Роман Глушков - Свинцовый закат

– Что, прямо так и заявлял докторам в двенадцать лет?

– Ну, не дословно, конечно, но примерно в таком духе, да. И сдержал слово. А через пять лет сунул им под нос аттестат о среднем образовании без единой тройки и поступил в военное училище. А уж там волей-неволей угодил под колпак организации, в которой человека с моей бронированной психикой встречают с распростертыми объятьями… Так о чем мы сейчас говорим, Мракобес: о банальной жестокости или об уникальном таланте, который проявился в раннем возрасте и затем нашел себе применение там, где он оказался действительно востребован?

– Спорный вопрос, Тимофеич. – Я озадаченно потер переносицу. – Мне, да и любому другому сталкеру, который давно живет по законам Зоны, тебя легко понять. Но вот какого-нибудь гуманиста, который даже рыбу не может выпотрошить, чтобы не озадачиться вопросом, тварь ли он дрожащая или право имеет, либо добропорядочного христианина ты вряд ли убедишь своей аргументацией.

– Гуманизм – мыльный пузырь, – ответил майор. – Ты сразу перестаешь фантазировать о том, как вольготно жилось бы человечеству, будь все вокруг белыми и пушистыми, когда какая-нибудь помешанная уже на своих больных идеях тварь взорвет твой дом. И куда только пропадает желание подставить под удар вторую щеку при виде растерзанных бомбами тел твоих родных? В свое время я участвовал в зарубежных карательных операциях, устроенных нами в ответ на террористические акты, что произошли в нескольких наших крупных городах. Мы уничтожили множество стратегических фигур противника, их приближенных, членов их семей и обычных рядовых исполнителей. Это была показательная акция, в которой каждое убийство имело одну-единственную цель – устрашение. Укрывшийся за границей террорист не боится наших танков и ядерного оружия. Тогда чем же его прикажете пугать? Политическими ультиматумами? Дипломатическими санкциями? Божьей карой? Да он в открытую смеется над этими заявлениями. А вот когда, вернувшись к себе в убежище, ублюдок обнаруживает близких ему людей с перерезанными глотками и понимает, что не заставший его дома палач еще вернется, ему становится уже не до смеха. Как и его единомышленникам, которые только планируют взорвать очередной поезд или угнать самолет. И это – единственная действенная мера против подобного рода угрозы. А хладнокровные каратели, каким был я, – единственное действенное оружие для ее сдерживания. Мы существовали раньше, существуем сегодня и будем существовать еще очень долго. Хотя бы ради того, чтобы те же гуманисты сидели в своих мягких креслах и философствовали, а не разгребали руины собственных городов. В которые их превратит какой-нибудь оголтелый «борец за свободу», если мы вдруг отойдем от дел… Я не жестокий, Мракобес, и не упиваюсь тем насилием, что порой творю. Я – всего лишь профессиональный убойщик. Каратель, который делал грязную работу, с какой под силу справиться далеко не каждому солдату. И такой человек, как я, попросту не способен духовно переродиться, поскольку это элементарно противоречит моей природе. Таков мой ответ на второе твое мальчишеское заблуждение.

– А как же Вера? – удивился я. – Ведь из-за нее тебе пришлось поступиться принципами и нарушить присягу.

– Все правильно: и поступился, и нарушил, – согласился Кальтер, после чего ухмыльнулся и полюбопытствовал в ответ: – Но почему ты решил, что это непременно подразумевает мое духовное перерождение? На чем вообще основан этот странный вывод? Я что, после знакомства с Верой крикнул «Прощай, оружие!» и пошел замаливать собственные грехи, попутно возлюбив всех ближних и взявшись бескорыстно помогать сирым и убогим?

– Тогда что же с тобой стряслось?

– Думаю, всему виной обычная старость. Все мы становимся с годами сентиментальными, и от этого никуда не деться. Непреложный закон природы, не сделавший исключения даже для меня. Старики любят внуков сильнее, чем детей, и, вспоминая былое, начинают все больше сожалеть о допущенных в молодости ошибках. Контролер, что подверг меня псионической атаке в подвалах «Агропрома», разрушил во мне какой-то истончившийся с возрастом психологический барьер. Не случись этого, при встрече с Верой я без раздумий уничтожил бы ее как нежелательного свидетеля. Однако вместо того чтобы спустить курок, я с ней заговорил, и в итоге во мне проснулся запоздалый и крайне несвоевременный отцовский инстинкт. Я выказал слабость и пожалел Веру, но тех, кто мешал ее возвращению домой, убивал безо всякой жалости. Неужели в твоем понимании так должно выглядеть настоящее духовное перерождение?

– Как у тебя, Тимофеич, оказывается, все в жизни просто и понятно, – огорченно вздохнул я. – Никакой романтики. Одна голая физиология и ничего возвышенного.

– А какой еще ответ ты хотел от меня услышать? – недоуменно спросил компаньон. – Что именно я почувствовал в тот момент, когда не сумел нажать на спусковой крючок?

– Почему бы и нет? Как-никак ты ведь живой человек, а не терминатор.

– Хм… – Кальтер вновь грустно усмехнулся, опустил глаза и в задумчивости поскреб ногтем заусеницу на винтовочном магазине. – Ты, Мракобес, и так уже вытянул из меня столько личного, сколько я до тебя еще никому не выкладывал. Размяк я безбожно за последний год, чего там скрывать. А ведь и в мыслях не было, что однажды моим исповедником станет обычный сталкер, пусть даже тебя избрала мне в проводники сама Вера… Что я почувствовал, когда навел на нее автомат, но не сумел выстрелить? Мне сложно подобрать слова, чтобы выразить это неуловимое ощущение, поэтому опишу его как смогу. Представь, что ты идешь вдоль канавы, по которой тебе навстречу мчится поток воды, и вдруг видишь барахтающегося в ней котенка. Ты отродясь не держал дома ни кошек, ни собак и вообще полностью равнодушен к братьям нашим меньшим. Тебе ничего не стоит отвернуться и отправиться дальше своей дорогой. Еще немного, и вода просто пронесет котенка мимо, и его жалобное мяуканье затихнет. Обычная жизненная ситуация: сколько таких котят гибнет ежедневно повсюду – не счесть… Но что-то вдруг вынуждает тебя остановиться. Ты сворачиваешь с дороги, заходишь по колено в грязную воду и спасаешь этот живой шерстяной комочек от верной гибели. А потом несешь его домой, отогреваешь и поишь молоком. Почему?

– Да мало ли может быть на то причин. – Я пожал плечами. – Но если в случае с тобой банальная жалость исключена, тогда… э-э-э… Сам-то как думаешь?

– Мимолетная слабость, – объяснил майор. – Внезапное озарение или, наоборот, помутнение рассудка, вызванное стечением множества различных обстоятельств. Тебе кажется, что если ты не поддашься охватившему тебя сиюминутному порыву, мир тут же возьмет и перевернется. И это ощущение настолько сильно, что устоять попросту невозможно. Никто от подобного не застрахован. Другой вопрос, где и когда тебя настигает эта напасть. Ты сошел с пути, промочил в канаве ноги, но, вытащив котенка, вернулся на тропинку и поспешил домой. А вот моя канава оказалась слишком глубока. Спрыгнув туда по вине моей синеглазой «мимолетной слабости» и сумев помочь ей выбраться, сам я был уже не в состоянии этого сделать. Однако не теряю надежду, что сегодня вечером все-таки поднимусь на берег. Не на свой – на противоположный. И пусть раньше я в тех краях никогда не бывал, однако знаю точно: там теперь мой дом. Потому чтоонамне это пообещала. Вера…