Вадим Проскурин - Добрая Фея

Андрей почувствовал, как у него что-то шевельнулось в душе, но эта эмоция продержалась лишь неуловимую долю секунды и уступила место медленно нарастающему гневу.

—  Так ты меня не… — начал говорить он, но осекся, потому что не смог выговорить слово "любишь".

Но когда твой собеседник — телепат, излагать мысли вслух необязательно.

—  Я тебя люблю, — сказала Инна и поспешно уточнила, не дав ему насладиться этим признанием: — Я вас всех люблю, и тебя тоже, ты хороший парень, умный, добрый… При других обстоятельствах я бы с радостью тебе отдалась, у тебя такие прекрасные эмоции, такие чистые… Но сейчас это обидит твоего отца. Почему вы, люди, так любите чувство собственности? Да, вот так намного лучше, гнев куда приятнее, чем любовь, он не так опасен.

—  Ты мазохистка, — хмыкнул Андрей. Инна хихикнула.

—  Можно и так сказать, — согласилась она. — Но лучше не бросаться такими словами. В каждом обвинении есть доля желания, а если я действительно полюблю боль…

Инна осеклась на полуслове. Она глядела в пасмурное небо, Андрей заметил, что она закусила губу, не сильно, а так, чуть-чуть. Гнев стек на дно его души грязной лужицей, на его место пришла жалость. Инна перевела взгляд на Андрея и печально произнесла:

—  Шел бы ты лучше в дом. Я боюсь долго находиться рядом с тобой, ты еще не повзрослел, не научился понимать, где граница между мечтой и реальностью. Ты не умеешь обуздывать желания, чтобы они тебе не навредили. Буревестник хренов.

—  Что? — не понял Андрей.

—  Это, по-моему, из школьной программы. Пусть сильнее грянет буря.

—  Глупый пингвин робко прячет, умный смело достает, — пробормотал Андрей.

Инна рассмеялась.

—  Ты не пингвин, — сказала она. — Будь мы пингвинами, все было бы намного проще.

Внезапно Андрей ощутил, как чувство растерянности и опустошенности, одолевавшее его с самого утра, отступило, сменившись холодной, спокойной решительностью. Он знал, что сейчас нужно сделать, и знал, что он сделает именно то, что нужно.

Он оглянулся через плечо и убедился, что из дома их не видно, даже со второго этажа, их надежно прикрывают декоративные елочки и развесистая колючая облепиха, вокруг которой так неудобно обстригать траву, потом ходишь весь ободранный. Он шагнул вперед и произнес, спокойно и рассудительно, не как мальчик, но как мужчина:

—  Инна, я тебя люблю. Мне все равно, что подумают люди, что они скажут, как к нам отнесутся, это их проблемы, а не наши. Папа расстроится, но с ним мы как-нибудь договоримся. В конце концов, по возрасту ты ближе ко мне, чем к нему.

—  Что ты знаешь о моем возрасте? — спросила Инна.

Но ей не удалось сбить Андрея с толку.

—  Ничего не знаю, — ответил он, скривив губы во взрослой всепонимающей улыбке. — И не хочу ничего знать, мне наплевать, когда ты родилась, где ты родилась и родилась ли вообще, может, тебя вообще в пробирке клонировали, мне все равно. Но я вижу, что на глаз тебе можно дать лет восемнадцать, а мне четырнадцать, разница невелика. А кстати, ты будешь стареть?

Инна покачала головой, ее глаза отчего-то стали печальны.

—  Вряд ли, — ответила она.

—  Вот видишь! — воскликнул Андрей. — Мы с тобой — прекрасная пара. Используй свое свойство, сделай так, чтобы мама вернулась к папе, это ведь твое свойство, ты обязана его проявлять, ты сама говорила!

Он сделал еще один шаг вперед и опустился на колени перед Инной, по—прежнему лежавшей в гамаке. Он взял в свои руки ее миниатюрную ладошку, она оказалась неожиданно холодной.

—  Зачем ты так поступаешь? — печально спросила Инна. — Ты ведь не такой, я это ясно вижу. Это просто минутный порыв, он перевернет твою жизнь, да и не только твою, если ты не отступишь. Ты ничего не знаешь о любви, ты никого никогда не любил, кроме родителей, но это не считается, это совсем другое.

—  Как это никого? — удивился Андрей. — А…

—  Это тоже не считается, — улыбнулась Инна. — Ты бы еще детский сад вспомнил.

Ну, так научи меня любить по-настоящему! — потребовал Андрей. — Я желаю этого, так исполни мое желание!

—  Глупый человеческий ребенок, — сказала Инна. — Взрослые люди тоже глупые, но у них это не так заметно. А когда ребенок решает, что стал взрослым, половая зрелость наступила, сила есть, самомнения хоть отбавляй… Он не замечает, что представления об ответственности у него самые примитивные, основной принцип жизни — попробовать, а там видно будет. И, что самое противное, ума хватает ровно настолько, чтобы наделать максимум глупостей.

