Алексей Колентьев - Туман войны
— Нет, мистер Дюпуи, я не возражаю.
— И вы зовите меня просто Малькольм. Нам так много предстоит сделать… Так что насчет просьбы?
— Мне нужен аспирин, после удара по голове я не могу сосредоточиться из-за мигрени.
Банкир понимающе и опять же с совершенно искренним сочувствием на лице вынул из верхнего ящика стола белый пузырек и легонько подтолкнул его к Эндерсу. С трудом сдерживаясь, чтобы не сорвать крышку с прозрачной пластиковой бутылочки прямо сейчас же, Шон с деланным равнодушием опустил лекарство в боковой карман куртки.
— Благодарю вас. Где я могу привести себя в порядок?
— Вторая дверь напротив, по левую руку от вас. Это двухместная каюта, вы будете там один. Адмирал Паттерсон любезно разрешил разместить вас со всеми удобствами, отдыхайте, набирайтесь сил.
Шон кивнул банкиру, вышел, чуть не запнувшись о высокий порог комингса, в коридор и направился в отведенную ему каюту. Там все носило следы поспешных сборов, и Эндерс мысленно извинился перед офицером, чье место он только что занял. Затем, с трудом унимая дрожь в пальцах, он с хрустом отвернул крышку пузырька и высыпал на ладонь сразу четыре таблетки. Подумав, бросил две обратно в пузырек и, плотно закрыв его, с наслаждением стал пережевывать горькое лекарство. Боль и муть исчезли из головы, мысли потекли бодрее. Облегчение от горечи, ощущаемой сейчас, было сравнимо с каплями прохладного весеннего дождя, который бывает только дома. Лицо майора, отраженное в маленьком зеркале на противоположной стене узкой каюты, выражало высшую степень блаженства. Опустившись на койку, Шон впервые за сегодняшний день с облегчением закрыл глаза; ему снова везло, удача вновь повернулась лицом. Правда, этот странный «денежный мешок» Дюпуи его слегка напугал, но майор решил, что дело здесь только в переутомлении и неестественный блеск в глазах банкира ему просто померещился.
Неожиданно откуда-то со стороны берега донеслось эхо прозвучавших подряд пяти гулких взрывов, потом звук повторился еще и еще. Мимолетная мысль о том, что он все-таки ошибся и сейчас сельву утюжат не только истребители, но и тяжелые «бородавочники»,[108] как-то некстати мелькнула, царапнув сознание. Его лучшие бойцы обречены пасть, возможно, не сделав больше ни единого выстрела. Стиснув зубы, Эндерс вновь вспомнил мамину колыбельную. Своим «суперам», перемалываемым сейчас в труху пятисоткилограммовыми авиабомбами, он уже ничем помочь не может, остается надеяться, что эта жертва будет принесена не напрасно.
* * *Земля. Южная Америка, северо-восточная граница республики Колумбия. Лагерь «El frente publico-liberador de Colombia». 28 февраля 1990 года, 23:56 по местному времени. Симон Агирре, боец второго взвода партизанского отряда «Знамя Свободы».
— Эй, растяпа! — визгливый голос старого хромоногого зануды Сальватореса неприятно резанул слух. — Эти ящики нужно расставить рядами, да поживее! Я спать хочу!
— Уже заканчиваю, сеньор Сальваторес. Совсем немного осталось.
Стиснув зубы, я рывком ставлю тяжелый патронный ящик в верхнюю часть штабеля и быстро берусь за следующий. Доля простого солдата нелегка: делай, что прикажут, ешь, что останется от старших, и практически никогда не смей засыпать. Из-за этого нудного наряда мне не удалось проводить «советских», хотя попрощаться с Мигелем очень хотелось. Этот русский временами очень напоминал мне старшего брата Хименеса. Нет, внешне они совсем разные: брат невысокий, смуглый и черноволосый, с мелкими чертами лица и веселыми черными глазами в обрамлении пушистых, словно у девчонки, ресниц. Мигель же наоборот: рослый, скуластый, со впалыми щеками и холодными, глубоко посаженными темно-серыми глазами. Голову он почти всегда брил наголо, а белесые брови и ресницы были такими редкими, что их можно было разглядеть только вблизи. Но, как и брат, русский делал все так, что с ним рядом было всегда спокойно, для него не существовало понятия «не могу». Словно надоедливых мух, он отгонял любые неприятности, а его враги не жили долго. Если же, как тогда на болоте, Мигель чувствовал близкую смерть, все его мысли были о других, а о себе русский вообще не думал, будто бы в запасе у него была вторая жизнь. И все равно я чувствовал, что не понимаю его. Старый шаман много рассказывал о далекой стране, откуда к нам пришел Мигель со своими товарищами: бескрайние просторы, непроходимые леса, все, как у нас, только там большую часть года так холодно, что птицы, замерзая, падают на землю и умирают. Деревья трескаются от мороза, и только огромные медведи да свирепые койоты могут выжить. Как в таком краю живут люди, да еще делают такое отличное оружие, как этот надежный автомат — «Калашников», не могу понять.
