Дмитрий Матяш - Выход 493
— Кирилл. — Голос Секача был тверд, но гнетущую душу тоску за твердостью было не скрыть. — Я знаю, что заставляет тебя так говорить. Ты был для меня лучшим другом за все то время, что я прожил в Укрытии. Навсегда им и останешься. Но теперь все поменялось. Я не хочу быть среди вас изгоем. Не хочу, чтобы вы шарахались от меня, как от тени крылача, боялись протянуть руку. Поэтому если кого-то еще интересует мое мнение, то вот оно: я сам хочу уйти.
— Хорошо, — опустив голову, согласился Крысолов, — раз ты сам решил, ты уйдешь. Но прежде чем ты покинешь нас, я хотел бы кое-что рассказать. Быть может, это как-нибудь повлияет на твое решение, а также на мнение остальных. — Он обвел всех сталкеров долгим взглядом, в конце остановив его на своем напарнике.
Бешеный подкинул в костер несколько сухих поленьев, и внимание всех присутствующих сразу же переключилось на то, как жадные языки пламени начинают облизывать свежую пищу, неуверенно пробовать ее на вкус, и по мере поглощения — растут, ширятся, полыхают все ярче и ярче.
— Вот ты, Тюремщик, скажи мне, как ты считаешь, почему они разбирают завал? — повернув голову в ту сторону, спросил Крысолов.
— А ты нам так этого и не объяснил, — пожал плечами Тюремщик. — Мы считали, что ты сумел договориться с их… главным. А что, нет?
Крысолов заставил себя рассмеяться.
— Ну ты, блин, дал. Вы все, что ли, так считаете? — Он снова обвел всех сталкеров взглядом, и те неопределенно закивали. — Эх, ну как я могу с ними договориться? Они что, говорить умеют?
— Тогда будьте же так добры, объясните нам, уважаемый Кирилл Валерьевич, — лицо старика выражало подлинную заинтересованность, — как вам это удалось.
И Крысолов рассказал. Рассказал о случае в Яготине, о собаках, о человеке, которого они убили. Сталкеры, не считая от природы недоверчивых Тюремщика и Михалыча, завороженно молчали и внимательно, как жаждущие новых знаний послушники, вникали в поведанное Кириллом Валерьевичем. Но когда тот рассказал им о своей телепатической способности, даже скептическое выражение лица Тюремщика сменилось вниманием. Крысолов не стал вдаваться в подробности — было видно, что раскрывать эту тайну ему достаточно трудно, но даже тех словно невзначай оброненных фраз о способности понимать некоторых существ хватило, чтобы лица всех окружающих вытянулись, а в глазах замерцал живой интерес. Даже дальнейший рассказ о «Смотрящем», бункерах «первенцев», дозиметрах, воздухе, спутниках, «Афта-лайфе», обо всем, что он узнал от одного из ученых, пожертвовавших своим мозгом ради изучения и восстановления цивилизации, не произвел на них такого впечатления. И лишь когда он повернул рассказ на тему харьковчан, которые сумели выжить, но все еще продолжают нуждаться в них не столько для защиты, сколько для поддержания духа, сталкеры немного оживились. Перекинулись между собой парой слов.
При других обстоятельствах Крысолов мог бы отдать приказ и не деликатничать. Но делать он этого не стал. Возможно, по той причине, что, отдай он подобный приказ, предварительно не согласовав его с остальными членами экспедиции, его вменяемость наряду с ясностью рассудка встали бы под большой вопрос.
«Какого черта?! — могли бы возразить остальные члены экспедиции и были бы, разумеется, правы на все сто. — С какой радости нам продолжать экспедицию? Преследовать надуманные идеи? Проверить, кто там передает нам приветы из Харькова? Да вы в своем уме, командир? У нас уже один человек числится пропавшим без вести, неизвестно, где „Бессонница“ со своим экипажем, а мы тут покатушки в Харьков устроим?!»
И тогда кто его знает, где он проведет остаток времени? Запрут в последнем отсеке «Чистильщикова» вагона, оружие заберут, люк загерметизируют, вот и посиди, дорогой товарищ начальник, пока домой не вернемся. Так это же еще в лучшем случае. В худшем — если он сопротивляться начнет, то есть выкажет свою потенциальную опасность для остальных членов экипажа, а в дальнейшем и для всего Укрытия в целом, то и того похлеще — высадят у ближайшей деревни, автомат с рожком патронов бросят, и будь здоров, не поминай лихом, великий Крысолов.
Ведь разные случаи были. Сталкерам не привыкать к тому, что их командиры, даже самые мудрые и опытные, иногда съезжают с катушек. А посему в случае чего церемониться не будут: только учуют, что с командующим нелады, и все — прощай, дорогой Крысолов, не выдержала твоя психика очередного испытания.
— Я не знаю, верите ли вы мне, — подытоживал он. — Я не знаю, верю ли сам сказанному «Единым Смотрящим», но, видит Бог, я согласен в это поверить. Пускай мне для этого придется признать себя… — он покосился на Секача, — существом, далеким от прежнего понятия «человек»… Ну и черт с ним, главное, что мы ведь есть, что мы живы! А форма наша — это всего лишь форма. Все поменялось же вокруг нас. Природа, атмосфера, биосреда — да все! Почему мы не можем измениться? Возможно даже, что это и есть следующий этап эволюции. Ведь если бы какому-нибудь неандертальцу показать современного человека, он ведь тоже подумал бы, что тот выглядит как полный урод. Да и ну ее к черту, форму эту! Какой бы она там ни была через двести лет, главное, что у нас останется сознание. — Он постучал указательным пальцем себя по виску. — Мы должны его сохранить. И тогда мы сможем дальше развивать наши таланты, изучать природу, создавать новые разделы в науке, рисовать картины и писать книги о подвигах наших сталкеров. Быть может, кто-то когда-то напишет и о нас, мужики, о нашем выходе четыреста девяносто три, о том, как мы стояли на грани, но все-таки сумели удержаться! Удержаться одной командой, мужики!
