Евгений Красницкий - Отрок. Женское оружие
— А теперь представь себе отрока, на любые поносные слова привыкшего отвечать ударом кулака или, того пуще — хвататься за нож. Он же понятия не имеет, что на слово словом же ответить можно, не приучен. Ну нет у мужей такого в заводе — обидные слова на ветер бросать. А тут девки, с ними драться-то не будешь. И что ему делать? Только смолчать и уйти. Это воину-то? Уйти — значит струсить. И так раз за разом, потому как естество свое берет, тянет его к девкам. А они знай себе стараются — приметили уже, нашли себе игрушку. И сверстники, которых он в воинском деле на голову превосходит, тут же вместе с девками над ним смеются.
И старейшины наши… — Анна зло прищурилась. — Умные-умные, а только масла в огонь подливали! Нет бы сразу разобраться, что не так да как это уладить можно, а они только и придумали, что стали самому Андрею в уши дудеть: «Все зло от баб, волос долог — ум короток; курица не птица, баба не человек, над честным мужем возвеличиться им самая сласть. У честного воина с ними только один разговор: косу на кулак намотал, подол вздел и… осчастливил»… — Анна аж ладонью по столу от досады хлопнула. — Это они так из него воина делали, чтоб размазней не был. Сделали… Он на девок и вовсе смотреть перестал как на людей, а тех, свистушек, это еще больше подстегнуло! Знаешь ведь, как допечь можно хиханьками-хаханьками да шепотками за спиной.
— Досталось ему, бедному, — не удержалась Арина.
— Верно, досталось. Ну и не удержался, начал свое зло на парнях срывать. Те-то, хоть и побаивались его, но язык на привязи тоже не держали. Тут уже и до серьезных драк доходило — разнимать не успевали. Да много там чего накопилось, я всего и не знаю. Слышала только, как бабы шептались, дескать у Люта глаз черный, на какую девку или бабу глянет, та бесплодной остаться может. Только болтовня это все пустая, — спохватилась Анна, — сколько раз он на меня смотрел, а деток-то у меня пятеро. Так что наговаривают на него бабы, свою же вину ему простить не могут: те, кто его тогда смешками изводил, сейчас у колодцев про него шепчутся. Иные уж и большухами стали, а все туда же. Был бы он перед ними виноват, может, давно и забыли бы, а тут… Ведь тяжелее всего простить не того, кто тебя незаслуженно обидел, а того, кого ты сам. А его не просто обидели — судьбы лишили. Кто по дурости, кто из зависти. — У Анны зло сузились глаза. — Они бы и Мишаню моего так же смяли, кабы за ним род не стоял и дед в силу не вошел! Не любят его в Ратном. Остальные его сверстники с ним и близко не сравняются, он не просто в чем-то лучше, а всех превзошел. Казалось бы, чего еще надо-то? В воинском поселении такого парня привечать должны, ан нет! Уж очень он ото всех отличен, а такое стерпеть трудно.
Рассказывая о сыне, боярыня разгорячилась и остановилась, только заметив, что уже и кулаком по столу пристукивать стала. Посидела, помолчала, успокаиваясь, и продолжила:
— В общем, когда спохватились — поздно уже было. Знаешь небось, как по весне лед на реке незаметно подтаивает: то спокойно по нему ходят и ездят — и ничего, держит, а потом вдруг, будто ни с того ни с сего, ломается разом и все сносит. Вот Андрей как у ледохода на пути оказался, и закрутило его, да так, что по сей день не отпускает…
— Видела я такое, — задумчиво кивнула Аринка. — Ну так это стихия природная, а тут-то, чай, все ж люди были. Куда же они свое разумение подевали-то?
— Ой, не скажи, Арина, не скажи. Если нас, баб, разъярить, то мы страшнее любой стихии будем, даже и по отдельности. А уж в толпе-то… Все мы тихие, кроткие да послушные, но если в раж войдем, то такого наворотить можем, что сами потом диву даемся — где наши головушки были да как нам теперь с этим жить? А тогда бабы на него очень сильно ополчились: кто за всамделишные обиды собственных детей неприязнь затаил, кто оговору поверил — сейчас уже и не разберешь.
— Да как же так-то? — возмутилась молодая женщина, а Анна невольно залюбовалась на нее: разрумянилась, глаза горят, еще чуть и подхватится с места, побежит прикрывать своего ненаглядного от всех напастей сразу. — Ведь живой же человек, с живой душой! Ему же больно!
— Вот и свекровь моя так же говорила, только безтолку. Она и мужу тогда рассказала, вмешаться попросила — ведь о воине речь.
— И что сотник?
— Он только удивился — мол, а что случилось-то? Все хорошо, воин справный, а что девки от него шарахаются, так мало ли что этим дурам на ум взбредет… проучить виновных хорошенько хворостиной — и все наладится. И только когда дошло дело до того, что Андрея никто в свой десяток брать не захотел, вот тогда только Корней и спохватился.
