Юрий Брайдер - Гражданин преисподней
— Так ты, говоришь, не жилец на этом свете? — уточнил Юрок, никогда не отличавшийся душевной чуткостью.
— Спасти меня может только чудо, — ответил волхв довольно-таки равнодушно. — Но я все равно благодарен вам…
— Благодарностью твоей даже не подотрешься. Ты бы лучше на поверхность нас вывел. К свету, так сказать.
— Выведу, если хватит сил. — Волхв зашевелился, стараясь сесть. — В крайнем случае вы и сами дорогу найдете. Здесь шкура левиафана дырявая как решето.
— Да ведь каждую дырку небось какая-нибудь особая тварь стережет.
— Они вход стерегут. Оттуда сюда. Дабы никакая человеческая зараза внутрь сама собой не проникла. Кроме тех случаев, когда тебя паскудня силком тащит. А выход свободный. Так по крайней мере говорят знающие люди.
— Вот и проверим, не врут ли твои знающие люди. — Неожиданно для себя Кузьма перекрестился. — Будем, братцы, надеяться на лучшее, но оружие к последнему бою все же приготовим. У кого что есть. Топоры, ножи, пистолеты, кулаки…
Правы были знающие люди, авторитетом которых прикрывался Серко, или нет, но выход на поверхность действительно находился где-то неподалеку, о чем свидетельствовал поток свежего воздуха, колебавший огонь факела. И воздух этот дурманил голову посильней всякой водяры.
Только вот беда: очень скоро они заблудились среди бесконечного леса серых колонн — тонких, толстых, бочкообразных, витых, а кое-где даже сросшихся по пять-шесть штук в единую гроздь. Здесь почему-то не помогало даже феноменальное чутье Кузьмы.
А вокруг творились чуждые и страшные дела. Прямо на их глазах химера-вертячка приволокла бесчувственное человеческое тело и стала быстро-быстро заделывать его в колонну, по такому случаю обильно покрывшуюся полужидкой пузырящейся субстанцией, похожей на мыльную пену. Спасать надо было несчастного соплеменника, но первое же порывистое движение Кузьмы в ту сторону вызвало немедленную реакцию химеры. Все ее многочисленные щупальца угрожающе растопырились, как бы предупреждая неведомого защитника — попробуй только сунься.
— Пропал мужик, — оглядываясь через плечо, крякнул Кузьма. — Если по одежке судить, то это охотник за летучими мышами.
— Здесь в каждом столбе кто-нибудь пропавший замурован. — Юрок силой увлек его вслед за собой. — Всем не поможешь, а неприятностей наживешь.
Но, как оказалось, колонны служили не только для того, чтобы превращать людей в здухачей. Когда одна из них, наверное, самая толстая, внезапно лопнула, во все стороны посыпались химеры-крапивницы, каждая из которых размерами не превышала кулак. Детки, значит. Расти им еще и расти.
— Вот уж где рассадник заразы в самом деле, — ворчал Юрок, с отвращением давя сапогами этих пока еще нежных и безвредных тварей. — Эх, здесь бы бомбу рвануть!
— Боюсь, что бомба не поможет, — возразил Кузьма. — Не те масштабы.. И раньше таких бомб, чтобы левиафану навредить, не было, а теперь тем более. Если его условно сравнить с человеком, знаешь, кем тогда будем мы?
— Вшами, что ли?
— Нет, не вшами. Бактериями. Существами такими мелкими, что их и в увеличительное стекло не разглядишь. А главная задача бактерии, тем более одиночной, не войну с хозяином организма вести, а от фагоцитов спасаться.
— Что еще за фагоциты такие? — нахмурился Юрок. — Они-то здесь при чем?
— Так, к слову… На память пришло. Я ведь уже говорил, что в детстве всяких научных книжек начитался. В том числе и по медицине. Известно, что нормальный человеческий организм способен справиться с любой заразой. С бактериями, вирусами, паразитами. Имеются в нем такие клетки, фагоцитами называются, которые уничтожают всех чужаков. Р-раз — и в клочья его! А образуются эти фагоциты в селезенке, лимфатических узлах, костном мозгу, даже в печенке. Улавливаешь мою мысль? Это место очень напоминает мне такую печенку-селезенку. Глядя, так сказать, изнутри. Ну чем, скажем, химеры отличаются от фагоцитов? Если не касаться размеров, конечно. Нападают на чужаков? Нападают. Берегут здоровье хозяина? Берегут.
— Про химер я ничего сказать не могу, а людям твои фагоциты не всегда помогают. Ведь сплошь и рядом от простых болезней мрем. От простуды, от поноса. Одолевают, значит, бактерии.
— Ну, для этого их должно быть очень-очень много. Наверное, в миллионы раз больше, чем фагоцитов.
— Хочешь сказать, что нас мало?
