Этот длинный, длинный день - Юрий Витальевич Яньшин
— Ага! Так тебе и надо! Паскуда! — обрадовалась семейной размолвке Настя, по-прежнему не выпуская из рук густую гриву волос сестрицы.
Аглая Петровна, прикусив до крови сунутую в рот, чтобы не закричать, руку, молча и с ужасом наблюдала это вселенское позорище. Впрочем, наблюдать-то по большому и некому было. В жилых комнатах бункера, расположенных по коридору напротив, развивалась своя драма — между супругами Рудовыми. Но это, как говорится, уже совсем другая история.
Афанасьев всю жизнь ненавидел себя за свою дурную привычку при каждом неординарным событии прежде чем начать действовать, на некоторое время как бы впадать в некое оцепенение. То ли это было следствием его флегматичного характера, то ли это просто срабатывал некий внутренний защитный механизм от нервных потрясений — неизвестно. Вот и сейчас он сидел в прихожей на колченогом табурете и взирал на эту свару снизу вверх с открытым от неподдельного удивления ртом. Наконец, в его голове щелкнул какой-то тумблер, который привел в действие все его мыслительные и физические процессы. Он так резко встал, что на секунду у него все потемнело в глазах. Затем решительно вклинившись в сцепившихся дочерей, одновременно рыкая на них затравленным медведем:
— А ну молчать! Всем смирно!
От командного тона отца, который очень редко когда повышал в дома голос, дочурки замерли в клинче, но отец семейства, решительно расцепил их руки и оттеснил плечом одну от другой.
— Смир-р-но! Равнение на середину! На одного линейного дистанция! — орал он первые, что попали в голову команды, лишь бы сбить боевой настрой своих отпрысков. Обе не ожидали от него ничего подобного, поэтому с интересом уставились на начавший просыпаться Везувий.
— Дневальный! — опять явил командный голос бывший выпускник бронетанкового училища.
— Я — здесь! — тут же подскочил Костя, принимая и понимая всю игру деда.
— Слушай мою команду! Отведи мать в комнату, — уже не повышая голоса обратился он к внуку, — успокой как-нибудь.
— Есть! — приложил ладонь к непокрытой голове внук, и бережно взяв за плечи начавшую всхлипывать мать, повел ее, почти уже безвольную, в соседнюю комнатушку. Жена притаилась где-то так, что ее вообще было не слышно и не видно.
— Теперь с тобой, — повернулся он к своей старшей, пытавшейся кое-как прибрать растрепавшиеся в драке волосы. — Что еще тебя не устраивает в отце?
Да все! — с вызовом ответила она отцу, прямо и упрямо глядя ему в глаза сверху вниз.
«И в кого это она у меня такая дылда уродилась?!» — с сомнением промелькнула в голове мысль, а вслух спросил:
— А конкретней?!
— Смотри-ка ты, его величество возжелало услышать о себе правду от народа! — с ядовитым сарказмом заметила она. — Ну, так слушай! Честным решил стать на старости лет? Против системы попер? Куда? Зачем? Не тобой заведено, не тобой и отменено быть должно. Всю жизнь было так заведено: каждый берет по своему чину. Вон, в Америке, люди не глупее тебя сидят, знают, что к чему. Все по закону. Заключают договора с корпорациями, а те им платят. Хорошо платят. А как на пенсию выходят со службы, так их эти корпорации к себе еще и устраивают советниками. У нас до этого мозги не додумались, поэтому и пользуются моментом, кто как может. Ты сколько лет был вторым по чину и должности в Армии?! И что заработал?! Про дом в Одинцово я не говорю. Ладно. А еще? Две конуры для дочерей и три лимона «зелени», как подачка на бедность.
— Неплохие конуры. Особенно твоя. Не правда ли? — вставил он, пока Юля набирала в легкие воздух для новой порции претензий.
— Да любой хачик в Москве, держащий два киоска, имеет больше. Я — плохая?! Да — плохая! А ты значит, хороший у нас. Покаяться решил! Ну-ну. От тебя, твои же соратнички отвернутся из-за ненависти и страха. Почему из-за ненависти? Да потому, что ты сам чокнутый и их хочешь сделать такими. Почему из-за страха?! Да потому что они уже теперь не знают чего еще от тебя ожидать. Ладно, забудем из-за чего царя Павла по башке табакеркой свои же звезданули. Ты со школы историю прогуливал. Ты думаешь, что в народе твой поступок оценят?! Дудки! Не поверят. Скажут, что пыль в глаза пускаешь. И я бы не поверила, если бы не жила с тобой. Ладно. Я тебе прощаю то, что ты о дочерях своих забыл. Но ты и о внуках ничего знать не хочешь! Двоих вот-вот надо будет выдавать замуж, да вон еще третий на подходе, возле мамкиной сиськи, — кивнула она в сторону комнаты, куда ушла Настя с Костей. — С чем ты внуков оставишь?! С голой задницей?! Ладно. В конце концов, это твои деньги и ты сам вправе ими распоряжаться, раз тебе насрать на родных и близких. Но какое ты имел право распоряжаться тем, что уже не твое?! Добреньким хочешь выглядеть в глазах народа? За наш с Настькой счет?! Ну, конечно, любить всех людей гораздо проще, чем кого-то конкретно. На моем горбу хочешь в рай забраться?! А вот, на, тебе, выкуси! — поднесла она дулю к его носу. — Я за свои законные, кому хочешь, глотку перегрызу!
Откуда-то сзади ахнула супруга:
— Ты кому это, тварь такая, фиги крутишь?! Отцу родному?!
— Да, тварь! Я для вас всю жизнь тварью была! Думаете, не знаю?! Ну, ничего! У вас, вон, еще одна осталась! Любимица! В общем, вы как хотите, а я больше в этом крысятнике ни минуты не останусь! Мы с мужем уходим! Домой уходим! Слышишь, Леонид?! — крикнула она уже мужу себе за спину.
На разных людей семейные скандалы действуют тоже по-разному. Кого-то они распаляют до небес, так что за топор хватайся, кого-то наполняют до краев затаенной глухой обидой на целые десятилетия. А вот на Валерия Васильевича семейные ссоры, коих он за свою жизнь пережил немало, находясь в окружении женщин, всегда производили один и тот же странный эффект. Каждый такой раз они взрывались у него внутри, производя массовые разрушения внутреннего мироустройства, опустошая всё и вся. И вместе с разрушительным опустошением приносили с собой некоторое облегчение. Как будто некая «лейденская банка» в один миг выпускала наружу всю накопленную до этого энергетику накопившегося напряжения. Поэтому всегда после очередных семейных разборок он испытывал не только разрушительное опустошение внутри себя, но и даже некоторое облегчение. Ему никогда не приходило в голову делить своих дочерей на любимую и нелюбимую. Но подспудно всегда чувствовал, что от властной и
