Илья Бердников - Вояж Проходимца
В этот раз я оказался бессилен что-либо предпринять. Паника свободного падения в многокилометровую пропасть не оставила мне шансов. Поэтому в голове и вертелась беспокойная мысль о том, что Дорога могла запросто закинуть в этот мир только меня, не обращая внимания на моих спутников: мало ли людей гибнет каждый час на ее оранжевом полотне в стольких-то мирах? Что значат еще две жизни?
Преодолев несколько метров по соленым валам и не увидев никаких признаков присутствия Ками и Санька, я вдруг заметил странное свечение под собой. Свет пульсировал: разгорался, затем почти гас, чтобы опять засиять еще ярче. Несмотря на все желание поскорей достигнуть берега, я лег на воде лицом вниз, пытаясь рассмотреть, что же в глубине происходит. Мне совсем не хотелось, оставшись в живых после затяжного падения в пропасть, попасть под винт подводного аппарата или оказаться ужином какого-нибудь электрического ската, так что оглядеться не мешало.
Где-то в пяти-шести метрах подо мной, а значит, у самого дна, расширялось и сжималось светящееся золотистое облако. Внутри облака билось что-то непонятное, темное, стреляющее в стороны синеватыми молниями, не покидающими, впрочем, пределов золотистого сияния. Что это было за явление или существо — я не знал. Главное, что ему не было дела до Проходимца Лёхи Мызина, барахтавшегося в раздутой куртке на поверхности моря.
Как ни странно, под водой мои глаза видели довольно сносно. Нет, не так хорошо, как в воздушной среде, но и не было обычной, когда плывешь без маски или очков, мути. Наверное, это была работа контактных линз, подаренных мне Ками.
Ками!!!
В золотистом облаке мелькнул человеческий силуэт, просто проявился на долю секунды, но на сетчатке моих глаз словно отпечатались контуры изящной, такой знакомой фигуры. Синеватые молнии истончились, исчезли совсем, оставив после себя веер слабых искр, золотистое сияние стало меркнуть, и я решился. Несколько мощных вздохов, чтобы прокачать легкие, слабое головокружение от гипервентиляции — и я, загребая изо всех сил руками и ногами, стал ввинчиваться в воду, борясь с тянущей меня наверх курткой. Когда я добрался к распластавшейся на дне темной фигуре, сияние, окутывавшее ее, практически исчезло, только крохотные искорки пробегали иногда по черным чешуйкам скафандра. Я ухватил девушку за талию, тут же получил легкий удар тока, отпрянул, вскрикнув от неожиданности. Крик самодовольными пузырями тут же устремился к поверхности, а я, переборов страх, снова ухватился за чешуйчатую талию, прижал левой рукой девушку к себе и, загребая правой и ногами, устремился к поверхности, страдая от боли в ушах и легких. Отяжеленный шебекчанкой, я всплывал дольше, чем в одиночку, так что у меня даже искорки замерцали в глазах, прежде чем голова прорвала водную поверхность и разинутый рот отправил в исстрадавшиеся легкие поток свежего влажного воздуха.
Боже мой, какое же это счастье — дышать!
Ками в скафандре весила немало, так что я лег на спину и, придерживая девушку за «подбородок» шлема, интенсивно погреб к берегу. Меня беспокоила неподвижность Ками, в голове метался страх, что она уже захлебнулась в своей чешуе и я буксирую труп. Причем по всем правилам спасения утопающих. Этот страх заставлял меня все больше напрягать силы, так что я в скорости изнемог и понял, что так и сам могу утонуть. Пришлось расслабиться и передохнуть несколько секунд, поле чего я захватил побольше воздуха и снова погреб к такому близкому, но такому недосягаемому берегу.
Когда мои ноги коснулись дна, я уже снова успел нахлебаться воды, и силы… нет они не были на исходе. Сил не было совсем.
На карачках (идти в колышущемся прибое на ослабевших ногах не получалось), буксируя за собой Ками, я выполз на песчано-галечный берег, словно древнегреческий герой, победивший очередную гидру и прихвативший чешуйчатый трофей с собой. Ну чтобы повесить на стену между головой Медузы Горгоны и шкурой Немейского льва, а то что-то место пустует. Непорядок.
К слову, о древнегреческих героях: я как-то совсем не испытывал победного подъема чувств и сладостного прикосновения лаврового венка. Скорее, я ощущал себя несчастным, которому пришлось своими руками вычистить Авгиевы конюшни. Причем без использования тяжелой и легкой уборочной техники.
Выхаркав остатки морской воды из многострадальных легких, я склонился над девушкой в бесплодных попытках снять с ее головы дурацкий черный шлем, который — я был в этом абсолютно уверен! — специально сопротивлялся мне, перед этим пропустив сквозь себя максимально возможное для утопления количество воды. Из принципиальной вредности.