Андрей вдруг понял, зачем Инна все это говорит. На какой-то маленький промежуток времени он почти поверил, что она права, что он должен встать и уйти и никогда не вспоминать об этом разговоре, убедить себя, что этого не было, что оно приснилось ему, так же, как приснилось… Нет! Это не приснилось, это было на самом деле, он никому не позволит встать между ним и его счастьем, это просто последнее испытание, классический сказочный сюжет, когда надо в последний раз собраться с силами, победить последнего стража и войти в пещеру с сокровищами. Наверное, она думает, что этого стража зовут Совесть…

—  Да, я думаю именно так, — подтвердила Инна.

…но на самом деле это страх. Страх нарушить общепринятые установления, повести себя не так, как требует толпа. Тварь я дрожащая или право имею?…

—  Сходи в сарай, топор возьми, — прокомментировала Инна.

… Я имею право! И я пришел сюда, чтобы им воспользоваться. Инна — просто флюгер, она обязана подчиняться более сильной воле, она не может воспротивиться, таково ее свойство и ее судьба. Сейчас она пытается смутить меня, заставить усомниться в своих силах, но ей это не удастся. Потому что время вести разговоры истекло.

—  В последний раз прошу тебя, — сказала Инна. — Не делай этого, потом уже не исправишь.

—  Я знаю, что не исправишь, — согласился Андрей. — И это хорошо, потому что я не хочу ничего исправлять.

Он наклонился над ней и припал к губам поцелуем. Через секунду Инна ответила на поцелуй, и это было неудивительно, это ведь ее свойство.

—  Какая же ты сволочь, — сказала Ольга. — Все вы сволочи.

Саша сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и что-то делал с телефоном, кажется, играл с ним в шахматы. На слова Ольги он не отреагировал.

—  Чтоб ты сдох… — добавила она.

Саша вздрогнул, оторвал взгляд от телефона и посмотрел на нее. Она едва удержалась, чтобы не взвизгнуть от страха, уж очень жутким был этот взгляд. Так смотрит даже не удав на кролика, так экзорцист смотрит на человека, пораженного демоном.

—  Базар фильтруй, — тихо, но очень зло произнес Саша. — Еще раз так скажешь — снова в челюсть огребешь.

В первый момент Ольга не поверила своим ушам. Она смотрела на Сашу, и ей казалось, что она спит или попала в фильм или в компьютерную игру, в реальной жизни так не бывает. Она, дура, думала, что любила его! Большой, сильный, уверенный в себе и вместе с тем добрый и ранимый, если верить его стихам. Поверила, дура! Не может один и тот же человек писать стихи и бить женщину в лицо, ладно бы пощечину залепил, так нет, вмазал кулаком с размаху, прямо в подбородок, до сих пор болит. Синяк будет, хорошо еще, что зубы целы. Стоп. Что значит хорошо?! Неужели она начала думать, что это нормально?! Жить с такой падалью — себя не уважать, она ни минуты не проведет с ним под одной крышей и сыну не позволит! Радовалась, дура, какой замечательный мужчина, какой хороший пример он подаст Андрею… А ведь должна была все понять, еще когда он Костю ударил, это только в женских романах мужественные ковбои бьют морды друг другу направо и налево, а женщин не трогают. Ну почему она такая дура?!

—  Дай ключи от машины, — потребовала Ольга. — Мы с Андреем уезжаем отсюда.

На широкой, гнусной и мерзкой морде лысого ублюдка не дрогнул ни один мускул.

—  Вы никуда не уезжаете, — сказал он. — Пока не придет подтверждение, что в столице безопасно, никто никуда не уедет. Я пока еще отвечаю за вас, и я не позволю тебе делать глупости.

Когда-то давно Ольга смотрела в кинотеатре фильм про то, как муж-садист всячески третировал свою забитую жену, тот мерзавец тоже любил говорить "я отвечаю за тебя", "не позволю тебе делать глупости", "сама виновата".

—  Ты сама во всем виновата, — сказал Саша. — Незачем было устраивать истерику и распускать руки. Не можешь держать себя в руках — прими успокоительное. Замечательная идея, кстати.

Он распахнул дверцу тумбочки и извлек оттуда пузырек с таблетками.

—  Что это такое? — спросила Ольга.

—  Успокоительное средство, — ответил Саша. — Довольно сильное. Выпей таблетку и поспи. Когда проснешься, будешь свежей и отдохнувшей, все будет восприниматься совсем по-другому. Я понимаю, мы все перенервничали…

—  Ни черта ты не понимаешь, — оборвала его Ольга. — Не держи меня за дуру. Думаешь, я не знаю, какие снадобья делает твоя чертова кобня?