Игорь Николаев - Там, где горит земля

«Какой прекрасный материал для статьи»

— Зажим, — коротко приказал он медсестре, протягивая руку не глядя. – Готовьте искусственную кожу.

— Больше нет. Все использовали.

— Тогда теплый гипертонический раствор, будем делать повязку по Преображенскому

— Уже делают.

— Прекрасно. Продолжаем.

Думать нехорошее про Джона Кларка в очередной раз было уже некогда. Хотя, если вдуматься, именно ему были обязаны если не жизнью, то относительным здоровьем все, кто оказался в большой медицинской палатке, больше похожей на резинобрезентовый дворец.

Зазвонил телефон. Поволоцкий кивнул, и сестра приложила ему к уху трубку.

— Красное, — произнес искажённый противогазом голос дежурного у дозиметра.

— А на втором диапазоне?

— Красное.

— На третьем?

— Красное!

— На четвертом?

— Же… Зеленое. На границе…

— Понял. Каждые десять минут записывать показания. Через двадцать… пятнадцать минут вас сменят. Я проконтролирую очистку и выйду сам.

Поволоцкий щелкнул длинным пинцетом, очередная гранёная игла с тихим стуком упала в подставленную кювету.

— Сколько у нас крови? – спросил он.

— Осталось пятьдесят доз, — ответил ассистент, ничуть не удивившись смене темы. – И двадцать литров физраствора. Воды пока хватает.

— Я заканчиваю операцию и выхожу. Дежурных сменять каждые пятнадцать минут, возвращающихся и подаваемых раненых проверять рентгенометром очень тщательно. Секреты пока не выставляем, при таком уровне радиации толку нет. Если со мной что‑то случится… когда будет «зеленое» на третьем диапазоне, выставляйте.

Александр повел инструментами поверх крючьев ранорасширителей, раскрывших грудную клетку раненого, как стальные когти неведомого чудища, укрывшегося под столом. Два последних осколка укрылись глубоко и опасно, почти рядом с аортой. Сердце билось, как маленький красно–сизый зверёк, но пока билось.

— Бывает в жизни все, бывает даже смерть… – пробормотал себе под нос хирург цитату из любимого «Сирано де Бержерака» и точным решительным движением подцепил первую «иглу», вытягивая её легко, аккуратно, словно извлекая осиное жало.

— Но надо жить и надо сметь…

Глава 27

— Отсель грозить мы будем… кому угодно, — произнес Таланов, скорее сам для себя. — Георгий Витальевич, напомните, пожалуйста, какая у ваших истребителей предельная дальность?

Подполковник Лежебоков поджал губы и повел плечами в неосознанном жесте отрицания, но после короткой паузы он все же ответил:

— До четырех километров. Хотя при такой видимости – хорошо, если будем попадать на два–два с половиной.

Таланов прекрасно понимал причину недовольства Лежебокова – подполковнику, тем более из бронечастей, как‑то невместно подчиняться майору, да ещё из «механиков», которые, конечно, повыше обычной инфантерии, но все же ни разу не «танкисты». Но сейчас Виктору было в высшей степени все равно, выполнял бы приказы, а остальное можно будет решить потом.

Если останется, кому решать.

Майор чувствовал странное облегчение, главным образом от однозначности и определенности происходящего. После внезапной вспышки атомного взрыва он испытал не страх или неуверенность, как многие другие, а скорее удовлетворение. Противник бросил на свою чашу весов самую крупную гирю, а это значит, что ничего более ужасного и непредсказуемого уже не последует.

— Лезли бы вы в скорлупу, пока не началось, — крайне невежливо посоветовал подполковник, но Таланов игнорировал неприкрытую колкость и в свою очередь подчеркнуто вежливо поинтересовался:

— А вы что скажете? Как специалист в противотанковой борьбе.

Лежебоков засопел, как паровоз, одернул и без того длинные рукава плотного мешковатого комбинезона, поправил висящий на широкой ленте респиратор

— Хорошая позиция, — вымолвил он, наконец, с некоторым усилием. – Холмы дадут нам укрытие и фору, а противник пойдет по равнине… Если пойдет.

— Пойдет, — твердо сказал Таланов. – Я в них верю.

Он скривился, поняв, что процитировал Зимникова. Где сейчас полковник, жив ли он вообще? Порывы ветра отзывались в ушах как вой голодных призраков, глуша любые посторонние звуки, а звуковой разведки у майора не было. Так что если гвардейцы ещё сражались, услышать их все равно было невозможно.

— Я в них верю, — повторил Таланов. – Они пойдут напролом, может быть даже близко к эпицентру. Здесь и встретим.

— Могут и не пойти, — скупо отметил противотанкист.

