Михаил Кликин - Один

Когда до съезда на грунтовую дорогу, ведущую к Николкину, оставалось минут пять езды, двигатель не выдержал издевательств, и моя верная «десятка» заглохла окончательно. Я посадил аккумулятор, пытаясь ее завести. Потом я собрал консервы, которые, видимо, добыл без нас Минтай, взял оружие, портфель с пищащими котятами, несколько шоколадных плиток и батарейки.

Катя так и сидела на месте, тряслась, закрыв лицо руками. Она была в шоковом состоянии, ни на что не реагировала. Я с трудом вытащил ее из машины. Попытался привести в чувство: орал на нее, тряс, даже хлестал по лицу. Потом просто сел на землю с ней рядом и стал разговаривать – тихо, спокойно. Про ребенка ее сказал, про то, что нам надо уходить, если она хочет его спасти. Уж не знаю, доводы мои подействовали или просто ровный голос ее успокоил – но Катя наконец-то меня заметила. Я заставил ее подняться. И мы пошли.

Я шагал и все пытался высчитать, когда же обращенные нас догонят. Потом стал оглядываться, хоть и понимал, что еще рано ждать преследователей. Какая-то фора у нас была – часов десять-двенадцать, может быть, даже сутки – но особо на это рассчитывать не следовало.

Катя вдруг села на краю дороги. Я обошел ее, заглянул ей в лицо, опять заговорил, объясняя, что мы не можем тут стоять, что за нами погоня, что только дома мы, возможно, сумеем спастись.

Глаза ее были пустыми. Но в какой-то момент она поднялась и пошла – как заводная кукла. Я поспешил за ней, молясь, чтобы она так и двигалась. Но, видимо, молился неправильно – мы и километра не прошагали, встали.

Теперь я не уговаривал, а ругался и бесился. Это подействовало – но опять ненадолго.

Так с черепашьей скоростью мы и шли. Где-то я подхватывал Катю, нес ее на плече, где-то мне приходилось ее толкать или тащить, теряя силы. Иногда на нее находило просветление, она начинала меня расспрашивать о чем-то, слушала мои объяснения, но, кажется, мало что понимала, зато шагала хорошо, быстро. А потом задумывалась – и вставала, оцепенев…

Я уж не знал, на что и надеяться. Чувствовал, что нагонят нас обращенные в чистом поле…

Когда мы, наконец, вошли в Николкино, я понял, что дальше так продолжаться не может. Уже темнело, так что надо было срочно что-то решать. И вариантов особых я не видел: либо мы встречаем обращенных здесь, либо я сейчас же прячу Катю, а сам налегке ухожу в Плакино к нашему дому.

Не знаю, что бы я решил сам. Но, когда мы ввалились в избу Марьи Степановны, Катя остановилась за порогом и огляделась, явно узнавая это место. Я взял ее за руку, отвел к кровати, заставил сесть – она все озиралась.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я, хоть и не ждал ответа.

– Устала, – тихо сказала она. – Я очень устала.

– Нам надо идти дальше.

– Я не смогу. Давай отдохнем здесь.

– Сюда придут обращенные. Лучше бы нам встретить их в Плакине. Там и дом подготовлен, и порох есть в запасе. Там проще обороняться.

– Я не дойду, – вздохнула она. – Извини, Боря, но я не смогу.

– Ты можешь спрятаться здесь, – предложил я. – Обращенные пойдут за мной. Я разберусь с ними, а потом вернусь. Сможешь продержаться три или четыре дня?

– Я буду спать, – сказала она.

– Да, выспишься. Отдохнешь. Главное – сиди тихо.

– Я буду сидеть тихо. Оставь меня здесь.

– Ты уверена?

– Я буду ждать. Я не хочу никуда идти.

