Елена Счастная - Воин Забвения. Гранитный чертог (СИ)
— Этого я не знаю и гадать не возьмусь… Как ты вообще додумался подойти к Хальвдану? А? Кого попроще не мог выбрать?
— Мне казалось, он добрый, — вельд разочарованно шмыгнул носом. — Добрее Бажана или остальных. Хотя бы не смотрит… так…
Добрый… Человек, который собственными руками убил старосту Гремячего Ключа и, верно, только чудом не скрутил голову его сыну, натравившему волкодава. А ведь после этого верег ещё пару седмиц ходил с повязкой на предплечье. Млада и хотела бы рассмеяться на столь наивные слова вельда, но сдержалась: мальчишке и так нелегко, зачем расстраивать его ещё больше? Если ему нравится верить в доброту Хальвдана, пусть покамест верит. Авось не доведётся убедиться в обратном. В конце концов, многим отрокам именно верег казался кем-то вроде воина великой доблести; его чужеземная наружность только усиливала их восхищение, а лёгкий с виду нрав будто бы говорил о душевной широте.
— Это было очень глупо, — наконец тихо проговорила Млада. — Лучше бы ты сразу голову в печь сунул. Держись поблизости.
Вельдчонок кивнул, даже не пытаясь оправдываться или настаивать.
А толпа становилась всё гуще. Стражники то и дело громко покрикивали, усмиряя самых ретивых зевак, оттесняли подальше от плахи и княжеского кресла, которое установили неподалёку на возвышении под навесом. Тут оно останется до вечера, когда на этом самом месте развернут большое ристалище для сражения последних поединщиков. Так было устроено не случайно: и казнь во славу справедливости, и таинство поединка считались одинаково священными.
Не сказать, чтобы Младе хотелось смотреть, как посаднику отрубят голову — она предпочла бы видеть на его месте вельдского жреца Зорена — но, повинуясь воле толпы, всё же попыталась подойти ближе. Рогл, пыхтя, пошёл следом. Горожане зашумели громче, когда из арки вышел князь с Хальвданом по левую руку и Бажаном — по правую. Млада вытянула шею, чтобы лучше видеть их, продолжая ожесточённо проталкиваться между спинами и плечами, но люди, увлеченные появлением правителя, не обращали на её грубость внимания.
Тем более вслед за воеводами уже вели приговорённого к казни посадника. Охраняли его не так уж строго: всего-то два стражника позади и один — рядом, придерживает связанные за спиной руки, мол, чтобы без глупостей. Горожане живо взялись обсуждать предателя, которого до сей поры никто из них и в глаза-то не видел. И все они сходились в одном: на того, кто мог хладнокровно задумать убийство князя, Аксен не походил. И тщедушен, и лицо-то у него — ну чисто у страдальца, и вина во взгляде. Да и служил он Кириллу много лет, посчитай с самого основания Елоги. Не иначе попутал проклятущий вельдский жрец! Особенно сочувствовали бабы, причитали, жалели оставшихся без заступы жену и детишек. Вот только оспаривать казнь посадника никто и не думал, даже снисхождения просить не решался.
Да и родичи Аксена из Елоги не приехали повидаться напоследок. То ли боялись, что и их под горячую руку настигнет какое наказание, то ли полностью отреклись от человека, который осквернил себя и княжеское доверие предательством.
Сама Млада видела посадника раньше и тоже решила, что он вряд ли смог бы удумать зло в одиночку. Говорили, дескать, Зорен поманил его властью и несметными богатствами, но в поступке Аксена виделось больше страха за свою жизнь. А может, и жизнь близких. Кто знает, чем припугнул его жрец — о том воеводы никому не докладывали, если даже и выпытали причины у самого посадника — но трусость одного человека могла повлечь за собой гораздо больше смертей, чем уже случилось. И ошибкой Аксена было думать, что она избавит кого-то от бед. Зло никогда не приводит к благу.
На сей раз князь не стал обращаться к народу. За него это сделал Виген. Сразу после того, как туда привели посадника, он вышел на огороженный круг, которому совсем скоро предстояло окропиться кровью. Пока начальник стражи говорил — стоит признать, и вполовину не так вдохновенно и веско, как Кирилл — Аксен напряжённо разглядывал свежевырубленную из широченного соснового пня плаху и прислушивался. Будто ждал, что вот-вот по какому-то невероятному волшебству смерть минует его. Но из уст Вигена сыпались только обвинения без единого намёка на спасение.
— Это ещё лёгкая смерть, — прошептал рядом с Младой подошедший Рогл. — Могли бы и колесовать… Или ещё чего пострашнее.