— Не то слово! Нас катастрофически мало. И с каждым днем становится все меньше. Мох! Химеры! Потопы! Все на нас ополчилось. Да и мы сами хороши! Сколько вреда друг другу доставляем! Плюс ко всему здухачи.
— А что здухачи? Они-то кто такие? Тоже фагоциты?
— Нет, здухачи что-то вроде профилактической прививки. Это когда на борьбу с возбудителями болезни направляются их собратья, только видоизмененные, сильно ослабленные, а то и вообще мертвые.
— Один такой ослабленный тебя недавно чуть не загрыз.
— Так и должно быть. Против чужих они беспощадно действуют. Зато хозяйскому организму не вредят.
— Почему же нас сейчас никто не трогает? — Юрок проводил взглядом химеру-слюнтяйку, имевшую моду метить свой путь брызгами какой-то зловонной жижи. — Али за своих принимают?
— А кого трогать? Здесь никого постороннего быть не должно. Ни при каких обстоятельствах. Все строится на том, что миновать сторожевых химер невозможно.
— Я вот что скажу… — В голосе Юрка появились зловещие нотки. — Можно считать химер фагоцитами. Это проклятое место можно считать чьей-то селезенкой. Людей — бактериями. Только я не бактерия. У меня мозги имеются. Если останусь жив, обязательно придумаю, как эту селезенку подпортить. Намается тогда ваш левиафан.
— Нам с тобой от этого вряд ли полегчает, — сказал Кузьма. — Скорее наоборот. Одолеть существо, способное управлять силой тяжести и движением небесных тел, мы вряд ли сможем. Только раздразним. Могу поспорить, что и ядовитый потоп, и массовое явление здухачей спровоцировали сами люди. Метростроевцы — своим дурацким туннелем, а вы — взрывом.
— Что же ты тогда предлагаешь? Сдаваться на милость химер? В здухачей превращаться?
— Нужно смириться с мыслью о том, что левиафана нам не осилить. Нужно приспособиться жить с ним бок о бок. Ничего позорного тут нет. Люди тысячи лет приспосабливались к природе. К жарким пустыням, непролазным лесам, сплошному льду. Теперь нашей природой стало чудище, свалившееся на землю неизвестно из каких далей. Значит, придется приспосабливаться к нему. Не у всех это, конечно, получится. Но в истории человечества бывали времена и похуже. Тем не менее наши предки выжили…
— А не кажется ли вам, что стало светлее? — сказал вдруг Венедим, в разговор Кузьмы и Юрка не вмешивавшийся по причине совершенно иных взглядов на природу.
— И вправду! — Кузьма оглянулся по сторонам. — Давайте-ка погасим свет.
Людям, родившимся и выросшим в мире полного мрака, никогда не видевшим не то что солнца, а даже луны, людям, полагавшимся больше на слух и обоняние, чем на зрение, чудом казались даже вот такие скудные сумерки, едва-едва позволявшие разглядеть друг друга.
Возможно ли такое — нигде не горит ни один факел, ни один фонарь, а ты идешь себе, не боясь провалиться в первую попавшуюся яму или расшибить обо что-нибудь лоб? Скажешь потом кому-нибудь — не поверят!
Нет дороже награды, чем этот чудесный миг, когда смутная надежда сменяется наконец уверенностью, когда приходит осознание победы, когда начинаешь уважать самого себя.
Колонны здесь стояли редко, да и выглядели как-то худосочно. В тусклом свете серебрилась пыль, волнуемая в воздухе легким ветром. Трудно было поверить, что сейчас они находятся не в какой-нибудь очередной пещере, а в теле пусть и сверхъестественного, но живого существа. И тем не менее это было так.
Начался подъем — длинный и пологий. Никаких колонн здесь уже и в помине не было. Светлело чуть ли не с каждым шагом, и скоро у них заслезились глаза. Восторг распирал людей, но они боялись проронить лишнее словцо, дабы не сглазить удачу, дабы случайно не накликать новую беду.
Шаг, еще шаг — и им открылось небо!
Все, что они знали прежде, весь опыт бурной жизни, все печали и радости, все чудеса Шеола были ничто по сравнению с этим грандиозным зрелищем.
Море изливающегося сверху света, казалось, пронизывало все насквозь, делая прозрачным и невесомым не только окружающее пространство, но и все материальные предметы, включая людей. Они просто растворились в этой бездонной голубизне.
Вид небесного свода был столь гармоничен, чист и прост, что чувства, испытываемые людьми при его созерцании, нельзя было определить иным словом, кроме блаженства. Ведь недаром, наверное, многие народы поклонялись небу как божеству.
Чуть позже пришло понимание того, что вновь обретенный мир состоит не из одного только неба. Присутствовала здесь и твердь — серая, местами почти бурая, плавно-холмистая, напоминающая застывшую на булочке сахарную глазурь, не имеющая ничего общего с той прежней землей, о которой рассказывали люди, по счастливой случайности пережившие Черную Субботу.
