Долг чести - Владимир Геннадьевич Поселягин
А во всем виноват Андропов. После смерти Брежнева в восемьдесят втором он сам недолго прожил, но успел протолкнуть наверх своего человека, Михаила Горбачева, как у нас называли, пятнистую мразь. Он и развалил страну, став главой государства.
– Говори по-русски, я не все понимаю, – недовольным голосом сказал отец.
– Да что там рассказывать? От Союза откололись все республики. На Украине к власти пришли бандеровцы, на паспортах были трезубцы, Россия – враг, как с врагом с нами и общались, воспитывали свою молодежь в ненависти к нам. На Кавказе русских в рабов превращали, девушек насиловали, к ним домой ходили как в бордель, пока наши войска не ввели. Это спровоцировало войну в Чечне, две компании было.
Да там много что можно рассказывать. Главное не это. Я молод, у меня будет совсем другая жизнь. Никакой армии, хлебнул этого, спасибо. Смогу семью завести, детей. Я знаю все координаты затонувших кораблей с сокровищами, поднять часть не проблема, чтобы другие поднимать, оборудование нужно для глубоководных работ, которого сейчас пока не производят. Есть у меня и другие планы, о которых вам знать не нужно. Да, и еще. Как к ребенку ко мне относиться не нужно, хотя бы когда мы наедине, при людях – можно. Ладно, вы пока обдумайте все, что я сказал, потом пообщаемся. Время до отъезда в пионерский лагерь есть.
Покинув гостиную, я лег на кровать и стал бренчать на гитаре. Чуть позже стал наигрывать простенькие мелодии. Бормотание из гостиной доносилось вполне отчетливо, но понять его суть я не мог, плохо слышал. Да и не интересно было. Если семья примет правильное решение (пусть я лгал, но не во всем, я не был их сыном, остальное – правда), то можно еще кое-что открыть.
Тут вдруг прозвенел дверной звонок. Он мне не нравился, громкий и пронзительный, заставляет вздрагивать, раньше времени не было, а тут точно разберу и сменю тональность. Это не сложно. Вставать я не стал, слышал, как отец сходил к двери и с кем-то поговорил, после чего, постучавшись, заглянул:
– Тимофей, там к тебе пришли.
Вздохнув, я отложил гитару и покинул свою комнату, отец уже ушел к остальным. Плотно прикрыв дверь, обнаружил в прихожей Арбузову. Она стояла на костылях и была немного смущена. Кстати, почему не в больнице с ногой, а дома, то она мне сама пояснила: мама у нее врач, терапевт в нашей больнице, так что лечится дома.
Подойдя, я вопросительно посмотрел на нее.
– Извини, я вспылила. Мама сказала, что у тебя действительно рана от пули на голове, хирург, дядя Андрей ей сказал.
– Бывает, – пожал я плечами, продолжая вопросительно на нее смотреть.
Извинения мне не нужны, как и дальнейшее общение. Да и говорить нам не о чем, из своих планов я ее выкинул, поэтому молча стоял, ожидал, пока уйдет. Однако Лена сдаваться не собиралась.
– Правда, извини.
– Извинил, – ответил я.
– Может, мы прогуляемся?
Вопрос заставил задуматься. В принципе, почему бы и нет?
– Ладно, идем. Только на дальней скамейке посидим, с той, что у подъезда, все слышно в квартирах рядом.
– Хорошо.
Крикнув своим, что пошел гулять, я прихватил куртку, скоро стемнеет, будет прохладно, помог Лене, и мы в кабине лифта спустились вниз. Добравшись до скамейки, путь был не скор, устроились, но поговорить не успели.
Я сидел вполоборота к Лене, закинув локоть на спинку, поэтому заметил, как к нам быстро идут шестеро. Двое знакомых, из тех троих, что вчера деньги клянчили, а четверо – нет, но тоже явно школьники. Скорее всего, старшеклассники, девятый или десятый класс.
– Как интересно, – пробормотал я, с немалым интересом наблюдая за группой малолетних шалопаев.
Опасности я от них не видел, даже в таком состоянии, как сейчас, к тренировкам тела я пока не приступал, врач попросил до конца заживления раны не нагружать себя физически, я легко управлюсь со всей шестеркой. Тимофей – паренек резвый и скоростной, только легкий. То, что они идут именно ко мне и явно мстить, догадаться может любой. Те двое явно старших науськивали, сейчас спешили рядом и что-то говорили, отчего та четверка становилась с каждым шагом злее. Я так и представлял, как в книге Киплинга Багира заводила Каа: «А еще они тебя называли дождевым червем».
Мне знакомы понятия подобных малолеток. Сейчас в моде блатные песни и околоблатные понятия. Так что при девочке, это я про Лену, они себя проявлять не будут, предложат отойти, ну или на смех постараются поднять, мол, ссыкун, идти не хочет, или изобьют, если пойду. Точнее, это они так думают. Тут смотря как. Один на один, это по понятиям, или толпой на одного. Вот за это порицать могут, но без особого упорства.
К моему удивлению, вся четверка старшеклассников бросилась на меня. Первый хотел футбольным ударом ноги с разворота врезать в голову, а вот это уже беспредел, так что я мягко стек со скамейки, уходя от удара, и врезал ему по открывшимся причиндалам. О да, это больно.
Они пытались толпой навалиться на меня, но я крутился как юла, раздавая удары, двое уже скорчились на грязном заплеванном тротуаре. Тут вскрикнула Лена, один из бандерлогов наступил ей на ногу, причем больную, так что я разозлился и удары сдерживать перестал, перехватил широкий замах одного и ударил левой выше локтя с наружной стороны руки. Раздался хруст, так я еще дернул руку, чтобы перелом был со смещением, и выдернул руку из плечевой сумки. Пусть помнит этот день всю жизнь. Он осел без сознания, явный болевой шок. Второму ударом ноги разворотил челюсть.
Остались двое, что привели эту четверку. Первому ногой я ударил по опорной ноге, сломав ее. Теперь нога гнулась в другую сторону, а второй убежал, только пятки сверкали.
К моему удивлению, его напарник, несмотря на изувеченную ногу, а это очень больно, умудрился остаться в сознании, так что взял его за голову, с силой ударил ею о скамейку. Ну вот, и этот в ауте. После этого прыгнул на