Пока мысли, словно рой диких пчел весной, вились в голове, руки уже сделали ту работу, о которой так беспокоился Сальваторес. Подхватив автомат, как учил меня Мигель, я, пригнувшись, вышел из приземистой хижины, заменявшей в отряде арсенал. Ночь черным одеялом накрыла лагерь, лишь кое-где мерцали тщательно укрываемые огоньки керосиновых ламп и небольших костров в очагах. Не дойдя десяти метров до хижины, где дрыхли вповалку бойцы, я остановился. Спать не хотелось, хотя позади был день, полный всяких хозяйственных поручений, которыми меня нагрузил новый командир. Сначала таскал воду для кухни, потом помогал этому хромому дьяволу Сальваторесу, отчего до сих пор ощущалось онемение в плечах и побаливали колени и спина. Из хижины доносился запах немытых тел, табака и оружейной смазки, что явилось еще одним аргументом в пользу вечерней прогулки. Патрулей бояться не приходилось, Пелюда, наш бравый вождь на эти несколько дней, следил только за тем, чтобы были выставлены охранение и два обычных поста на тропах, ведущих в лагерь с севера и юго-запада. Поэтому многие жгли небольшие костерки, кто-то подшивался при свете ламп, но, помня о наказании за нарушение приказа команданте Рауля, никто не прикасался к спиртному. Быть брошенным на съедение муравьям означало медленную и мучительную смерть, которой вряд ли себе пожелаешь в здравом уме.
Неожиданно тонкий звук привлек мое внимание: кто-то напевал старинную рыбацкую песню, с помощью которой деревенские рыбари с запада заманивают улов к себе в сети. Монотонный, тягучий напев звучал тихо, почти неслышно, если идти по своим делам, но становился явственно различимым, стоило только встать неподвижно и прислушаться. Немного постояв и определив место, где сидел поющий, я понял, что это старый шаман. Пройдя еще метров тридцать, я очутился на окраине лагеря, где колдун устроил свой собственный, сложенный из бамбука и пальмовых листьев шалаш. Никто толком не знает, как и когда он прибился к отряду, теперь казалось, что шаман был с нами всегда. Лечил раненых, когда медичка, сеньорита Анна, не могла ничего сделать, показывал старые тропы, если карта молчала или говорила, что дальше не пройти. Индейцы, которых в отряде насчитывается почти треть, беспрекословно слушались этого сморщенного, как лежалый корень батата, человека, увешанного бусами и плетенными из кожи и трав амулетами. У старика было христианское имя, но все чаще пользовались тем, которым его называли индейцы, — Кавала, произнося его быстро, с ударением на втором слоге. Как-то раз, сильно подвыпив, один из индейцев проговорился мне, что с языка гринго это переводится как «Далекий Голос». Индейцы называли так не только американцев или других белокожих и черных, как ночь, пришлых. Для них «гринго» были все, даже люди из соседних племен. Потом этот разговорчивый парень куда-то исчез, из чего я понял, что о том нашем разговоре лучше помалкивать.
Как я и подозревал, в хижине горел небольшой костерок, а сам Кавала сидел в полном своем облачении, только вместо обычной набедренной повязки его тощую задницу теперь прикрывали криво обрезанные под шорты полосатые камуфляжные штаны, а голову венчало такое же кепи, только убранное птичьими перьями. Короткий плюмаж был закреплен на ленте из сброшенной питоном кожи, хитро пристроенной вместо тульи. Я только один раз видел его таким — в тот день он долго говорил с команданте Раулем, а потом отряд очень быстро ушел с насиженного места. Старик сдвинул кепи на затылок и, пошуровав в костре своим желтым от времени бамбуковым стеком, бросил взгляд в мою сторону:
— А-а! Ты пришел, как я и просил.
— Не помню, чтобы ты звал меня. — Это было неожиданно, поскольку за последние три дня мы со стариком не обмолвились и словом. — Прости, если опоздал.
— Хе-хе. — Голос у колдуна был скрипучий, от него пробирала дрожь, и кожа покрылась пупырышками. — Нет, ты пришел как раз вовремя. Пора собираться и уходить отсюда, Симон. Это нужно было сделать еще неделю назад, но… Человек с тусклыми глазами из страны, где живут ледяные демоны, должен был взять след. Старый Кавала хотел помочь, теперь все решает Келатипататль, он поведет чужеземца по своим тропам и не даст ему промахнуться. А мы должны уходить…
