Андрей Горюнов - Контакт первой степени тяжести
– С удовольствием! Билет имеешь ты. И только ты. Ты можешь его взять, а можешь и отказаться. Однако ты учти и то, что отказываешься ты только раз. И навсегда. Потом, отказавшись, если вдруг передумаешь, то уже все, уже не переиграешь – второго приглашения не будет.
– А если я вернусь в Москву, и снова – с ней – сюда?
– Смешной ты человек! Ты думаешь, они к себе любого берут? Кровь свежая нужна, это верно. Но не любая группа. А только А1, старик, ты ж понимаешь…
– А вдруг у Ленки именно А1 и есть?
– Тогда, наверно, я сказал бы тебе нечто иное, не находишь? Таланты им нужны, старик, таланты.
– А у меня какой талант? – Белов почти что испугался.
– Скажу! Но ты не обижайся. В тебе талант порядочности. Верность, знаешь, есть такое понятие? Обязательность? В тебе этого добра почти на сто процентов. А это редкость страшная – во всей известной части нашей Вселенной. Скажу по секрету, не только в России бардак, а и во всей Галактике – тоже. Обещают, не делают. Накалывают, напаривают, обувают – это повсеместно. Порядочность, Коляныч, очень ценится. Именно потому, что ее мало.
– Ты что-то крутишь, Борька. Я вижу, ты врешь ведь, скотина. Что-то недоговариваешь, хитришь, крутишь мне мозги!
– Ничуть. Я прямо говорю: у вас двоих нет шансов. И если ты уйдешь, то ты уйдешь.
– Ой, врешь ты, Борька! Брешешь: я же по глазам вижу. Шанс есть всегда – не ты ли в бытность любил повторять: «шанс есть всегда», «шанс есть у всех»?! Не может быть, не верю, чтоб шанса не было! Один шанс есть? Из тысячи? Из миллионов миллиардов?
– Еще раз повторяю я тебе: если ты уйдешь – получишь скромный дар– за беспокойство, ну, вот как сцепщик. И все. Назад дороги нет.
– Да почему назад? Ведь это не назад дорога, а вперед! Я говорю: да, я согласен. Но я в Москву сгоняю – за женой… Что здесь такого?
– Ох, Коляныч, ты все-таки – как и все люди – питекантроп тот еще! По слогам, специально для слабоумных и неинформированных: мы все живем отдельно – каждый живет сам. Может быть, ты сроду не обращал на это внимание, но это именно так, ты поверь мне уж на слово. Рожденье взять – каждый рождается в одиночку, смерть – тоже каждый лично подыхает – ни за Родину, ни за Сталина – а только за себя за самого. И больше ни за кого. Перед Богом – аналогично – ответственность сугубо персональная. Что я тебе элементарные вещи объясняю? Известно уже тысячелетия. Любому же козлу ясно.
– Я все-таки попробую.
– Ты можешь даже не пытаться. Это неудача. И не простая там осечка. Это смерть.
– А что мне иначе, скажи – тюрьма? За то, что я тебя «убил»? Да уж, конечно, лучше подохнуть, чем такая перспектива замечательная реализуется!
– Решайся, Коляныч, решайся, – сухо произнес Тренихин.
– Решился! – Белов бросил картонку в костер. – Нужно два билета.
Билет мгновенно вспыхнул ярчайшей вспышкой, брызнув во все стороны голубыми нежными искорками, и исчез, как растаял, не оставив в воздухе ни малейших следов.
Тренихин долго молчал, глядя в огонь.
Наконец он, старательно отводя глаза в сторону, тихо спросил:
– Что хочешь получить в дар? Навек и на прощанье? Проси и – сбудется!
– Чтобы менты от меня отстали. Мне кажется, это справедливо.
Тренихин чуть заметно улыбнулся, потеплел лицом.
– Да, справедливо. – Зажав пальцем одну ноздрю, он высморкался в костер и закончил мысль: – Справедливо, но неисполнимо.
– Как так – неисполнимо? Во дела! Старик, ты что: мы так не договаривались!
– В лоб, прямо – ну, напрямую – неисполнимо. Тут карма… Ты не поймешь. Это трудно, долго тебе объяснять…
– А не хера мне объяснять! Ивану Грозному объяснять будешь: карма-хуярма! – Белов почувствовал, что он не на шутку рассвирепел. – Звездопроушина космическая. Дурака-то валять! Совсем, смотрю, ты с этими, высокоразвитыми, гнойником стал – ну, не подъедешь! Делай давай! Ломаться мне будешь тут!
– Мы сделаем… сделаем тебе то, что ты просишь, но похитрей, иначе, не «буквально», что ли… Тот, кто давил на следователей сверху – тот забудет, выпадет из мозга это у него. Смотри в огонь, поймешь…
Белов посмотрел в огонь костра и увидел вдруг поле – бетонное серое поле…
* * *По бетонному серому полю пробежал, коснувшись колесами полосы, большой самолет с надписью «Россия» на борту. Затормозив, самолет сошел с полосы и, прокатившись по рулежкам, выполз на площадку, прямо к ковровой дорожке, постеленной на бетон.
