Мы вернемся домой - Иар Эльтеррус
— Итак, прошу следовать за мной по-хорошему, граждане, — невозмутимо сказал имперец. — Не испытывайте мое терпение.
— Но нам надо одеться!.. — завизжала вторая голая дамочка.
— Вас предупреждали о необходимости явиться сюда к десяти часам утра, — столь же невозмутимо ответил имперец… — Так что сами виноваты.
Никто даже не подумал дать голым дамам что-то из своей одежды, чтобы прикрыться, каждый в толпе думал исключительно о себе, эта порода людей помогать другим хоть в мелочи была физически не способна. Каждый за себя и только за себя — их незыблемый жизненный принцип. Но когда нужно было противостоять не разделяющим их взгляды, они вполне себе объединялись и талантливо гадили, добивались своего любыми средствами, правда, большей частью абсолютно подлыми, даже бесчеловечными. Совесть ведь эфемерное понятие, ее не существует — так думал каждый из них. Да что там думал, был полностью в этом уверен. Поэтому считал, что ему позволено все, ведь он — гигант духа. Наказание? Да что вы! Какое наказание?! Именно поэтому они так орали о свободе, ведь в их понимании свобода означала безнаказанность и вседозволенность. Для них, только для них. Других пусть наказывают, главное, чтобы их, таких хороших и красивых, не смели трогать. А если кого-то из их когорты все же призывали к ответственности, то поднимался дикий вой. Они представить не могли себе, что настанет момент, когда на их вой перестанут обращать внимание. И мало того, перекроют саму возможность выть.
По задним рядам собравшихся ударило несколько легких разрядов от проявившихся дроидов, и они, взвизгнув, надавили на передние. Музыканты нехотя начали заходить в здание канцелярии, оказавшись в широком проходе, который в итоге привел их в не слишком большой полукруглый амфитеатр, уставленный рядами креслами. Прошло минут десять, прежде чем все расселись. Голые дамочки, всхлипывая, прикрывали руками то пах, то грудь, но на них никто не обращал внимания, не до женских прелестей, когда тут такое. Да и дамочки были так себе.
На сцену вышел давешний имперец в сопровождении двух девиц, брюнетки и блондинки, с идеальными фигурами, одетых в обтягивающие комбинезоны. В другое время многие залюбовались бы ими, редкие красавицы, но не сейчас, слишком нервная атмосфера.
— Итак, добрый день, граждане, — безразлично поздоровался имперец. — Вас вызвали сюда сообщить, что вы все внесены в черный список, то есть отныне не имеете практически никаких гражданских прав. Иначе говоря, вы получаете необходимое для жизни материальное обеспечение, как и все остальыне граждане империи, но имперская медицина и использование телепортов для вас недоступны, получить разрешение на перемещение в другой населенный пункт вы сможете только в случае крайней необходимости. Для вас также запретны все связанные с работой в пространстве профессии. А самое главное, вам запрещено оставлять какой-либо след в информационной сфере. То есть, вы больше никогда, нигде и ни перед кем не будете выступать. Написать хоть слово в социальных сетях вы тоже не сможете, поскольку будете находиться под постоянным надзором искинов. Также все ваши прежние записи и любые упоминания о вас будут удалены из сети. Вы отныне приговорены к молчанию и полному забвению. В случае попытки организовать протест любой из вас будет в трехдневный срок препровожден на Саулу.
— За что?!! — буквально взвыл скандальный гитарист Петя «Гнидус» Сердюк, которого мало кто терпел, слишком любил гадить всем вокруг, причем чисто из любви к «искусству».
— За что? — усмехнулся имперец, от вида его пугающей улыбки многим захотелось куда-то спрятаться, она наводила жуть. — За ваши скотские взгляды. За предательство своего народа. За либерализм. За подлость. За западничестно. Вы полагали, что до конца жизни продолжите лить грязь на свой народ и свою страну? Безнаказанно? Увы. Возмездие пришло. Получите по заслугам.
Ошалевшие от таких новостей музыканты сидели, словно стукнутые пыльным мешком по головам.
— Что мы вам сделали? — хмуро спросил Фима Столетов. — Это все только из-за того, что у нас другое мнение? Другие взгляды?
— Что, неприятно, когда вам затыкают рот? — язвительно поинтересовался имперец. — А вам напомнить, как вы затыкали рот всем несогласным? Как лишали всего и травили тех, кто был за Россию?
Он повел рукой, и в воздухе возник огромный экран, на котором появился пост Фимы, обливавший грязью знакомого музыканта, осмелившегося написать, что в Америке не так уж хорошо живется и напомнившего про зараженные оспой одеяла, назвав это геноцидом. О, как же на него накинулись светлолицые! На экране потоком проходили посты и комментарии Фимы, о которых он сам давно забыл. И все они поливали грязью Россию, требовали ее расчленения, а несколько вообще говорили о том, что пока русский народ существует, он угрожает всему цивилизованному человечеству, а потому должен быть уничтожен. Да откуда они все это выкопали?! У клавишника затряслись руки, когда он понял, что теперь культуру отмены распространяют на них самих. И эмигрировать больше некуда. После того, что сотворили с западными странами имперцы, русским туда ходу точно не будет.
— Хорошо, мы часто заговаривались, но это же только слова! — встал один из самых известных музыкантов, на песнях которого выросло несколько поколений. Он сегодня почему-то оказался в Питере, а не в Москве, и тоже был вызван сюда. — Мы не совершали никаких преступлений!
— Слова? — вскинул брови имперец. — Эти слова по вредоносности равны убийству, совершенному с особой жестокостью. Эти слова воспитывали из молодых людей подонков, ненавидящих все человеческое, навязывали половые извращения, защищали и воспевали нацизм. Вот вас, не уважаемый, взять. Вы выступали против присоединения Крыма, ходя с желто-голубой тряпкой, вы поливали грязью Донбасс, вы ездили на Украину выступать перед нацистами. Да-да, почти все, перед кем вы там выступали, это неприкрытые, откровенные нацисты, и к сегодняшнему дню они уже расстреляны. А в Донецк, к тем, кого эти нацисты восемь лет убивали, вы ни разу не ездили. На Аллею Ангелов не ходили, вам наплевать было на убитых детей, вы готовы были целовать в задницы их убийц.
— Это же ложь… — простонал известный музыкант.
— Правда, — брезгливо бросил имперец. — И вы это прекрасно знали, не пытайтесь обмануть ни меня, ни себя. Вы все знали и все понимали.
На экране, тем временем, появились записи творимого солдатами с украинскими шевронами. Они насиловали, пытали, убивали. С гоготом, неприкрытой радостью, они выглядели жуткими зверьми, а не людьми, в этом было что-то настолько страшное, настолько инфернальное, что многие в зале не выдержали и принялись блевать себе под
