Вячеслав Бакулин - Метро 2033. Сказки Апокалипсиса (сборник)
– Володя! Почему? Почему это происходит?!
И теперь она не может протянуть руку и прикоснуться к нему. Почему она столько времени отдала не ему?! Володя… Двигаясь вдоль стены, Юлия пыталась поймать его взгляд. Пусть посмотрит еще раз, неужели не чувствует, что она здесь, в двух шагах? Он всегда сам искал ее, шел за ней, а теперь не находит… Не чувствует?
– Володя! Я… – Голос сорвался, она беззвучно шевелила губами, но он должен услышать. А если он не услышит, она скажет самой себе. – Я здесь. Я люблю… – Больше нечего было сказать. Его лицо расплывалось перед глазами, она испугалась, что он опять исчезнет, вытерла слезы, лицо мужа оставалось таким же отстраненным, он прислушивался к чему-то внутри себя, а Юлию не слышал. Почему Владимир снова не позовет ее?
– Как я без тебя?
Впервые возникла эта мысль. Без него… Как можно, ведь они вместе. Их же нельзя разделить. Но они оказались по разные стороны. Он уходит… Что же не дает уйти вместе с ним? Не позволяет сбыться единственному желанию… Преграда не стала тоньше, по-прежнему не поддавалась, она начала понемногу липнуть к рукам, незаметно, становясь всё больше похожей не на стекло, а на живой организм. Паутина. Плотная и гибкая. Она не выпустит того, кто попался. Юлия и не сопротивлялась. Только смотрела вслед Владимиру, который уходил в темноту, спокойный, забывший всё, что раньше знал. Который ничего не помнил и ничего не чувствовал. Не слышал и не видел. Не любил.
Владимир, который ее не любит. Мог ли существовать такой Владимир? Она его видела и не верила собственным глазам. Пальцы теряли чувствительность, намертво прилипнув к невидимой стене. Она понимала это, но не придавала значения. Когда всё, что ты видишь – это любимый человек, вдруг в один момент переставший быть родным и близким, уже не до того, что чувствуют твои руки. Сердце перестает существовать. Нет мыслей. Нет ничего. Остается пустая оболочка, и безразлично, что с ней происходит дальше. Она боялась его потерять, и это произошло. Вот сейчас, прямо сейчас и происходит… Ничего нельзя сделать. Юлия только заметила, что смотрит сквозь собственную полупрозрачную руку, которая постепенно становилась частью этой стены. Не имеет значения. Он ушел. Больше не видит ее. И если каким-то образом можно быть ближе к нему – она будет. Пусть недолго. Но она еще видит Владимира, он не потерян окончательно. Ближе к стене… Тело почти не ощущалось. Едва улыбаясь, Юлия уже не думала – чувствовала мысль: «Я обманула. Мне не страшно. Пусть я всегда буду здесь… Или не буду вообще. Нигде и везде вокруг него. Только бы не смотреть на него вечно С ТОЙ СТОРОНЫ. Не страх воплотился – просьба выполнена. Последняя просьба. И будь ты проклята, преграда на моем пути!»
Я долго шла за тобой. А ты проходишь мимо… И опять только провожаю взглядом, не в силах сдвинуться с места. Но я рядом. Всегда рядом. Пусть ты не видишь, не чувствуешь меня. Ты забыл. Я помню. Эти воспоминания будут со мной, они, как маяк в ночи, дают возможность видеть тебя, дарят мне силу. Когда-нибудь наши взгляды встретятся, но ты уже не будешь помнить. Я буду. Моя любовь окружает тебя, как кокон, как защита, она не даст тебе исчезнуть в небытие, сбиться с пути, который ты не сам выбрал… Но которым ты следуешь. Без меня, не помня ничего. Ты один, но это только иллюзия. Ты просто не осознаешь этого…
Нам не покинуть этих пределов. Я не отпущу тебя. Ведь вовне ты существовать не сможешь. Ты жив, пока я тебя помню. И без меня – тебя нет.
* * *Отчаянные слова истончаются, превращаясь в песок. Трубка в руках Ивана осыпается серым, невесомым пеплом, исчезающим прямо в воздухе.
Будки больше нет и, возможно, никогда не было. Реален только туман и могучая фигура Мастера Вита, терпеливо дожидающегося невдалеке.
Нужно сбросить оцепенение, найти силы, чтобы сделать несколько шагов, произнести извинения и благодарность.
– Прошу прощения, Мастер Вит, что заставил так долго ждать…
– Тебя не было минуты две. От силы три. Я способен вынести столь «длительное» одиночество, – Вит улыбается. Чуть хитро. Он всё понимает. Он слишком давно стал частью странного и непознаваемого Пояса Щорса. – Ты получил ответ на свой вопрос?
