Свиток 2. Непобедимый - Егор Дмитриевич Чекрыгин
Короче, забот хватало. Однако мне удалось выкроить время на то, чтобы убедить Лга’нхи снять скальпы со всех убитых воинов-аиотееков. Сказал, что знаю колдовство («колхоз» называется), как распространить взятую в бою ману на все племя, а не только складывать ее в индивидуальный загашник отдельного воина. Лга’нхи отнесся к этому очень серьезно — тут с маной не шутили.
Да, бухточка и впрямь была крохотной. Чтобы все лодки смогли причалить к берегу, передние пришлось затаскивать далеко на песок. В случае экстренной эвакуации это будет большой минус. Зато и закрыта она почти со всех сторон. Чтобы подобраться к нам, аиотеекам придется лезть через скалы. А на фига им это будет нужно, если, конечно, мы не привлечем их внимание громкими криками и фейерверками? А мы не привлечем, потому что даже наш, пока еще безымянный, пятилетка знает, что надо вести себя тихо. Даже месячный племяш Ласты (хм, а наверное, и Лга’нхи, если он признает эту Ласту женой. А тогда я, выходит, ему брат дяди со стороны матери. Нет, мужа сестры матери. И помнится, для этого было какое-то специальное слово. Но так или иначе, по местным меркам, он мне близкая родня. Офигеть, я только что это понял) как-то умудряется не плакать. Или это мать его делает так, чтобы он не ныл? Но так или иначе, наверное, только местные умеют «не издавать» столько шума. Полторы сотни голов, включая женщин и детей, а слышно, как ветер подвывает в скалах да колышет траву. На мой взгляд, эта способность соблюдать тишину сродни способности петь или говорить речи. Этому нельзя просто научиться (я, к примеру, не умею), с этим надо родиться, продолжая генетическую линию тысяч поколений охотников и тех, на кого охотился весь окружающий мир.
Я как раз закончил обход раненых и собрался наконец-то расправиться с уже успевшей остыть кашей, как ко мне подошел Кор’тек с одним из своих «заместителей».
— Дебил, — обратился он ко мне с какой-то странной неуверенностью. Что было весьма нехарактерно для нашего «адмирала». — А мы можем стать ирокезами?
— Говорить надо, — старательно подумав, ответил я. — С Вождем, Старшинами, воинами. Если они согласятся, то, конечно, можете. Хочешь, я сам поговорю?
— А как это, ну, в смысле… — Кор’тек сделал некий жест, который у местных означал, что все вышесказанное будет относиться к сфере Сверхъестественного. (Хотя при чем тут это «сверх»? Преисподняя, мир духов и демонов были для них вполне естественными и реальными, находящимися буквально за ближайшим поворотом, мирами.)
— Духи возражать не будут! — заверил я гостей, сразу поняв, что он имеет в виду. — Наши — точно, а с вашими я поговорю.
— А наши, они… — подхватил «заместитель».
— А ваши станут нашими! — успокоил я его. — Мы от предков не отрекаемся. Мы их всех с собой берем.
— Ну, тогда я, того, с Лга’нхи поговорю и Старшинами, — наконец-то решился Кор’тек.
— Пойти с тобой? — предложил я, тоскливо глянув на миску.
— Нет. — Видимо, окончательно решившись, Кор’тек вновь набрался уверенности в себе и потому, проследив мой тоскливый взгляд, добавил: — У тебя и так дел полно.
Я глядел в спину уходящему Кор’теку и думал. Было в его глазах что-то такое…
Нет, не то чтобы я ему как-то там не доверял или сомневался, просто хотел понять. Мы ведь с ним уже больше полугода бок о бок живем. И уж столько всего вместе вынесли, что общих ярких воспоминаний о прошлом у нас побольше будет, чем в ином племени, все время живущем тихой жизнью. Столько совместных радостей, огорчений, потерь и находок. Столько разделенных трапез, пьянок и трудов. А ирокезом он почему-то решил стать только сейчас. И было в его глазах что-то, что объясняло этот выбор.
Ведь племя — это не то, что Там страна или даже народ. Племя — это отдельный мир. Даже загробное царство у каждого племени, по сути, свое, что уж говорить об остальном? Только в племени живут «люди», а в других… Может, внешне они тоже похожи на «люди», но по сути дальше от них, чем какие-нибудь ящероподобные зеленые человечки с Альфа-Центавры или мыслящие бактерии с Сириуса.
Да, с ними можно общаться, торговать и даже совместно путешествовать и сражаться. Но «люди» от этого они не станут. Лишь женщины способны один раз в жизни перейти из мира в мир. Но для этого они должны умереть в своем племени. Их отведут за территорию стойбища или поселка. Положат на землю, уложив, как покойников, на бочок в позе зародыша, или разместят на плотиках для похорон в море. С собой им дадут предметы небогатого женского обихода, нож для разделки и готовки, шило или иглу, веретено, прясло и прочую мелочовку, чтобы и в ином мире они могли хоть как-то существовать. Потом племя уйдет справлять тризну по ушедшим, а к покойницам подойдут представители иного мира и заберут их с собой. Вот так и происходит обмен невестами.
И вот Кор’тек согласился покинуть свой мир, чтобы вступить в наш! Почему? И почему у него была такая тоска в глазах? Может, потому, что он больше не надеялся застать в живых свою родню и свое племя? Ведь это для меня рассуждение о том, что аиотееки прошли вдоль побережья, не более чем некая информация для размышления. А для Кор’тека это означает гибель его племени, а с ним и всего его мира. Как-то я об этом не подумал, когда проводил «политинформацию», рассказывая на Совете о своем видении международной обстановки. Впрочем, это было сразу после битвы, нескольких часов лечения раненых и пытки врага. Так что мне хватало тогда своих бед и огорчений, чтобы думать еще и о чужих чувствах.
Тогда понятно, что именно такого я прочитал в глазах Кор’тека — обреченность и неуверенность! Неуверенность даже не в себе, а в существовании