Она покосилась на вельдчонка. Тот стоял, крепко сжимая торчащий из чехла рог лука, и кусал губу. Можно было бы поклясться, что сейчас он примеряется на место Аксена, ведь не раз и не два ему самому грозили смертью. И от этого взгляд мальчишки из почти самоуверенного — при первой встрече — день ото дня становился всё более затравленным.
— Он получает, что заслужил, — ответила Млада, сложив руки на груди. — А вот твоего отца ждет расправа похлеще, если его не убьют в сражении.
Рогл только неопределённо повёл подбородком. Старался показать, что судьба отца его вовсе не трогает, но, знать, он не совсем ещё смог переступить черту отчуждения. И сможет ли? Родня как-никак.
— Надеюсь, вы сумеете его поймать, — глухо, так, что его слова терялись в возбужденном гуле толпы, пробормотал вельд.
— Я очень постараюсь. Не сомневайся. И лучше тебе не путаться у меня под ногами в тот момент, когда мы с твоим отцом встретимся.
Рядом кто-то возмущённо вскрикнул, и по самым ближним к месту казни рядам зевак прокатился ропот, разрастаясь и ширясь по всему двору. У Млады будто что-то толкнулось внутри — она взглянула на князя. Кирилл неподвижно и тяжело смотрел на Аксена, который что-то быстро и тихо ему говорил — издалека не разобрать. А горожане продолжали негодовать тому, что приговорённый, гиблая душа, решился обратиться к правителю. Где это видано, чтобы ему слово давали? Небось за луну наговорился вдоволь. Воеводы настороженно переглядывались, Виген таращился на Аксена, стоя вполоборота. Но никто останавливать посадника не спешил: с места тот не двигался, только тараторил без умолку, не успевая переводить дыхание.
Можно было бы подумать, что он в очередной раз молит о прощении, а может быть, даже о пощаде. Но что-то в его низком сбивчивом тоне навевало смутную тревогу. Словно не посадник говорил, а возносил заклинание колдун или волхв вершил обряд на древнем языке, непонятный, а оттого пугающий. Млада медленно обходила ограждение круга, стараясь приблизиться к помосту, где стояло княжеское кресло. Она и хотела бы торопиться, но ноги будто бы налились каменной тяжестью, и их можно было переставлять лишь с неимоверным трудом. Точно во сне.
Когда она обогнула лишь малую часть круга, посадник внезапно замолк и скособочился. Будто из него в мгновение ока вылетела жизнь. Но как-то он ещё продолжал стоять, шатаясь, словно вусмерть пьяный, хотя казалось, что даже не поднимаются его плечи от дыхания. Горожане затихли, обескуражено ожидая, что будет дальше.
Князь глубоко вздохнул, его лицо осталось неподвижным и спокойным — знать, всё сказанное посадником не очень-то его тронуло. Правитель взглянул на ката[31], которого привёл Виген, и махнул на Аксена рукой: приступай. Молчаливый детина в капюшоне и до глаз закрывающей лицо повязке опустил увесистую пятерню на плечо посадника; тот вздрогнул и понуро поплёлся к плахе, не сводя с неё взгляда. Желтоватый сосновый срез ещё сочился смолой; медленно, незаметно глазу, стекали мутные капли по вырубленной для подбородка выемке. Даже жаль, что ещё живую древесную плоть вот-вот замарает кровь предателя.
Аксен вздохнул и, опустившись на колени, положил голову на колоду. Кат деловито обошёл его сбоку, поигрывая остро наточенным топором. Одно что не приплясывал. В его глазах, поблескивающих под капюшоном, не отразилось ни сомнения, ни вопроса — только безразличие и капля нетерпения: скорей бы закончить дело и получить свою плату за работу, которую ни один честный человек выполнять не хотел. Громко крякнув, как мужик, рубящий дрова, он широко замахнулся и обрушил тяжёлый удар. Но Аксен, который до того зажмурился и боялся шевельнуться, вдруг дёрнулся, будто его напугал свист топора. Лезвие только вскользь задело его шею, брызнула в сторону яркой алой струёй кровь и полилась густым потоком по плахе. Посадник выпучил глаза и захрипел, пытаясь отползти в сторону — но со связанными руками он не смог обрести равновесие и завалился набок. Захныкали дети, кто-то начал убегать, расталкивая соседей. Кто-то разразился ошарашенной бранью.
И тут случилось невероятное: кат, что до злополучного удара глумливо прогуливался вокруг Аксена и смеялся над ним одними глазами, вдруг шарахнулся от того в сторону, как от чумного. Позабыл о своём долге, забыл о награде, надо сказать, немалой, и казалось теперь, что он готов бежать отсюда, куда ноги унесут. Знать, хоть сам на распоследнего висельника похож, а убивать других ему не приходилось.
