Анастасия Парфенова - Ярко-алое

— Если она не выдержит слияния с тем, что ожидает ее в Паутине… — Голос Кими зазвенел. — Я не могу рисковать. Не буду. Время еще есть.

Времени, если Тимур не разучился слышать между строк, почти уже не осталось.

— Госпожа, моя супруга. Если разум должен «врасти» в Сеть, в предназначенную ему нишу, мы не можем тянуть с этим. Еще немного, и разделение ваше с Акеми будет для нее, как смена базового профиля. Мне доводилось пережить подобное. Это не зря называют смертью, не зря оплакивают. Мало кто, подобно советнику Асано, может выскальзывать из собственного «я», как из старого платья.

— Конечно, потеря значительной части психики не может пройти безболезненно! — Вновь она вскинула руки, и вновь взметнулись крыльями белые рукава. — Но вы не можете равнять хирургический разрез, нанесенный умелым врачом и стремительно исцеляющийся, с полной ампутацией, какой она бывает вне аканийской Сети!

Тимур замер. Тревожный звоночек, тренькавший где-то на границе сознания, превратился в отчетливый звон.

— Вне Аканы? В мирах метрополии что-то происходит кардинально… иначе?

— Ох, ну конечно, — отмахнулась урожденная княжна Фудзивара. — В метрополии нет Паутины в нашем понимании. Их сети примитивны, ограниченны и, из-за вечного страха перед вездесущими ари, жестко изолированы. Наши высшие приложения не могут там нормально функционировать. И мы сами — тем более.

— Как интересно, — очень спокойно заметил Железный Неко. — Можно с этого места поподробнее?

— Аканийцы не могут жить вне Паутины. Это, конечно, предпочитают не афишировать, но и особой тайны не делают. В конце концов, не зря же нет приговора страшнее изгнания. Владыка Садао знал, чем пугать диссидентов, — небрежный жест высокородной княжны. — Аканийцы, даже если они не принадлежат к сословию сетевиков, долго в метрополии не живут. В изоляции сетевые приложения рано или поздно начинают деградировать. А с ними наш разум.

— Как интересно, — повторил Тимур. — И как долго аканиец может продержаться… там?

— Откуда же мне знать?

— Предположите.

Кимико наконец заметила, что что-то не так.

— Как долго человек выдержит заточение в одиночной камере, прежде чем начнет сходить с ума? Пять лет? Десять? Ответ будет зависеть от того, сколь плотно изгнанник был интегрирован в аканийскую Паутину, насколько внутренне готов к изоляции, сколь жестко было проведено разделение. От того, в конце концов, где именно изгнанник окажется. В метрополии есть высокоорганизованные сети, особенно военные, но туда сложно получить доступ.

Она смерила его испытующим взглядом. Заговорила чуть медленнее:

— Еще, я слышала, существуют способы защиты, компенсирующие техники. Можно «взять» с собой собственную маленькую сеть, какое-то время она коконом продержится вокруг тебя. Двое творцов Фудзивара так работали на Старой Земле почти год.

— Если защиты нет?

— Супруг мой, что?.. — Встретив взгляд Тимура, оборвала вопрос, но он оставался в голосе, в интонациях. — Я не знаю. На эту тему не проводилось исследований. Статистика смазанная, данных нет. Точную хронологию распада личности отследить невозможно.

О статистике и хронологии в данном вопросе советник Канеко был осведомлен. Если это можно так назвать. Цифры и списки выжжены были в сознании вместе с перечнем невнятных околонаучных отговорок:

Существенное влияние на показатели оказывают социальные факторы, как то: позиция официальных властей, отношение местного населения, уровень преступности в районах проживания мигрантов.

В подавляющем большинстве случаев объект начинает принимать нейростимуляторы или же ищет иные способы заполнить пустоту в себе.

В первые годы количество самоубийств составляет более пятидесяти процентов.

Такая вот статистика. И хронология.

Тимур будто провалился в тот день, когда цифры эти впервые попали ему на глаза. Как теперь понимал — неслучайно. Доклад подбросили, холодно и тонко рассчитав момент.

