Год 1914-й. До первого листопада - Александр Борисович Михайловский
Выслушав меня, товарищ Ленин некоторое время молчал, озирая пространства подземных купален, а потом задумчиво произнес:
– Да, товагищ Сегегин, умеете вы поставить задачу и воодушевить перед боем. И ведь не поспоришь. Товарищ Маркс обошел все указанные вами вопросы стороной, считая как бы саморазумеющимися. А оно оказалось не так. Тут вот какая штука: если браться за социалистическое государственное строительство всерьез, без дураков, то без решения поставленных вами задач не обойтись.
– Маркс был гениальный экономист, – сказал я, – и эта часть его учения может быть использована в полном объеме. Но вот люди, в отличие от капиталов, ему были скучны, поэтому социальная часть марксистского учения получилась у него весьма посредственно. Оглядываясь по сторонам, я не вижу никого, кроме вас, кто мог бы начать эту работу, а также Кобы, который способен довести ее до блистательного логического завершения.
– А еще, – сказал Ильич, потыкав пальцем куда-то вверх, – там, в будущих мирах, когда у вас возникнут трения с тамошним большевистским руководством, вы, товагищ Сегегин, всегда сможете прибегнуть к авторитету товарища Ленина, который всегда живее всех живых… – будущий вождь мирового пролетариата засмеялся мелким дребезжащим смехом. – Презабавная должна быть картина! А теперь позвольте откланяться, ибо вы правильно сказали – место мое сейчас в библиотеке. Работать, работать и еще раз работать. Ольга Васильевна – милейшая женщина, жаль только, что не член партии, и помогает она в моих трудах немало. Вы уж вознаградите ее по-своему, по-великокняжески, ибо заслужила.
– Больше всего Ольга Васильевна хочет снова увидеть своих детей, оставшихся в ее родном мире, – вздохнул я. – А вот тут все бабушка вилами на воде писала – попадем мы туда или просвистим мимо, как фанера над Парижем. Сие, знаете ли, зависит не от меня, хотя, если это возможно, я приложу к тому все свои усилия и попрошу о том же своего Патрона. По справедливости, танковый полк должен вернуться в родной мир, чтобы родные его бойцов и офицеров узнали, что их близкие живы, здоровы и благополучны, чтобы дети воссоединились с родителями, а жены с мужьями. Dixi! Я так сказал.
В ответ на мои слова пророкотал отдаленный гром, что означало, что мое обращение услышано и находится на рассмотрении. Теперь остается надеяться, что в этом вопросе все тоже закончится хорошо.
Раскаленное солнце багровым шаром садилось в юго-западной части горизонта – примерно там, где германские солдаты, в семи сотнях километров от королевского дворца, совершают свой эпический марш на Париж. Там у Германской империи все безоблачно, там звучат трубы славы, а разрозненные французские и британские подразделения торопятся убраться с дороги победителей.
Зато грозовая туча стремительно набухла на востоке. Тринадцатого числа все еще было хорошо, а уже пятнадцатого вечером стало известно, что двадцатый корпус окружен и полностью уничтожен, при этом в бою под красными знаменами приняли участие солдаты неизвестной армии. Эти бестии были хорошо вооружены, экипированы и с избытком снабжены тяжелой артиллерией. Если на первое августа именно германская армия считалась рекордсменом по количеству тяжелых гаубиц на тысячу солдат, то теперь первое место на пьедестале почета занимают грубые незнакомцы под красными флагами.
Но самым тяжелым ударом для Германской империи стали атаки неизвестных летательных аппаратов на железнодорожные станции и мосты на территории Восточной Пруссии. Несколько станций разрушены, другие пострадали не так тяжело, но, как говорит доклад командующего восьмой армией генерал-полковника фон Приттвица, «положение катастрофическое». Движение по железным дорогам восточнее Вислы прекратилось полностью, германские войска вынуждены перемещаться пешим порядком, и если германский генеральный штаб решит оставить территорию Пруссии, они просто не успеют этого сделать прежде, русские перережут пути отхода. А если такового решения принято не будет, то вся восьмая армия поляжет на занимаемых рубежах, ибо, как выяснила разведка, русская первая армия генерала Ренненкампфа находится в полной готовности пересечь границу и принять участие в разгроме отступающих германских войск.
Не имея возможности быть сильным везде, командующий восьмой армией еще два дня назад направил семнадцатый армейский корпус и третью резервную дивизию в район Бишофсбурга, чтобы разгромить выдвигающийся со стороны Ортельстбурга русский армейский корпус никак не связанный с основной Танненбергской группировкой. Об отставке Самсонова и связанной с этим заминке кайзеру пока ничего неизвестно, а потому положение в Восточной Пруссии выглядит неприятным, почти катастрофическим. Решение Мольтке-младшего заменить растерявшегося Приттвица на Гинденбурга Вильгельм подмахнул почти не глядя, при этом понимая, что если в Восточно-Прусской катастрофе замешан таинственный фюрст страны Артания (что верно со стопроцентной точностью, ибо других подходящих кандидатур просто нет), то с задачей спасти восьмую армию, не говоря уже о Восточной Пруссии, не справятся и десять Гинденбургов[28] – настолько это могущественный господин, служащий непосредственно самому Богу.
И вот, в разгар тягостных раздумий о судьбе Германии и предполагаемом исходе войны, в Потсдам прибыл приглашенный кайзером наследник австро-венгерского престола и прямо с железнодорожного вокзала попал в рабочий кабинет одного из самых могущественных людей западного мира.
– О мой добрый Франц Фердинанд! – воскликнул кайзер при виде гостя. – Как я рад видеть тебя живым и почти невредимым после того злосчастного покушения в Сараево! К счастью, террористы не смогли достичь своей цели, и вы остались живы и, как я понимаю, смогли поправиться в достаточной степени. Надеюсь, ваша рана болит не очень сильно?
– Террористы, мой добрый Вильгельм, своей цели достигли, – ответил Франц Фердинанд, – ибо, исходя из их расчета, моя смерть должна была стать поводом к общеевропейской войне. Французы очень хотели отвоевать у вас Эльзас и