— А это-то почему? Мне же все говорили, что такого воина, как Андрей, еще поискать надо.
— Ох, Арина! Хоть и говорят мужи, что баб слушать нельзя, однако же слушают. Вот и накуковали обиженные бабоньки своим мужьям… А еще, мне кажется — никто из мужей не признается в том никогда, конечно, — но они и сами его взгляда побаиваются.
— Да, я замечала, что в лицо ему взглянуть вроде как опасаются. Я все удивляюсь — отчего это, ведь не урод же он какой. Если б не шрамы, так совсем красавцем был бы! — Арина и думать забыла уже про смущение и больше своих чувств не скрывала.
— Есть тому причина. И опять, как назло, без девок не обошлось, — досадливо поморщилась боярыня. — Раздразнили они как-то отроков, а те от большого ума затеяли между собой терпением мериться: кто большую боль вытерпит и лицом не дрогнет. А в таком возрасте, да еще перед девками, они ж удержу не знают! Андрей это состязание выиграл, дольше всех терпел, лицом не дрогнув, но в конце сомлел. Откачали его, но лицо так неподвижным и осталось, и сделать ничего нельзя, говорят. Настена наша старалась, как могла, — все без толку. Но зато дар в нем открылся — ворога взглядом давить. Даже зрелые мужи, если заранее о том не знали, в учебной схватке с ним терялись, случалось, и оружие роняли. Наставники-то обрадовались — такой воин вырастает! Надо этот дар развивать, пестовать! Развили… чтоб их самих всех перекосило!
Охрипнув от долгого рассказа, Анна встала из-за стола, подошла к двери, возле которой на лавке стояла прикрытая бадейка с водой, зачерпнула ковшом, отпила немного. Заново переживая свое давнишнее возмущение, с силой опустила ковш на крышку бадейки и отскочила, обрызганная остатками воды: «Ах ты, Господи!..» — Отряхнула брызги с юбки и снова села за стол.
— Ну и чего ваши бабы добились? Кому от этого лучше стало? Мало радости все время стеречься да шарахаться от него… — Арина теперь сидела, облокотившись на стол и обхватив голову руками, в глазах — боль, злость, а главное — решимость.
— Да какая уж тут радость, — хмыкнула Анна. — Как поняли, что натворили, сами себе не поверили, да только пролитого не подберешь. Стихия, одно слово. Знаешь, я вот думаю, если получится у тебя пересилить шепотки да косые взгляды, наперекор им Андрея счастливым сделать, так все Ратное с облегчением вздохнет… хоть не все и осознают это, даже мужи. Вернее, они-то в особенности — уж им-то совсем ни к чему признаваться, что дурная бабья воля сильнее них оказалась. И еще, — боярыня внимательно поглядела на Арину, кивнула сама себе, это тебе тоже знать надобно, хотя дело и прошлое. Когда Лют в свой первый поход пошел, то воин и в самом деле знатный оказался, но что он с полонянками творил!.. Зрелых мужей с души воротило. И не было там баб, чтобы сплетню про то разнести, но кое у кого из мужей языки оказались не короче…
Анна брезгливо поморщилась, опустила голову и с недоумением уставилась на свои руки: кулаки сжались так, что ногти в ладони врезались. С усилием выпрямила пальцы, подула на покрасневшие ладони и продолжила:
— Потом вроде успокоился, но с тех пор и вовсе как отгородился ото всех, угрюм стал, нелюдим, вот только батюшке Корнею предан, как пес, да Мишане теперь моему… Я думаю, оттого, что он в нем себя видит и от своей судьбы его уберечь хочет… А баб он с тех пор близко к себе не подпускает, на дух не переносит. Да и живет… жил, — поправилась боярыня с улыбкой, — пока вот вас не встретил, словно одним днем. Только нас и признает за своих, но тоже обвык не сразу. И у меня за него сердце болит, как за родного. Разве жизнь это для мужа? Ни семьи, ни детей… А тут вдруг ты появилась… Главное, что он сам к тебе потянулся. Ясное дело, тревожно нам поначалу было — нельзя ему ошибиться… нешуточной бедой могло обернуться. Так что теперь в твоих руках помочь ему самого себя обрести.
По лицу Арины заметно было, что она все услышанное приняла близко к сердцу, но не испугалась — видно, ждала чего-то подобного и сейчас молчала, будто слова подбирая. Может, и сказала бы чего-нибудь, но тут в горницу постучались. Анна недовольно взглянула на дверь:
— Что там еще?
В дверях стоял отрок дежурного десятка, еле дух переводил, видно, бегом бежал.
— Бабы ратнинские прибыли, матушка боярыня! — с порога сообщил он Анне. — Телеги на той стороне стоят, отроки за ними уже и паром отправили. Меня послали тебя упредить…
