Настоящая фантастика – 2011 - Александр Николаевич Громов
Александр Юдин
За ушко да на солнышко
Для нас, журналистов, пишущих на правовые темы, судебный процесс, подобный тому, что состоялся вчера в Басманном суде столицы, всегда находка. И, разумеется, я не могла его пропустить. До начала слушания оставалось не менее получаса, а я вместе с оператором Алексом Гором уже топталась под железным козырьком подъезда старинного двухэтажного здания райсуда.
Впрочем, мы оказались не одиноки: пестрая толпа из двух десятков спецкоров различных СМИ значительно затрудняла движение по неширокой Каланчевской улице. Все были возбуждены, оживленно перекликались, обсуждая известные на тот момент детали предварительного следствия и данные о личности подсудимого.
Должна признаться, что главным чувством, владевшим тогда моим сознанием, было журналистское любопытство, предвкушение «вкусной» информации. Читатель наверняка слышал, что иные сотрудники правоохранительных органов с течением времени сталкиваются с проблемой… некоторого душевного очерствения, становясь зачастую записными циниками. Психиатры называют это «деградацией по профессиональному признаку». Увы, и нам, судебным очеркистам, порою свойственно нечто подобное. Далеко не каждый способен сохранить изначальную свежесть душевного восприятия, постоянно сталкиваясь с Моральным уродством, грязью и другими отталкивающими проявлениями общественного неустройства. Возможно, это своего рода защитная реакция организма. Что ж, не всякое человеческое сердце способно вместить всю боль мира. Тогда я еще не предполагала, какие душевные струны затронет во мне предстоящее судебное слушание, какие эмоции всколыхнет. Однако к делу.
Когда до начала процесса оставалось минут пятнадцать, к нам вышла улыбчивая девушка, пресс-секретарь суда, и объявила, что процесс – открытый, поэтому пресса допускается без ограничений, но видеосъемка и аудиозапись исключены категорически. Так постановил суд, с которым, как известно, не спорят. Я с сожалением отправила Алекса обратно в редакцию, порадовавшись хотя бы тому, что догадалась прихватить блокнот и ручку – древние орудия нашего производства.
В зале мне посчастливилось занять место в третьем ряду, что было вовсе не просто, поскольку на первых двух расположились родственники подсудимого и «группа поддержки», состоящая, как потом выяснилось, тоже из родственников, только более дальних, и одного-двух сослуживцев. На момент появления прессы подсудимого еще не доставили, но государственный обвинитель – знакомый нам, журналистам, по ряду прошлых дел многоопытный старший прокурор Славин, и защитник – неизвестный мне адвокат с уксусным лицом и фамилией Пелерман, находились на своих местах, друг напротив друга. Через некоторое время в зал судебного заседания зашел конвойный милиционер и тщательно обследовал скамью подсудимых, отгороженную от публики железной решеткой; оставшись удовлетворен осмотром, он дал команду по рации, и двое конвоиров ввели подсудимого – Браилова Семена Яковлевича. Оказавшись внутри, он просунул руки между прутьями, и его освободили от наручников.
Браилов старался держаться спокойно и внешне производил вполне пристойное впечатление. Его удлиненное, с птичьим профилем лицо сохраняло отрешенное, почти равнодушное выражение. Лишь когда он увидел жену, взор его несколько оживился. Но он быстро принял прежний индифферентный вид. Да, в отличие от большинства уголовников Браилов в первый момент не вызвал у меня каких-либо неприязненных чувств… Вот только недельная щетина на впалых щеках аскета. Признаюсь, я никогда не приветствовала в мужчинах подобной неряшливости. По моему убеждению, такое небрежение внешними приличиями, а значит, и мнением окружающих, свидетельствует о душевной распущенности. Впрочем, это лирика.
– Прошу всех встать, суд идет! – звонко объявил секретарь судебного заседания – голубоглазый, ужасно напоминающий рафаэлевского ангела юноша.
Из совещательной комнаты гуськом выдвинулся состав суда: две женщины средних лет и председательствующий Иван Христофорович Триединов – высокий, степенный, увенчанный львиной гривой волос, переходящей в черную, с обильной проседью бороду, густую и раздвоенную. Один его вид внушал уважительный трепет.
– Прошу садиться, – пробасил председательствующий, занимая место под государственным гербом, между двумя другими судьями. – Судебное заседание объявляю открытым.
Последовала обычная рутина подготовительной части: проверка явки, удаление свидетелей, установление личности подсудимого, объявление состава суда, разъяснение прав. Поскольку отводов составу суда и ходатайств от участников судебного разбирательства на этой стадии не поступило, председательствующий предоставил слово прокурору для оглашения обвинительного заключения.
Оглашение заняло не менее часа. Обстоятельства дела мне, разумеется, были знакомы, поэтому, пока Славин зачитывал обвинение, я внимательно наблюдала за подсудимым. Меня интересовала его реакция. Однако таковой не последовало. Браилов продолжал хранить прежнюю мину полного равнодушия, еще более замкнувшись в себе. Мне даже показалось, что он вовсе не слышит слов гособвинителя. Зато его супруга – преждевременно увядшая дама в темном платке, – напротив, очень живо реагировала на происходящее, то и дело сокрушенно качая головой и бросая на мужа взгляды, полные немой укоризны. Как свидетель, вызванный лишь для характеристики личности подсудимого, она не была удалена из зала судебного заседания. Когда прокурор оглашал особенно жуткие подробности вменяемых ее супругу деяний, она всхлипывала, а пару раз, не сдержав эмоций, даже тихонько вскрикнула. Рядом с ней сидели две девочки-близняшки, лет десяти-одиннадцати на вид, по всей видимости, дочери. Девочки вели себя сдержанней матери, но краска стыда все это время не сходила с их еще по-детски пухлых щечек, так что они постоянно норовили спрятать лица в ладошках.
Признаюсь, реакция Браилова, точнее ее отсутствие, меня изрядно покоробила. Как можно оставаться равнодушным, видя страдания самых близких тебе людей – жены и дочерей? Я невольно поймала себя на мысли: уж не страдает ли он каким-либо душевным недугом? Не секрет, что именно шизофреникам свойственна подобная эмоциональная тупость. Но, забегая вперед, скажу, что оглашенные в ходе заседания выводы судебнопсихиатрической экспертизы, проведенной еще на предварительном следствии (по такого рода делам она обязательна практически всегда), однозначно засвидетельствовали вменяемость подсудимого в отношении инкриминируемых ему деяний, а именно, что он способен был отдавать себе отчет во всех своих действиях и, соответственно, руководить ими.
Обвинитель, как сторона, первой представляющая доказательства, предложил начать с допроса подсудимого. Однако тот неожиданно заявил, что не желает давать показания первым. Прокурор попытался было выяснить причины столь странного упрямства, но защитник моментально обратил внимание суда, что это законное право подсудимого и каких-либо пояснений оно не требует. Председательствующий с ним согласился. Тогда Славин озвучил следующий порядок исследования доказательств: допрос потерпевших, потом свидетелей обвинения, затем свидетелей со стороны защиты и, наконец, в завершение – допрос самого подсудимого. Поскольку и стороны и суд это удовлетворило, приступили к допросу потерпевших.
Допрос всех тридцати шести потерпевших – по просьбе прокурора – был произведен в режиме оффлайн-голограммы. И хотя адвокат Пелерман категорически возражал, настаивая если не на личном их присутствии, так хотя
