Сергей Малицкий - Блокада
— Бедный мой отец, — покачала головой Лента, — Он любил ее не как дочь.
— Фотографию не уничтожай только, — попросил Пустой, — Мы начнем с нее наш альбом. Я хочу, чтобы у нас был альбом.
— У нас? — переспросила она тихо.
Коркин уходил медленно, голоса Пустого и Ленты становились все тише, но он продолжал прислушиваться к каждому слову, хотя не все слова понимал. Но ему казалось, что они говорят о чем-то важном. Наверное, так и нужно было, особенно перед смертью. Нет, что ни говори, а Пустой — сумасшедший.
— У тебя красивая фамилия. Ты из французов?
— Нет, из немцев.
50
— Ты можешь теперь ответить мне, почему старший мастер отправился вслед за Мотом? Почему он не остался здесь и не исправил механизм?
Голос Коббы, который стоял в центре зала с двумя обнаженными клинками в руках, метался между колоннами, взлетал к потолку и звенел в деталях загадочного устройства. По крайней мере, Филе устройство казалось загадочным. Но еще более загадочным Филе показалось поведение Пустого. Нельзя сказать, чтобы механик не волновался, пот лил с него градом, да и пальцы дрожали, чего до сей поры мальчишка не замечал ни разу, но за ремонт Пустой взялся явно не с той стороны. Сначала он целый час бродил по решетчатым переходам и всматривался в шестерни и рычаги, даже пытался сдвинуть некоторые из них или посчитать количество зубцов. Потом он дал Ярке банку с графитом и отправил смазывать все те сочленения и узлы, которые перед этим пометил мелом. Филя, конечно, отправился вслед за недотрогой: мало ли что у нее пальцы самые тонкие — так смазывать тоже с умом надо. Однако после этого Пустой вовсе задал всем загадку — даже Яни-Ра, которая посматривала на механика с надеждой, сменила надежду на отчаяние. Пустой начал стучать по колоколам. Тяжелые цилиндры, которые висели под самым потолком и к которым подходили то ли молотки, то ли гладилки с ребристыми серыми колесами, занимали ряд от одной торцевой стены до другой. И вот Пустому вздумалось бродить по этой лестнице и стучать по этим цилиндрам универсальным ключом. У Фили даже голова разболелась — хорошо еще, что стучал с каждым ударом Пустой все тише и тише, а потом и вовсе начал скрести колокола (или как они там назывались: у Пустого был такой же, только маленький — Филя каждый раз, заходя в склад с глинками, головой о него стучался) металлической щеткой. Филя даже спросил в сердцах, смазывая те самые приводы на молотках и гладилках: скрести-то их зачем? Пустой посмотрел на него сначала как на пустое место, а потом пробурчал сущую глупость: чтоб блестело. У Фили даже настроение испортилось. Хотя с чего ему было быть хорошим? В дверях здания расположился с пулеметом, который аху без труда привели в порядок, Ройнаг, посредине зала прыгал с мечами и бормотал какие-то молитвы мерзкий Кобба, а Коркин бродил за Яркой и ныл, что именно он на собственном горбу притащил из леса в мастерскую к Пустому этого негодяя. Хорошо еще, хоть Пустой перестал в конце концов стучать по колоколам и определил всем своим «приятелям», кому какие лебедки крутить, какие гири подтягивать к потолку. Тут Коркин от Пустого отстал, потому как пошел тянуть самые большие гири, что висели за воротами. Зато Филе достались мелкие гирьки — он еще подумал, когда вздергивал их одну за другой, что если сломает хоть одну лебедку, то подметанием какой-нибудь улицы явно не обойдется, хотя Пустой с ним и за прошлую лебедку не рассчитался.
Гири заняли места в контрольных точках, и Филя бросился разыскивать Пустого. Не то чтобы подивиться на его чудачества, но хотя бы расспросить, что это за устройство, зачем столько колоколов, и если это музыкальные часы, о которых Пустой как-то ему рассказывал, то где тогда стрелки или цифры? Или весь секрет в двенадцати окнах? Нашел Пустого Филя быстро, но Лента, которая ходила за механиком как страж, не дала произнести мальчишке ни слова. Пустой стоял возле Рени-Ка и Яни-Ра и вертел на пальце черный диск-настройку к нейтрализатору. Рени-Ка что-то Пустому объяснял, а тот подносил диск к уху, прислушивался к едва различимому жужжанию или звону, вставлял в диск нейтрализатор, поворачивал его и так и этак и вновь что-то слушал и прикидывал.
«Беда», — разочарованно подумал Филя, особенно когда поймал взгляд Яни-Ра. Вся былая спесь со светлой куда-то слетела, и осталась только боль, разочарование и ненависть. Одно было непонятно — на кого ненависть была обращена: на Пустого или на Ройнага, что посмел пнуть светлую коленом. Хотя Филя и сам бы с удовольствием пнул Яни-Ра коленом, правда, сделал бы это медленно и нежно. И лучше не коленом, а ладонью. Тут Яни-Ра словно поняла, о чем думает мальчишка, потому что глаза ее вспыхнули гневом, а стиснутый кулак недвусмысленно закачался именно в адрес помощника Пустого. Филя тут же ринулся прочь, едва не свалился с лестницы, но зацепился за колокол, который громыхнул так, что со стороны механика донеслось гневное:
— Уволю, Филипп!
