Мировая жила (СИ) - Дмитрий Парсиев
Вася понял. Поняв, принял. Обнялся с каждым молча. Слова здесь были неуместны. Макар, Аким, дядька, отец и Ольха, - тоже все подходили и обнимались, будто не навсегда прощались, а так, расставались на неопределенный срок. А потом ушли. А Цапли, Бобры и Вершок с Коротком остались.
- Вы парни, не стреляйте сразу, - попросил Бака Цапель, - Схоронитесь пока за уступом. Дождемся, когда первая башка над козырьком появится. Тогда уж и повеселимся.
И они повеселились. Когда высунулся над уступом первый штурмовик, Бака с какой-то прям долгожданной радостью, с кряканьем рубанул топором сверху вниз. Как и обещал, голова лопнула не хуже спелого арбуза. Внизу под козырьком загомонили, а потом еще две головы вынырнули. К Баке в том веселии присоединился Дука. Два удара – две башки.
Следом подключились Цапли. Им даже не надо было всем троим выглядывать из-за козырька. Один быстро глянул, а остальные уже знают, куда стрелу пускать. И главное, быстро так стреляют, одна стрела только распорола тканый мундир, входя в живое тело на треть длины, а уже следующая на тетиве в натяжку пошла. От такого сурового отпора имперцы на какое-то время опешили, но видать им давали настои не только от усталости, но и от страха тоже. Полезли вверх с повышенным рвением.
К Бобрам присоединился Вершок. Он посчитал особой доблестью засаживать свое огромное копье непременно в глазницу высунувшейся над уступом имперской головы. Впрочем, если попасть в глаз не удавалось, его копье и лоб пробивало неплохо, а даже если и не пробивало, рассекая кожу на лбу, снимало чуть не пол скальпа. Хлещущая с рассеченного лба кровища обеспечена.
Один только Короток самообладания не терял и разить врагов не стремился, привычно мыкался за спиной у Вершка, прикрывая друга из-за его спины. И, как оказалось, не зря. Когда один из имперцев закинул к ним на уступ бомбу, Мышонок не сплоховал и бомбу с уступа выпнул обратно вниз прямо на имперские головы. Полученным осколочным уроном имперцы так прониклись, что больше бомбы швырять на уступ не пытались.
Но бесконечно веселье продолжаться не могло. Побитых штурмовиков под уступом нападало столько, что имперцам уже не нужно было подтягиваться на руках, они теперь норовили заскочить на гору из тел поверженных товарищей и пальнуть из карабина. А кроме того сказывалась накопленная усталость и полученные ранения. Как ни старались парни под выстрелы не соваться, а под шквальным огнем уберечься все равно невозможно, и как ни хороши доспехи из личного ханского арсенала, от прямого попадания не спасают.
Перелом в этом кратком и неравном бою произошел, когда у Цапель закончились стрелы. Сначала по очереди упали замертво Бобры, потом один из Цапель осел, привалившись спиной на скалу. А потом кто-то из имперцев все же исхитрился незаметно закинуть на уступ бомбу. После ее взрыва в живых остался только один лишь Короток. В очередной раз его прикрыл своей грудью друг Вершок. Мышонок рыдал в голос, стоя над его телом и размахивал кистенем, пока угодившая прямо в сердце пуля не заставила его замолчать.
Васина десятка, прошедшая через немыслимое количество битв, не потеряв ни одного бойца, враз потеряла семерых. Братья Цапли, которых по именам никто не называл, потому что не умели отличить, Вершок и Короток, чьих имен никто даже запоминать не пытался. Бобры Бака и Дука. Все думали, что двое так похожих парней из племени Бобра может и не родные, но братья. Но Бобры познакомились друг с другом только по пути в учебный лагерь. Пусть и не были они братьями по крови, они стали братьями по оружию. Остальное несущественно.
Когда бригадный штурмовой командор забрался на тот козырек для самоличного осмотра тел поверженных противников, то потер в задумчивости переносицу и спросил небрежно у маячившего рядом адъютанта:
- Сколько наших полегло в бою?
- Больше семидесяти, кэп.
- А этих всего семеро. И вот как прикажете с таким зверьем воевать?.. не задерживаемся. Вперед. Вперед. Настои не жалеем. Шевелитесь.
Штурмовики спешно глотали настои из походных личных фляжек и кидались вверх по тропе. Двигались резво, будто усталости совсем не чувствовали.
***
- Вот здесь вход, - указал Прохор на провалище в горной тверди, - Здесь пещеры начинаются.
- А до капища далеко?
- Прилично еще, - Прохор зажег два факела, один из которых передал Васе с пояснением, - Там темень такая, что даже глаз оборотня не справится.
Друзья устремились вглубь горы. На ответвлениях Прохор ненадолго задерживался. Вспоминал нужное направление и вел дальше. А вот имперцы бежали, не останавливаясь у ответвлений, их безошибочно вел нифрильный прибор. И никто кроме бригадного командора не знал, что прибор этот под личную ответственность выдал ему сам принц из собственных рук.
Как не торопился маленький отряд, через какое-то время стал слышен топот догоняющих его штурмовиков. У очередной развилки Прохор остановился.
- Значит так, - сказал он Васе, - Больше ответвлений не будет, теперь уже не собьетесь. Сколько бежать я точно не помню, помню, будет совсем узкое место, где даже в полный рост не выпрямится. Там протискиваться придется. Зато сразу дальше откроется большая пещера. Она вам и нужна.
Прохор обнял Васю, потом Акима, потом Ольху. Подступил к Макару:
- Ну что, земеля, давай прощаться.
- С тобой, дядька Прохор, мне прощаться пока рано. С вами остаюсь.
Обняв на прощание сына, Ефим посетовал, что жалеет, как мало отведено им было на встречу, и поблагодарил судьбу, что встреча эта все-таки случилась. Так и расстались. Вася с Ольхой и Акимом побежали дальше. Прохор, Ефим и Макар остались.
Даже после предыдущей засады на горном козырьке имперские штурмовики близко не могли себе представить, чем обернется столкновение с тремя матерыми Волками, одними из лучших пластунов княжьего войска. Ни подавляющий численный перевес, ни наличие дальнобойных карабинов в узком кривом подземном тоннеле существенного преимущества имперцам не давали. Что толку стрелять, если впотьмах видишь всего на несколько шагов вперед, а к тому кроме спины впереди идущего и видеть-то нечего?
Они напали как волки на беззащитное овечье стадо и резали как овец. Если бы не были штурмовики до бровей накачены настоями, не выдержали бы и сбежали, потому что человеку в здравом уме выдерживать такое не по силам. Трое матерых гнали перед собой волну животного ужаса, от которого