Когда я, оцарапав все пальцы о черные чешуйки, отчаялся, так что готов был подобрать булыжник гальки покрупнее и колотить им о треклятый котелок, из глубины моей сущности исторгся наполненный мукой стон:
— Господи, да помоги же мне!
Шумел прибой. Мерзко кричали птицы.
В уголке памяти слабо шевельнулось воспоминание. Поерзало червячком и развернулось, подталкивая к действию.
Идиот! Забыл про «Кото-хи»!
Я расстегнул куртку, выпустив на волю целый водопад морской воды, и принялся лихорадочно гладить подкладку. Как оказалось, нужды в этом не было: потайные карманы и так были открыты, очевидно что-то сбилось в работе подкладки. Я вытащил из кармана ножны с «Кото-хи», выдернул из них молочно-белую рукоять и замер, пораженный новой мыслью.
А что, если мы с Ками все же попали на Сьельвиван, и вся эта свистопляска с ее скафандром, а также отказ подкладки моей куртки — все это из-за исчезновения электричества? И «Кото-хи», мой верный кинжал, столько раз спасавший мне и другим жизнь в сложных ситуациях, сейчас всего лишь украшенная металлическими вензельками рукоять из белого камня? Кто знает, по какому принципу работает это чудо забытых технологий…
Скафандр Ками слабо дернулся.
Я не стал более размышлять и нажал на металлический цветок, украшавший гарду «кинжала». Шипение вырастающего из рукояти льдисто-светящегося лезвия вызвало целую бурю адреналина в моей крови. Я тут же приставил «кинжал» к чешуйчатой шее скафандра, осторожно надавил, боясь вместе с чешуйками перехватить и нежное горло девушки. Никакого результата. Я сильнее надавил на десятисантиметровую рукоять «Кото-хи», затем еще сильнее, стараясь проткнуть острием непослушные чешуйки.
Пшикнуло. Воздух то ли вырвался из скафандра, то ли ворвался в него — мне было неважно. Главное, что внутрь шлема не попала морская вода, чего я так боялся. Остро запахло горелым. Я чуть было не шарахнулся прочь, представив обугленный труп внутри скафандра, но в запахе гари были лишь синтетические нотки, так что я продолжил орудовать «кинжалом», вскрывая скафандр, словно консервную банку. Хрупкое на вид, словно отлитое из светящегося изнутри стекла лезвие резало материал скафандра с трудом, что меня, признаться, удивило: даже закаленная сталь легко поддавалась моему «кинжалу». Из чего же умельцы-Разные скроили этот костюмчик?
Разрез за разрезом, я, налегая на рукоять, обошел шлем по кругу, для чего пришлось перевернуть словно бы окаменевшее тело шебекчанки. Наконец я осторожно стянул шлем с Ками, опасаясь оцарапать ее лицо рваными краями. Сильнее пахнуло гарью. Блестящим водопадом рассыпались по гальке черные, с едва уловимым каштановым отливом волосы…
Лицо девушки, несмотря на смуглую, загорелую кожу, было бледно-синеватого оттенка, и у меня мелькнула мысль, что Ками умерла от удара током. Кто знает, где могло закоротить этот треклятый костюм!
— Господи, — испуганно пробормотал я, — неужели я повстречал ее снова для того, чтобы потерять навсегда? Ты не должен забирать ее у меня, слышишь? Не забирай ее!
Бог, конечно же, ничего не ответил на мое испуганное бормотание, зато я вспомнил, что у жертв поражения током язык может запасть и перекрыть горло, вызывая удушение. Разжав зубы Ками, я ухватился за ее язык и потянул на себя. Затем полез пальцем поглубже в горло, заметил, что пальцы в песке, и вытер их об штанину. С языком и горлом вроде бы все было в порядке. Тем не менее пульс на шее девушки не прощупывался. Следующим действием было искусственное дыхание. Без толку. Тогда я принялся резко давить Ками на грудную клетку, чтобы заставить легкие и сердце работать. Скафандр поддавался плохо, не прогибаясь от нажатий, так что я принялся лупить Ками по груди с размаху, а под конец, совсем отчаявшись, поднялся на ноги и рухнул на девушку, плечом целясь в грудь, но попав куда-то в область живота.
Руку пронзила резкая боль, так что я завыл от обиды и бессилия.
Дурацкая жизнь! Дурацкая Дорога, что перенесла нас прямо в море! Дурацкий я, что не мог ничем помочь близкому мне человеку!
Ками издала слабый стон и открыла глаза.
— Лё-ша, — проговорила она слабо.
