Вадим Денисов - СТРАТЕГИЯ: Колония

— Я те добавлю, индеец! Спрячься и наблюдай!

Дум-дум-дум-дум! Щёлк.

— «Кастет» в канале, почти прибыли… Командир, хорошо садишь, приятно посмотреть! Прекращай пальбу, мы начинаем работать, как понял, приём.

— Понял Костя, давайте там… жёстко.

И тут же последовала реакция:

— Товарищ командор, бандиты драпают, тарантас свой толкают, испугались! — заорал в эфире Игнат. — Дядя Гоблин подходит, а я ППШ достал!

— Ну так и вломи им, раз достал.

Стрекотня далёких выстрелов пролетела над саванной.

И в наступившей после этого тишине, почти полной, наполненной лишь тихим шёпотом слов, слышимых только произносившим их людям, словно барабан проспавшего двоечника из школьной рок-группы, диссонансом загремели частые звонкие удары. Хвостов в мастерской из всех сил долбашил молотком по металлу, отчаянно торопясь оживить гадский багги.

— Юра, отца успокой по рации, он же там с ума сходит.

Я неловко слез с жёсткого сиденья боевого поста, поморщился — плохо сидел, торопился. Присел пару раз, разгоняя по ногам кровь, вспомнил и окончательно сдернул с головы горячие противошумовые наушники.

Щёлк.

— «Тринакрия», «Бендера», доклады дежурному, приём.

— Всё спокойно, Дон Тео, по берегу до эвкалиптов чисто. В лесу никого не видно.

— У нас тоже ровно, — у папки голос уже почти спокойный. — «Зодиак» возвращается, уже видим их. На берегу никого.

По лестнице застучали тяжёлые шаги, на крышу поднялся Эйнар, вопросительно глянул на меня. Из башенки вышел Вотяков, вяло махнул рукой Ленни, садись, мол, дежурная, продолжай службу нести.

— Ленни, я там все переговоры на громкую вывел. Отключай, а то сейчас всякие подробности пойдут, не нужно это.

Когда он подошёл ко мне, то я увидел, как у Юрки подрагивали руки.

— Чисто на телекамерах, — доложил он, быстро растирая виски. — Походу, Федя, только оттуда и полезли. Дикий случай.

Я молча кивнул, ну, да, ну, да, дикий.

И вдруг прочитал свои же мысли, очень и очень мне не понравившиеся. Чтобы я чувствовал после всего случившегося, окажись вновь обыкновенным вольным Спасателем? Тоску и растерянность, неизбежное чувство утраты, сострадание родным близким — к Алику Хагауджеву все привыкли, сроднились, этот смелый, весёлый и уверенный в себе мужик крепко вжился в колонию, встроился в коллектив. Правильное я бы чувствовал, короче.

Но теперь из головы, замещая нормальные человеческие эмоции, лезло и нечто иное, неуместное: «Вот ведь, не вовремя как, — теперь надо устраивать похороны, произносить целые речи и отдельные правильные слова, выдерживать старые ритуалы и придумывать новые, искать хорошее место для кладбища, озадачивать людей и контролировать выполнение». Из головы лез бездушный и циничный Начальник — гротескное существо со специфичными взглядами и подходами, в которых подобные вещи называются «неприятными» и банально мешают производственному или боевому процессу. Отвлекают они от дел, тормозят!

И эта новая командирская ноша, в которой почти нет места пусть даже страшному частному, нет места полноценному переживанию за каждого отдельного человека, вверенного тебе судьбой и долгом, а есть лишь расчётливая показуха, настолько поразила меня, что я замер, застыл на месте, пытаясь рывком прервать паскудный процесс.

Если так и дальше пойдёт, то через какое-то время я перестану запоминать имена и лица.

Останется лишь Задача, План, Процесс. Или же это неизбежная подстежка к должности и статусу? Но тогда где здесь предел оптики? Где он у Сотникова, что он ещё видит, а что уже нет — где граница этой видимости? Когда, в какой момент ещё невеликий начальничек начинает строить своё особое пространство в неком пузыре, внутри которого он оказывается совершенно неуязвимым для чувств и эмоций?

И тогда все чувства подчиняются Главной Задаче, остаётся лишь привычно отработанная этика фрагмента.

— Мужики, я багги почти починил!

— Ну а чё тогда кричишь, — невесело кинул я вниз.

— Так ведь почти всё уже… Чуть-чуть осталось.

Виноватому Даниле шибко хотелось сделать хоть что-то контекстное, молодец мужик.

— «Гоблин» — «Форту»!

— Слушаю тебя.

— Ленчик, ты? Значтак… Короче, эти перпейдоры нам «бывайте, на» сказали, обломись, свиданка в мае. Никого мы с Кастетом не выстегнули, просквозили, черти.

Интересно, как Zicke всё это понимает? А ведь и Катрин вполне понимает Сомова, когда тот в бою окончательно переходит на жуткий сленг. Да что там в бою, Гоблин не то что в нормальном, он даже в околонаучном разговоре легко может переобуться, совершенно неожиданно для собеседника завернув аргумент в нечто из стилистики: «Не читал Бальзака — по хлебалу на-ка!». Любо-дорого было послушать, как они в донжоне с профессором спорили! Тут русскому-то человеку, носителю языка и знатоку среды, специально учиться нужно, а они понимают… Иностранцы. Загадка.

— Лунёв где, и почему ты на связи?

— Костя за колёсами пошёл. Лена, главный там?

— Слушаю, Гоб, как вы?

— Да чё мы… Сидим на люстре, семечки хаваем. Шеф, не загрызли мы их, звиняй. Пока добежали, да всё винтами по кустам…

— Понял, дальше.

— Игнат рядом стоит, без царапинки, бодрый такой, с пушкой, только штаны сменить треба, — сперва Гоблин опытно доложил о живых. — Алик погиб, одна пуля под горло, почти в обрез броника, походу, из карабина били. Вот как оно вышло. Квадр целый, эти сучки по нему не стреляли.

— Затрофеить решили, — понял я.

— Ага. Ну, так ты того, санкцию давай! Надо к той дороге сбегать, понюхать всё. Вдруг у них бибика дорогой сдохла. Да и вообще, забиться, вдолбить кому шнобель внутрь под горячую руку, ситуацию зарисовать, ну, ты меня понимаешь. Данные нужны, факты.

Я прикинул смыслы. Есть смыслы.

— Добро. Идите двумя машинами, парня — с собой. Преследование по дороге запрещаю, не хватало нам ещё разок влипнуть. Хорошо понял меня, Гоб? На обратном пути забираете Алика… Там со зверями как?

— Какие звери, Дмитрич! После такой пальбы даже кузнечики разбежались, корчась от анальных болей, сутки в округе тихо будет… Но я пару сигналок поставлю на отпуг.

— Забираете его, и сюда.

— И всё-таки, шеф…

— Выполнять приказ, товарищ сталкер!

— Есть… Может, тогда к франкам заехать? Проверить бы, как они там, — уже осторожно предложил Сомов.

— Перебьются франки, — с неожиданной злостью прошипел я. — Меня сейчас, Миша, только свои интересуют. Всё, выполняйте!

— Принял. СК.

Мне придётся соответствовать. Похороны и поминки одни слоем, а вовремя принятые оперативные меры — совсем другое. И эти меры — прежде всего, они идут впереди любой трагедии, любых слез. Ибо предотвращают другие трагедии.