Утро под Катовице - Николай Александрович Ермаков
И из каких же соображений ты взял с собой на войну унты? — после небольшой паузы с некоторым удивлением в голосе переспросил меня ротный.
Так зима же, север, холодно, а в них по любому удобнее, чем в валенках!
Это да, удобнее, — с некоторой завистью в голосе согласился капитан, снова взяв паузу, и мне подумалось, что ему претит, что один из нижних чинов, одетый не по уставу, будет слишком сильно выделяться на общем фоне однообразно-уставной роты.
Тем не менее, здравый смысл восторжествовал (или, скорее, командир принял во внимание то, что я и без того уже выделяюсь из общей массы, будучи снайпером-орденоносцем) и мне было разрешено одеваться более комфортно. Про наколенники, налокотники и телогрейку я спрашивать не стал, так как их не будет видно под маскхалатом.
После обеда тренировки продолжились уже в лесу, но на этот раз я, уже в унтах, кроличьей шапке и маскхалате, тренировался с третьим взводом. Пришлось изрядно побегать, то на лыжах при отработке движения в походном построении, то пешком по колено в снегу при отработке взаимодействия во время боя, так что к вечеру бойцы и командиры едва стояли на ногах и обливались по́том, несмотря на двадцатиградусный мороз. Учеба закончилась перед самым ужином и я, вернувшись в дом вместе с санитарами, практически сразу отправился к полевой кухне, только сбросив маскхалат и взяв котелок. Получив свою порцию макарон по флотски, я собрался было возвращаться в избу, но появился Петренко, выказавший при встрече со мной неподдельную радость. Я не стал чураться земляка и пригласил его в свой дом. Тот с радостью согласился и, дождавшись, пока он получит свою порцию пищи, мы направились в избу. Расположившись в полутьме, разгоняемой лишь одной-единственной лучиной, за столом в спальне, земляк с нескрываемой завистью констатировал:
Хорошо у вас, просторно! А у нас там двадцать три человека в пятистенке — яблоку упасть негде, бойцам приходится жрать сидя на полу, а я, когда за стол сажусь, буржуем себя чувствую, аж кусок в горло не лезет.
Ну да, могли бы побольше домов выделить, вон на соседней улице стоят пустые, — согласился я с ним, прожевав очередную ложку разваренных макарон с мясом.
Так Волков хотел, чтобы все рядом были, так охранять легче, да и, говорят, что ещё части будут приходить, наступление ведь встало, подмога нужна, так что те дома, мабуть уже поделены, — объяснил Михаил ситуацию.
Потом Петренко принялся ругать финские бани и самих финнов, которые не могли додуматься до элементарных вещей, а я ему рассказал про еловые веники.
Вот те на! — земляк с досадой хлопнул себя по колену, — как же я сам-то не догадался?! Мне же дядька как-то рассказывал, как они на лесозаготовках в Шахунье зимой сосновыми вениками парились! Ругал он их, конечно, на чем свет стоит… Вот я и не вспомнил, ну ничего, в следующий раз!..
Потом разговор перешёл на сегодняшние тренировки.
Да, если бы мы в том состоянии, как с утра были, финнов встретили, показали бы они нам кузькину мать, и взвода ихнего бы на нашу роту хватило, перебили бы как курей. А так за день хоть немного двигаться научились! — объективно оценил Петренко боеготовность пограничников и спросил меня, — Ты тоже занимался?
Ага, побегал сначала с первым взводом, а после обеда — с третьим, — коротко, но ёмко рассказал я товарищу про свои сегодняшние дела.
А с нами весь день Горбушкина бегала, ей командования тоже, как и тебе, не доверили, хоть и капитан, простым снайпером будет… Кстати, слыхал? У них с комиссаром всё сладилось, и в баньку вдвоем ходили, и в комнате одной живут…
Не знал… — задумчиво отреагировал я на новость, — Ну да это их дела, не маленькие же дети!
Ага, так то оно так, но он-то ведь женат и двоих детей имеет!
Тем более это их дела, — продолжил я настаивать, думая о том, что комиссару за военно-полевой адюльтер может здорово влететь по партийной линии.
Ну да, наверное, ты прав, у нас другие заботы: поспать, пожрать, и, главное, живым остаться, — в конце-концов согласился земляк.
И чайку попить! — дополнил я его пирамиду потребностей, наливая в кружки ароматный напиток.
Мы успели сделать лишь по паре глотков, как дверь в спальню без стука открылась и в дверь вошёл боец из первого взвода, который, пытаясь рассмотреть в полумраке сидящих за столом меня и Петренко, доложил:
Красноармеец Сазонов! Меня лейтенант Бондаренко к комоту Ковалёву послал!
Тут я! — подав голос, я, не вставая из-за стола, помахал рукой, и боец, наконец, разглядев меня, продолжил:
По приказу капитана Волкова Вы идёте завтра в многодневный боевой выход с первым взводом, и к семи часам Вам необходимо явиться в полном снаряжении к зданию штаба.
Понял! Можешь идти!
Красноармеец развернулся и скрылся за дверью.
Вот значит как… Многодневный… — задумчиво протянул Петренко, отхлебывая чай, — Вот служба и началась!
Ну так, того и следовало ожидать, — спокойно прокомментировал я полученный приказ, — Ты вот галету бери и сахар к чаю, не стесняйся!
Дальше мы пили молча, погрузившись в свои мысли. Я обдумывал свою экипировку, размышляя о том, стоит ли одевать телогрейку и брать ли с собой все имеющиеся личные запасы продуктов? Допив чай, мы с Петренко тепло попрощались, и я занялся подготовкой снаряжения, решив, что из еды надо взять лишь пару пачек галет, да отрезать шмат сала. Нам ведь должны будут выдать достаточно продовольствия. Лучше по максимуму боеприпасами нагружусь, а телогрейку суну в вещмешок — при движении в ней будет жарко, но если придется ночевать в полевых условиях, то она очень даже может пригодиться. Закончив нехитрые приготовления к боевому выходу — у меня ведь, по большому счету, и так всё было давно готово, я завалился спать под сверлящую мысль о том, что винтовка так мною и не пристреляна.
На следующее утро, проснувшись без двадцати семь, я умылся, натянул на себя всю одежду и снаряжение, подхватил винтовку и собранный ещё с вечера вещмешок, а затем вместе с санитаром Гришей Шишкиным, который, как оказалось, тоже был прикомандирован на время боевого выхода к первому взводу, ровно к семи часам прибыл к штабу.