Почетный караул вытянулся по стойке «смирно».
Подали трап.
Дирижер духового военного оркестра воздел руки, готовясь урезать гимн…
И тишина. И пауза.
Ни малейших движений.
Старший из группы встречающих, видный мужчина лет пятидесяти, наклонился к уху стоящего рядом с ним – то ли начальника охраны, то ли переводчика… Что-то прошептал… Тот, согласно кивнув, достал из кармана складную трубку радиотелефона, выдвинул антенну…
– Хай! Ну что там, Дед ваш – опять нажрался, как свинья?
Выслушав ответ, переводчик наклонился к старшему:
– Какая-то проблема с головой… С мозгами… Память… Временное помутнение… Астенический синдром – во!
Старший молча махнул: пусть, дескать, проваливает…
– Хай! – снова сказал переводчик в трубку. – Вам открывают эшелон. Счастливого пути!
От самолета откатили трап. Через минуту самолет взлетел.
* * *– Ну вот. Основное давление сняли. Портреты внуков из головы теперь вон. Что называется, «заспал», харя пьяная, – сказал Борис Белову. – А остальное – тебя поищут, но схватить не схватят. В тюрьму ты уже никогда не попадешь. Не суждено.
– Точно?
– Точнее не бывает. Точно! Ведь матрица судьбы твоей кончается на… – Тренихин осекся и вздрогнул, услышав нечто неслышимое для Белова. – Все! Больше – ни слова! Так… Ладно. Что же, Коляныч? Расстаемся!..Вот и прощай!
– А почему «прощай»? Да еще так печально, слушай… Я сейчас расплачусь.
– Не плачь, не надо. Ты сам ведь так решил. – Борька пожал плечами. – Конечно, грустно, что и говорить. Я мог бы, я могу сказать и «до свиданья», но что это меняет? Два слова ничего не меняют, – он улыбнулся. – Почти ничего. Ты прости уж, Коляныч, если что не так вышло…
– Я все равно тебе не верю, гнида хитрая, – сказал Белов. – Шанс есть всегда. Шанс есть у всех. Даже в русской рулетке есть шанс. Мир так устроен!
– Никто не знает, как устроен мир!
* * *Эта последняя фраза еще стояла в ушах Белова, когда он понял вдруг, что снова стоит на полустанке, на разъезде «1952 км», – в дурацком кашемировом пальто, весь мокрый вдрызг, без денег, без надежд, без перспектив…
* * *Калачев постучал в дверь с надписью «Судмедэкспертиза».
– Позвольте?
– Здравствуйте. Мы выполнили вашу просьбу. Человеческая рука по линии запястья отрывается усилием пять-шесть тонн. Максимум.
– То есть если я попытался бы с руки сорвать наручник, – уточнил Калачев, – который разрывается усилием десять тире четырнадцать тонн…
– Вы оторвете себе кисть руки наручником – и только, – закончил эксперт.
* * *Думать было нечего, надо было продолжать жить.
Не ново, впрочем, не свежо – ведь именно этим он и занимался последние десятилетия.
Белов зашел в осевшее на один бок, перекосившееся здание полустанка.
Сто лет назад крашенные стены – в застывших потеках краски. Сто лет назад краски было, видать, выше крыши.
Скамейки. Две. Облупленные, выщербленные.
Бачок с водой и кружка на цепи.
Закрытое окошко кассы. Решетка на окошке. Занавеска за стеклом.
Вот, рядом с кассой – расписание. «В Москву» и «Из Москвы». Написанное от руки, дешевой шариковой ручкой… Она, эта ручка, то писала, а то и нет…
Стоять перед окошком или сидеть на лавочке можно было сколько угодно: но ничего не высидишь…
Белов постучался в дверь с надписью «Служебный вход».
– Да-да!
Он приоткрыл дверь. Две женщины средних лет сидели возле пульта связи и пили чай.
– Что вы хотите? – спросила женщина, не поднимая глаз от чая.
– Хочу уехать в Москву.
– Идите в зал, к окошку. Билеты за час до поезда… – она подняла взгляд на Белова и даже вскрикнула – от ужаса…
– Что?! Что такое?! – еще больше испугался сам Белов.
Метнулся к зеркалу: фу-у-у, слава тебе, господи: клыки не выросли…
– В каком вы виде?! Боже мой!
– Ну… Провалился в болото…
– В таком виде вас в поезд могут и не пустить!
– Да у меня и денег нет – к тому же, – почти что с похвальбой в голосе сообщил Белов.
– Ох, удивил чем! У нас их тоже нет.
– Зато у вас есть телефон… Вы разрешите – может быть, мне вышлют.
– Что, обокрали вас, что ль?
– Не то слово… – уклонился Белов от прямого ответа.
– Сними пальто-то… К печке сядь вон, погрейся!
– Хотите чая?
– С удовольствием!
– Да как ты вешаешь пальто-то? Да за неделю так не высохнет. Сначала наизнанку. Перевесь сюда, там же от окна тянет… Вот, хорошо. И карманы выверни.