— Могут, — отозвался майор. – Тогда сами ударим им во фланг.

— Как скажете. Вы командир, — сардонически сказал Лежебоков. – С вашего разрешения, пройду к своим. Радиосвязи нет и скорее всего не будет, ещё раз всех проинструктирую.

— Да, конечно, — задумчиво ответил Таланов.

Майор ещё раз мысленно перебрал в уме свой скудный арсенал. Батальон противотанкистов – двадцать одна машина. Рота шагоходов – пятьдесят бойцов в бронированных скафандрах, с пулеметами. И полк, который майор буквально «прибрал» по пути, численностью едва дотягивающий до батальона, сформированный из ограниченно годных после госпиталя, а так же ратников ополчения. Часть направлялась в подкрепление бригаде, но Таланов рассудил, что ему она нужнее. Майор резервист, комполка, поначалу сопротивлялся как лев, упирая на приказ командования. Таланов долго смотрел на него, молчаливый, мрачный, похожий на каменное изваяние, и сопротивление майора потихоньку угасало, сходя на нет.

Комполка был уже немолодым человеком, ушедшим в почетную отставку после тридцати лет беспорочной службы, капитаном. «Беспорочная служба» в пехоте в мирное время означала, что все было в порядке с документацией, бойцы накормлены и трезвы, на учениях ЧП не случалось. Сейчас его выдернули из отставки, повысили на ступень и назначили командовать формирующимся полком — двумя сотнями человек, скверно обученных и ограниченно годных. Ещё полк располагал целыми четырьмя самоходками, сделанными силами фронтовых ремонтных заводов на базе списанных «Медведей».

— Там, — Таланов указал майору–резервисту в сторону атомного «гриба». – Вы уже не поможете. А здесь, — он ткнул пальцем себе под ноги, в сухую землю с чахлой травой, которая словно заранее пожухла и свилась жёстким стеблями в ожидании танковых гусениц. – Вы нам очень нужны.

— Приказ… — в последний раз попробовал возразить резервист, совсем неуверенно и тихо, скорее для порядка.

— Отменяю, — внушительно произнес Таланов и перешел к делу. – Давайте думать, как будем расставлять наш «засадный полк».

Что ж, подумал он, ещё раз осматривая будущее поле боя, учитывая тотальную несработанность частей, низкое качество «присвоенной» пехоты и отсутствие каких бы то ни было сведений о противнике – получилось умеренно неплохо. «Драконы» растянулись в цепь поротно, маскируясь среди группы пологих холмов. Холмы — конечно, сказано громко, скорее возвышения едва ли по пояс взрослому, редко где повыше. Но для низких силуэтов танкоистребителей этого более–менее хватало. «Шагоходы» приготовились их прикрывать от вражеской пехоты и лёгкой бронетехники. Инфантерия резервистов была разделена на отделения, закреплённые за каждым «механиком», чтобы в свою очередь страховать и прикрывать передвижные пулеметные точки.

Таланов не питал иллюзий относительно импровизированного заслона на пути вражеской орды. Вопрос был лишь в том, сколько продержится сшитая на живую нитку последняя оборонительная линия.

Вот тебе и война, подумалось ему. Как всегда — сколько планировалось и отрабатывалось, а в конце концов все вышло криво, косо и на ходу. Жаль, не получилась идея с использованием «механиков» как средства резервной радиосвязи. Красивая была задумка. Интересно, а что на другой стороне? Все то же самое? Импровизация на ходу, ломающиеся планы, упорядоченный хаос?

Впереди взлетели в небо три красных ракеты. Майор усмехнулся, безрадостно и злобно. Он угадал, передовые отряды противника двинулись напрямую через эпицентр, о чем теперь сигнализировал дозор. Зимников оказался прав. И он, Виктор Таланов — тоже. В душе было пусто и как‑то… умиротворенно. Спокойно. Хотя казалось бы, для такого отношения нет ни малейшей причины.

Виктор ещё раз усмехнулся и пошел к ближайшему транспортеру, облачаться в самоходную броню. Подходя к трехосной машине с поднятыми панелями корпуса, открывавшими скелетообразные держатели на клёпаной раме, он ещё раз попробовал найти в себе хотя бы тень паники или просто страха. Тщетно. Хладнокровное бездушное спокойствие, даже не тянуло бросить взгляд на фотографию родных, как он привык делать перед боем.

Обычный транспортер вёз шесть скафандров, сейчас пять решетчатых ложементов пустовали, как и держатели для оружия. Оставался только один шагоход – командирский, самого первого выпуска, с царапинами и вмятинами, которые не могли загладить уже никакая краска и починка. Эта самоходная броня прожила недолгую, но очень бурную жизнь.