Иван едва заметно пожимает плечами:
– Не знаю, Мастер… У нас на станции книги, особенно детские, всегда были в дефиците, и дед перечитывал мне их – все те немногие, что нашлись – по сотне раз. Была среди них неправильная, «Финист – Ясный Сокол» называлась. Там девушка искала своего любимого, чтобы спасти от беды, но ведь это мужское занятие – спасать тех, кого любишь… Кажется, сегодня Пояс рассказал мне «Финиста» на свой собственный лад…
Мастер Вит выглядит искренне пораженным:
– История Финиста объясняет появление Щорсы? Верится с трудом! С очень огромным трудом!
– Если не верите мне, – Иван растерянно хмыкает, – спросите у самого Пояса. Он обязательно ответит.
Вячеслав Бакулин
Короче, все умерли
«Четыреста пятидесятый» – так зовут это место дозорные. Четыреста пятьдесят долгих, как память о прошлом, метров до дома. Света. Жизни. Всего четыреста пятьдесят. Целых четыреста пятьдесят. Еще полсотни метров на север во мраке туннеля – и покажется облезлый пограничный столб, отмечающий конец владений ВДНХ. А дальше… дальше не отваживаются ездить даже патрули на мотодрезинах с тяжелыми пулеметами.
Здесь всегда темно и тихо, но эта тишина коварна и обманчива. А еще любой звук в ней кажется куда громче и тревожнее тем, для кого Вселенная сузилась до бетонных сводов Московского метро.
Стук капель воды…
Неясный шорох…
Далекий лязг металла…
Шаги…
Артём сидит на ящике, поставив автомат между коленей, и, не мигая, смотрит в костер. В промозглой темноте, окружающей «четыреста пятидесятый», этот единственный источник света кажется таким слабым и ненадежным. Будто не он разгоняет окружающий дозорных мрак туннеля, а наоборот, тьма лениво облизывает невысокие язычки огня тяжелым, холодным, влажным языком. Безжалостно вытягивает тепло из углей и человеческих тел.
Бррр!
Против воли поёжившись и плотнее запахнув ворот куртки, паренек смотрит на второго дозорного, сидящего напротив – голова склонена, локоть правой руки стоит на колене, кулак подпирает плохо выбритую щеку. Как видно, напарник задремал, что и немудрено – «собачья» вахта в самом разгаре. Хотя здесь, в туннелях, никогда нельзя с уверенностью сказать, день сейчас или ночь. Особенно когда такая тишина, как сейчас. Тишина…
Внезапно Артём осознает, что не слышит обычного тихого посвистывания, сопровождающего сон товарища.
– Пётр Андреииич! – шепчет он, подавшись вперед и напрягая слух.
Тишина. Кроме гулкого буханья крови в ушах и шипения, с которым огонь выдавливает влагу из сырых досок в костре, не слышно ни-че-го. Кажется, старший не дышит.
Паренек холодеет.
– Пётр Андреич! – он вскакивает с места, совсем позабыв об автомате. «Калаш» падает, громко лязгнув о бетон.
– А? Что? Стоять!
От облегчения Артёму хочется рассмеяться.
– Да я это, Пётр Андреевич. Я! Задремали вы…
Со щелчком переведя предохранитель автомата обратно в верхнее положение, старший откладывает оружие, трет кулаками глаза, потом с хрустом потягивается и смачно зевает.
– Ох, разморило! Молодец, что разбудил. Ну как проверка? За сон на посту у нас сам знаешь… Ты, это… плескани-ка чайку.
Обрадованный Артём проверяет помятый закопченный чайник – еще не остыл! – и наполняет эмалированную кружку знаменитым на все Метро грибным чаем. Потом, подумав, наливает и себе.
Несколько минут оба молча прихлебывают горячий отвар, грея пальцы о теплый металл, а потом младший просит:
– Пётр Андреевич, расскажите что-нибудь.
– Что-нибудь! – передразнивает его напарник. – Сказку, что ль? Про деда, бабу и Курочку Рябу?
– Почему сразу сказку? – обижается паренек. – Скажете тоже!
Он отставляет в сторону недопитый чай, достает из кармана грязноватую тряпку и принимается с преувеличенной тщательностью протирать свой старенький «калаш», поворачивая его то так, то эдак. Весь вид Артёма выражает неподдельное возмущение тем фактом, что кто-то усомнился в его взрослости. А ведь ему третий десяток пошел! Он еще до Катастрофы рожден, и даже на поверхности был однажды – уже после. Совсем недолго, правда, но все-таки…
Вид паренька такой комичный, что Пётр Андреевич не может сдержать добродушной усмешки:
– Не кипятись, воин! Того и гляди шапка на голове начнет подпрыгивать, как крышка на чайнике.
Артём бурчит что-то неразборчивое, но вязаную шапочку все же натягивает пониже, чем вызывает еще большее веселье старшего. Тот смеется настолько заразительно, что суровая мина паренька против воли тоже сменяется улыбкой.
– Зря ты так со сказками, Тёмка, – отсмеявшись и вытерев с глаз набежавшие слезы, качает головой дозорный. – Ведь сказки, они что?