Пришлось вовсе спрятаться за одну из колонн и через какие-то минут пять гадать, зачем Пустой вместе с Лентой выбивают шпонки и переворачивают некоторые шестеренки, а некоторые меняют местами. Так что теперь, когда всех помощников Пустого согнали в кучу перед вратами, включая и раздраженно цокающего, волочащего подраненный хвост Рука, Филя был точно уверен, что Пустой собрался уйти из жизни с музыкой, а именно — с колокольным звоном. Жаль только, публики было маловато: Кобба выгнал воинов аху охранять здание снаружи.
— Есть хочу, — проворчал Рашпик, но тут на вопрос Коббы начал отвечать механик:
— Причина мне стала ясна после того, как я осмотрел весь механизм.
— Не хочешь ли ты сказать, что понял его принцип работы? — спросил Кобба.
— В общих чертах, — кивнул Пустой. — Хотя, признаюсь, иногда для ремонта какого-нибудь устройства необязательно знать, как оно работает в целом. Ломается-то иногда только какая-нибудь часть!
— Короче! — потребовал Кобба.
— Короче — значит, короче, — согласился механик. — Те колокола, которые наверху, навели меня на мысль, что воздействие на плоть Разгона осуществлялось звуком или, проще говоря, колебаниями.
— Догадаться было не так сложно, — перебил механика Кобба.
— Именно, — согласился Пустой. — Оставалось только понять, каким звуком, в какой последовательности и как это происходило. И мне удалось восстановить все происходящее именно с точки зрения этого замечательного в своем роде устройства. Тридцать пять лет назад или чуть раньше точно так же, как и теперь, это устройство было готово к работе. Мастера подняли гири, смазали все узлы и шарниры, колокола были отстроены по определенному тону, и по сигналу жреца, — механик с легким поклоном показал на Коббу, — включили эту машину. Насколько я понял, ткань мира, я имею в виду Разгон, на тот момент была весьма ослаблена. То есть она благоволила к испытателям, которые хотели ее разрушить.
— Пронзить! — выкрикнул Кобба. — Открыть! Распахнуть для высшей силы! Для покровителя аху!
— Это вы так думаете, — заметил Пустой. Но тут же добавил: — Впрочем, когда механик чинит машину, он предполагает, что ее владелец может загнать ее в болото, — ну так у него и работы от этого не убавляется. Так вот что тут произошло. Мне кажется, что мой отец, — Пустой стал серьезен, — не хотел появления в этом храме механики столь внушительного гостя, как почитаемый аху Галаду. Мне, кстати, этот персонаж тоже не нравится. Я с ним не встречался, но его отблеск видели некоторые, а уж с его тенью даже знакомились.
— Не тебе решать, крыса! — прошипел Кобба.
— Лестное сравнение для крыс, — кивнул Пустой, — Ладно. Мой отец решил прервать вызов. Он дождался, когда ваша музыка исполнится примерно на треть, и заклинил одну из шестерен вот этим!
Механик показал обыкновенную пуговицу.
— Да, собственной пуговицей. В коллективе вашей мастерской началась паника: еще бы, ваш гость застрял на трети пути, причем застрял капитально — ни туда ни сюда. Ведь механизм вскрывал слои сущего с его стороны! У него, стало быть, был маячок? И вы его услышали? Это очень умно — иметь механизм с одной стороны, а маячок с другой. Как он передавал вам настройку?
— Тебе не постигнуть таинств аху, — гордо выпрямился Кобба. — Его настройку я слышал в своей голове!
— Все-таки жаль, что Вери-Ка или кто там стреляли этому гордецу в грудь, а не в голову, — обернулся к Рени-Ка Пустой, но тут же продолжил: — Впрочем, что теперь о грустном. Вернемся к давним событиям. Мой отец решил уйти, но не для того чтобы скрыться. Ведь пуговицу можно вытащить, а обряд продолжить. Не так ли?
— Говори, — потребовал Кобба.
— Он имел определенный талант, — вздохнул Пустой, — К сожалению, как говорят некоторые, природа на детях отдыхает, но она все-таки присутствует при их рождении, поэтому оценить этот талант я могу. Мой отец мог ходить из мира в мир без подобных устройств. Может быть, он был способен только на ближние прогулки, но он открыл врата и ушел из них в другой мир. Не внешний, но, возможно, более дальний. И, уходя в этот мир, самим проходом, который оставался открытым вслед за ним не более минуты или нескольких минут, он нарушил данную тебе, Кобба, настройку. Требовалась новая настройка. Но сделать ее оказалось невозможным, потому как нужно было не только учесть этот проход, но и прошедших через него. В них — в моем отце, в его преследователях и во мне, как носителе его плоти, — содержался постоянный изменяемый фактор. Кобба, у тебя не болела голова от постоянной смены настроек?