Тишина. Лишь далекое шуршание подошв да потрескивание навевающего воспоминания о доме костра. Никто не слышал раньше, чтобы Крысолов так говорил. Не только молодым — вообще. За суровым, сосредоточенным лицом обычно скрывались несловоохотливость, сдержанность и краткость. За редким исключением, когда он читал вслух что-нибудь из Остапа Вишни — его любимого писателя, никаких историй он никогда прилюдно не рассказывал. Да и сейчас, если бы не стоявший вдали Секач, чья мощная фигура почти утонула в ночи, никто бы не услышал ни о приключениях в Яготине, ни о его способностях.
В наступившей тишине, казалось, даже было слышно, как журчат потоки мыслей в головах. Никто не переговаривался, будто каждый боялся первым озвучить свои соображения, никто не решался спросить что-либо у Крысолова, хотя вопросов накопилось немало. Все молчали, и даже их взгляды не пересекались, как и прежде, сосредоточившись на заметно потускневшем пламени костра.
— Ребята, — обратил на себя внимание выглянувший из-за плеча Крысолова полковник Щукин, — а ведь это правда. И хотя мне не очень нравится это слово — «неочеловек», и уж совсем не хочется признавать себя мутантом, — он снисходительно улыбнулся, — но то, о чем поведал Кирилл Валерьевич, для меня, бесспорно, не новость.
На лицах молодых сталкеров вновь застыло подлинное удивление.
— Это долго скрывалось под грифом секретности, да и сейчас за разглашение этой информации можно поплатиться жизнью, но я, старый болтун, таки чувствую, что проговорюсь. — Он снова улыбнулся. — Я не знаю, конечно, все ли вы помните то, о чем я хочу вам рассказать, но вот что Кирилл Валерьевич помнит — так это уж точно. Помните, — он оглянулся на Крысолова, — так называемые камеры очистки? Когда каждый, кто возвращался с поверхности, должен был обязательно через них проходить, чтобы не пронести в Укрытие никакой заразы? — Крысолов кивнул. — Так вот, не то что из гражданских — из военных мало кто знал, что никакого очистного устройства там не было. Ему попросту неоткуда было взяться. Мы же с вами как-никак собирались безвылазно сидеть под землей лет двадцать-тридцать, пока «первенцы» — а об их существовании военное руководство, разумеется, отлично знало — не обследовали бы хорошенько всю территорию вокруг, а потому никаких устройств для очистки от посторонних биоэлементов в Укрытии предусмотрено не было. Тех, кто возвращался с поверхности, обдували обычным паром, да и только. На самом же деле в камерах очистки стояли сканеры, составленные не из чего иного, как из тех высокочастотных датчиков, о которых Кириллу Валерьевичу рассказал «Смотрящий». Да, да, — закивал он сам себе, поскольку глаза остальных снова сосредоточенно изучали костер, — те самые датчики. Дело в том, что еще на заре Эпохи Выживших, когда первые сталкеры их раздобыли на военных складах — а они понятия не имели, что то были за «калькуляторы», — ученые уже поняли, что за головоломные данные они выдают. Со временем, быть может, мы бы и забыли о них, ведь зачем они нужны нам, простым воякам, которые и без того хорошо знали, кто есть кто на поверхности, но вот для этих проныр из лабораторий… — Василий Андреевич ударил кулаком в раскрытую ладонь. — Их хлебом не корми, дай над кем-то провести эксперимент. Они убрали камеры очистки, поскольку «очистка» проводилась слишком уж примитивным способом и рано или поздно могла привлечь к себе внимание, и незаметно расставили датчики по заставам. Так вот вы, братцы сталкеры, и стали для них подопытными кроликами. Они следили за состоянием каждого: и того, у кого был первый выход, и того, кто подымается уже почти двадцать лет. Показатели, вынужден признаться, действительно отличались. И в том, Кирилл Валерьевич, что прибор у яготинца зашкалил на вас, нет абсолютно ничего удивительного. Ученые из «Бионики» ничего не знали и не знают об «общем модуле» и о том, что учеными из московского НИИ было собрано три тысячи разных образцов антропометрических параметров человека, чтобы отделять нового человека от старого. Но впервые они забили тревогу через два года после того, как сканеры были установлены в Укрытии. Уже тогда они выявили рост приспособленности организма сталкеров к условиям наружной среды. К воздуху. К фону. Установили, что чем больше у человека подъемов, тем более налаживается его физическое состояние, тем больше развиваются в нем способности, о которых обычному человеку из старой жизни нечего было и помышлять, не так ли, Кирилл Валерьевич? — И перевел взгляд на Секача. — Так что, Сергей Владимирович, исходя из вышесказанного, не нахожу причин вам чувствовать себя изгоем в нашей компании — не побоюсь теперь этого слова — мутантов. Ведь для простых людей из прошлого мы все уже… не те.
