скорбная процессия двинулась в обратный путь. Сердце Смеяны при этом разрывалось на части от охватившего ее горя. Одного любимого она везла, чтобы схоронить в родовой усыпальнице, второй был жив, но и его она потеряла на всю жизнь, потому как совсем скоро он направится за океан, откуда уже не вернется.

Но беды молодой женщины на этом не закончились. Угрюм возжелал по праву близкого родственника жениться на Смеяне. Не будь у нее детей или родись дочь, она могла и отказаться от подобной чести, но у нее был сын, потомок рода Вяткиных, Вяткин по крови и по праву. Теоретически он являлся наследником рода, хотя на деле такое было маловероятным. С другой стороны, среди Смолиных еще жив пример того, как младший отпрыск неожиданно оказался единственным, кто мог наследовать древнему роду.

По всему выходило, что Угрюм имел право взять жену своего брата и воспитать его сына. Это было совсем необязательно, и вдова могла пойти за другого, при этом сын так и остался бы Вяткиным, но старший брат, сам вдовый, возжелал воспользоваться древним правом и никто ему в том не мог воспрепятствовать.

Не сказать, что Угрюм был плох, жесток или имел какой иной изъян. Нелюдим, малообщителен — это да. Даже с женой, в коей души не чаял, разговаривал так, словно слова через губу выплевывал. Но при этом они друг друга любили и жили ладно. В общении с детьми он преображался, дурачился и играл с ними, так что сразу и не поверишь, что это тот самый Угрюм. Этот мужчина мог быть завидной партией, вот только иначе, кроме как старшего брата покойного мужа, Смеяна его воспринимать не могла. Но и поделать что-либо не в ее власти.

Вскоре карета вкатила во двор господского дома, который находился в сельце, пожалованном главой рода сыну на прокорм. Ничего у нее не было своего, только наряды да украшения, в остальном жила милостью свекра. У Бояна имелось какое-никакое жалованье, но оно было скорее символическим, потому как род сам заботился о своих отпрысках. Нет, винить кого-то в жадности она не собиралась. Владения должны переходить по наследству к старшему сыну единой и неделимой вотчиной, дробить их никто не собирался, так как это неизменно вело к ослаблению рода.

Решением Вяткина-старшего Угрюм и Смеяна после венчания будут жить именно в этом селе. Здесь решили и венчаться, как минет сорок дней. Ни о какой свадьбе и речи быть не может. Коли выдержали бы год, тогда дело иное, а так только венчание в узком семейном кругу. Лишь теперь Смеяна вдруг поняла, насколько желал ее Угрюм, коли настоял на минимальном сроке, дозволенном приличиями и церковью.

Неделя прошла в какой-то отстраненности, она словно со стороны наблюдала за собой, за тем, как она ела, распоряжалась по хозяйству, заботилась о сыне. Все это время она была рассеянна, могла по нескольку раз отдать один и тот же приказ или вовсе противоречить самой себе. Но одно она знала точно: даже если ее разбудить среди ночи, безошибочно ответит, сколько дней осталось до венчания. Каждый прошедший день, каждый закат отдавались в ее груди тяжким и протяжным звоном, слышимым только ею.

Вот еще один день миновал. Осталось десять. Усадьба и село погрузились в сон. Она подошла к колыбельке, в которой мирно спал сын, рожденный в любви. Да, она согрешила, но она искренне любила мужа. Что ж, пора смириться с потерей. Может, и права молва: стерпится — слюбится. И иные дети у нее будут, и будет она их любить. Даже если муж нелюбим, дети — они всегда подле сердца матери.

Она едва не закричала дурным голосом, когда в окно ввалился какой-то мужчина в странной одежде, с лицом, изборожденным шрамами. Ну чистый висельник! Такое зрелище кого угодно напугает до колик, да и некому иному так вламываться в дом, кроме татя. Однако она вовремя рассмотрела и узнала этого человека. Зажав ладошками рот, едва сумела подавить чуть не вырвавшийся испуганный крик, отчего в светелке раздался только слабый сдавленный писк. Добролюб! Но как?!