Свиток 2. Непобедимый - Егор Дмитриевич Чекрыгин
А на следующий день высланные вперед разведчики вернулись с хмурыми донельзя рожами — возле той речонки, в дельте которой они хотели набрать воды и, может быть, отыскать укромный уголок для всего племени, стоял очередной вражеский лагерь. А чуть дальше за нашими спинами неспешной верблюжьей рысью нас нагонял отряд наших преследователей, так что, даже если мы повернем назад, очередная ночевка в море и без воды нам обеспечена.
Судя по лицам моих товарищей, это известие окончательно вогнало их в уныние. Да и меня не обрадовало. Кажется, я переоценил собственные ум и хитрость: лучше бы мы вернулись в Вал’аклаву — с воинами Митк’окока и местным ополчением у нас было бы куда больше шансов. А вместо этого, руководствуясь лишь дурью и обидой, я затащил свое племя в самую середину пчелиного улья.
— А что за лагерь? В смысле, кто там? — с безнадегой в голосе, скорее для проформы, решил уточнить я.
— Оикия и несколько оуоо, — ответил мне глазастый Мнау’гхо.
Хм, оикия — это не только дюжина, или отряд воинов численностью двенадцать человек. Это слово так же означает и самих воинов, или, скорее уж род войск. Пехота, короче. А соответственно оуоо — это верблюды и те, кто на них ездит. А еще из расспросов ребят и собственных наблюдений я понял, что эти самые всадники были чем-то вроде дворян, благородных или рыцарей, а может, просто — самые коренные аиотееки. В то время как все оикия могли быть представителями ранее завоеванных народов. А еще, по собственным наблюдениям, а главное, по рассказам ребят, я понял, что особо офигительной дружбы между представителями разных лагерей-стойбищ у аиотееков не было. А это уже как-то немножечко вдохновляло! В отдаленном уголочке моего мозга забрезжил смутный план, но информации, как всегда, не хватало.
Мои ирокезы, вообще-то, говорили о своей прошлой службе «демонам» без особого желания. Оно и понятно — воспоминания малоприятные. Но и не таили от меня ничего. Уж в этом можно было не сомневаться, иной раз такое приходилось выслушивать, один только рассказ про то, как они отдали аиотеекам своих «больших братьев» или лодки — невероятный позор для каждого степняка или прибрежного. А похожих историй я услышал немало. Вот только проблема была в том, что описания жизни аиотееков в их пересказах были сродни рассказам папуасов о жизни чукчей, и наоборот. Или вообще, рассказ африканского пигмея о жизни какого-нибудь современного мегаполиса. То есть сплошь собственные интерпретации увиденного в рамках своей культуры. А насколько эти интерпретации соответствовали истине, можно было только догадываться.
Так, например, я догадался, что орда состояла из представителей многих родов-племен. Причем существовало и некое социальное расслоение. Внизу пирамиды сидели вояки, вроде моих, — свежезабритые представители местных народов. Чуток повыше были оикия из коренных. Потом командиры составленных из оикия отрядов, но уже в ранге оуоо. Еще выше — отряды из одних только верблюжьих всадников и их командиры. А вот кто стоял на самой вершине этой пирамиды — оставалось только догадываться.
Но повторяю, деваться было некуда, приходилось рисковать. Так что я изложил Совету наметки своего плана и предложил обсудить их. А спустя полчаса мы уже развернули лодки и тронулись назад. Все равно ближайший доступный нам источник питьевой воды лежит там, да и малость следы запутать нам бы не помешало.
Вообще, надо будет как-нибудь потом спросить Кор’тека — часто ли ему раньше приходилось плавать по ночам? Не удивлюсь, если он ответит, что никогда. Опять местный менталитет: коли опасно — так лучше не рисковать без крайней нужды. Потому как МЧС пока еще на вызовы граждан не реагирует, ввиду отсутствия техники для вызовов, института гражданства и самой МЧС. В связи с чем на помощь тебе никто не придет, хоть оборись, и за малейшую оплошность придется расплачиваться жизнями. Прадеды предупреждают об этом дедов. Деды, не особо задумываясь, пересказывают это отцам. А отцы уже преподносят детишкам предупреждение прадедов как некую догму, нарушать которую грех и бесовщина. А для наглядности и понятности обклеивают догму яркими этикетками жутких историй про то, что случается с непослушными детьми, посмевшими нарушить тысячелетнюю традицию. А дети, наслушавшись подобных историй, уже готовы сжигать на кострах всякого, кто навлекает на племя гнев Духов, плавая по ночам.
И потом, хоть из пушки в упор стреляй, эту дурь уже не прошибешь!
Впрочем, пока, думаю, у наших прибрежников эта дурь на уровне перехода от дедов к отцам. Потому как никто не предпочел быть убитым верблюжатниками, лишь бы не нарушать священного запрета.
Другое дело, как сам Кор’тек ориентируется в этой темноте? Признаться, то место, которое он указал нам как идеальное для высадки десанта, я и при свете дня вряд ли бы отыскал. А Кор’тек уверенно сказал, что даже ночью без проблем выведет нас на отмель, далеко уходящую в море.
По этой-то отмели мы и дойдем без проблем до берега и переберемся через наваленные возле него камни. Но как он его найдет? Небо, конечно, светлое на фоне черной воды. Но лично я больше ничего не вижу. Даже берега, о чьем существовании свидетельствует лишь доносящийся грохот прибоя. А может, Кор’тек так и ведет нас — на слух? Может, это для меня любой прибой звучит одинаково, а он способен отличать нюансы?
Впрочем, все эти размышления от мандража перед боем, и не более. Конечно, не очень-то охота плюхнуться из лодки в воду и вместо дна обнаружить под ногами метров несколько сплошной глубины. Но уж если Кор’тек облажается, значит, и любой другой на его месте не справился бы. В конце концов, он всю жизнь прожил у этого моря. И всю жизнь водил караваны вдоль этого берега, и пока ни малейшего повода усомниться в собственной компетенции он мне не давал.
— Тут вот, — услышал я шепот вышеуказанного товарища. — Вылезайте.
Ага, щаз! Для начала я спустил в воду протазан, чтобы нащупать опору под ногами, и тот, погрузившись меньше чем на половину, уткнулся в дно.
— Не сомневайся! — усмехнулся Кор’тек, для которого мои манипуляции не остались тайной. — Тут дно