– Хорошо…

Я устроил ей убежище на чердаке – в небольшом закутке, куда Марья Степановна прятала ружье мужа перед приездом внуков. Место было укромное и крепкое, оборудованное прочной низенькой дверью. Я только пробил небольшое отверстие в крыше, чтобы впустить свет. Притащил два ведра воды, открыл консервы, убрал под стропила шоколад, сделал лежанку из тряпья. Я помог Кате забраться по лестнице на чердак, все ей показал, объяснил. И она вела себя вполне разумно, как мне тогда показалось. Только вдруг спросила:

– А где Миша?

Я растерялся. А потом опять заговорил о своем скором возвращении, о том, что ей надо сидеть тихо и что она должна мне кое-что отдать…

– Миша скоро придет? – спросила она, передавая мне то, что я у нее попросил.

Я кивнул.

– Да, придет. Скоро.

Я запер ее, завалил вход. Я убрал лестницу. Я закрыл обе входные двери, а сам выбрался через окно. И какое-то время бродил по улице перед домом, натаптывая дорожку, чтобы увести преследователей за собой.

А потом я увязал в куль нижнее белье и обувь Кати – то, что я у нее просил. И ушел из деревни, волоча этот куль за собой на веревке. Мне было нужно, чтобы запах Кати остался со мной.

Забегая вперед, скажу, что трюк с бельем сработал – и я спас Катю от обращенных.

Но, как потом выяснилось, этого было недостаточно…

В Плакине меня встречали – с визгом, с радостью, с бросанием под ноги.

Тощая Жучка, о которой я и забыл, налетела на меня, едва не опрокинула. А я чуть не зарубил ее с перепугу, приняв за какого-то мелкого обращенного, – уж очень темная была ночь.

Потом вылезли и щенки, окружили меня, бестолково тычась холодными носами в грязную обувь. Они были похожи на двигающиеся игрушки, которые раньше продавались на привокзальных площадях.

Я открыл дверь, пустил Жучку в дом. Мне было страшно заходить туда одному. С полки в прихожей я снял большой фонарь, вставил в него батарейки, включил. Сразу проверил на дворе скотину – измученные козы встретили меня истошным блеяньем, и мне пришлось уделить им какое-то время, хотя я уже с ног валился. Но и после этого отдохнуть не получилось: надо было затапливать печь, чтобы хоть немного согреть остывший дом. Жучка к тому моменту освоилась, устроилась в углу около входа. Я угостил ее куском тушенки из единственной консервной банки, что у меня осталась. А холодный бульон я предложил пищащим котятам. Но они отказались его пить, и тогда у меня появилась другая идея: я отнес котят к Жучке, положил их под собачий бок, подсунул к соскам. Жучка не возражала. Преданно на меня поглядев, она лизнула одного котенка. И я вдруг расплакался.

– Да, – проговорил я, всхлипывая. – Все верно. Теперь надо держаться вместе.

Жучка скулила, смешавшиеся со щенками котята пищали, в печи потрескивал огонь. Я доел тушенку и сжевал треть шоколадки. Подумал о том, каково сейчас Кате. И стал разбирать оружие.

Я ждал обращенных не раньше следующего вечера. А они подарили мне еще целую ночь и пришли рано утром. Сперва просто звякнул висящий на леске колокольчик под окном. Потом загремели консервные банки, привязанные к оставленным на тропе капканам. Громко и жутко запричитала какая-то тварь, нанизавшись на острый кол, вбитый в дно ловчей ямы, – Жучка вскочила и завыла на запертую дверь…

Обращенные почти всегда шли одной дорогой – по нашей натоптанной тропе, с обеих сторон которой мы поставили сходящиеся изгороди из длинных жердей. Поначалу широкий проход постепенно сужался – будто горловина в верше – и зомби направлялись прямиком в ловушки. Димка собирался сделать здесь настоящую бойню – с самострелами, рушащимися бревнами, силками из стального троса… Вряд ли бы все это работало так же хорошо, как простая яма, спрятанная под хворостом, лапником и травой. Таких ям на этой тропе мы отрыли две. В обычные дни они были закрыты прочными щитами, сбитыми из досок. А когда мы ждали гостей, эти щиты становились частью изгороди.