Железному Неко исполнилось девятнадцать лет. Крови на его совести было, как у ветерана ангельских войн. Цель, ради которой стольких принесли в жертву, оставалась все столь же сияюще-недосягаемой. Попытка подумать о том, что творится вокруг, обернулась уверенностью: если не идеи их, то методы контрпродуктивны.

Высокие идеалы обернулись грызней за власть. Боец по кличке Неко принял как данность: меня использовали. Мысль эта, пару лет назад вызвавшая бурю ярости, теперь отдавалась усталым равнодушием. Все равно иной семьи, кроме Ватари, у него не осталось. Пусть используют.

А потом во время раскопок в закрытом правительственном архиве внимание почему-то привлек странный файл. Статистический отчет миграционной службы за указанный период с неожиданно высоким кодом секретности.

Там были списки. Цифры. Проценты. Там говорилось, если выжать из бюрократической тарабарщины один лишь беспощадный смысл: ссылка в метрополию равна смерти.

И приговор обжалованию не подлежит.

Мир рухнул. Изменился. Мгновенно — и навсегда. Тот Канеко Тимур, который существовал раньше, был совсем другим человеком. Самодовольной скотиной он был. Слепой и безмозглой к тому же.

«Ты меня под монастырь подвести хочешь! Мурр, господи, да сколько ж можно. С кем ты связался на этот раз? Условного приговора нам было мало?»

Наверное, он был в шоке. Завершил операцию, вернулся на свой домашний ресурс, забился в лабораторию. Точно животное, получившее глубокую рану. Не понимающее: то, что терзает его, — это боль.

Она внутри.

Несколько часов выпали из памяти. Архивы, лог, лабораторные датчики — все оказалось стерто. Впору представить, что Железный Неко мог бы натворить в таком состоянии, и испугаться. Но ненависть, задев горькими крыльями варваров метрополии, судейских чиновников и мудрых старших товарищей, обернулась вовнутрь. Виноват в случившемся был прежде всего Канеко Тимур. Он прекрасно это понимал.

Неко мог бы еще долго сидеть, задумчиво созерцая свой кинжал, и ками ведают, до чего бы додумался. В этом состоянии его и застал вломившийся в дом Кикути Нобору.

Последующие «переговоры» господин советник тоже помнил фрагментарно, но здесь дело могло быть в последствиях травм. Схлестнулись они беспощадно. И хуже ударов, больнее переломов язвили слова.

Это был один из тех подернутых маревом нереальности разговоров, которые выходят за пределы разума, достоинства, чести, да и просто чувства самосохранения. Не верилось, что пользователь Канеко мог бросить в лицо божественному владыке: ты недостоин имени своего и сословия, ты останешься вонючим пятном на истории Кикути. Еще меньше верилось в то, что услышал он в ответ от всегда безупречного принца.

Когда за Нобору захлопнулась дверь, Тимур чувствовал себя так, будто само его «я» почистили, стерли все лишнее, загрузили обратно уже в иной, обновленной версии. А потом взяли на сворку и пристроили к делу.

На столе лежал свежий доклад об активности изгнанных с планеты диссидентов, и одно имя в нем пульсировало живым алым цветом. Рядом ждали своего часа материалы по первому заданию, полученному от владыки Кикути, — первому шагу, который должен был привести к стабилизации положения. К возрождению планеты, куда могла бы без опасности для жизни вернуться изгнанница.

Так Железный Неко стал человеком Нобору.

А потом божественный трус обрушил маяки. И посмел, глядя Тимуру в глаза, утверждать, что было это необходимо.

Советник Канеко отвернулся. В оглушенных ушах гремел набат — поздно, слишком поздно.

Ками великие…

Медленно поднялся на ноги.

— Господин?

Женщина в белом стояла между ним и плачущим на полу ребенком. В комнате было жарко и душно. Как перед бурей.

— Семь лет назад мою мать, Канеко Надежду, арестовали за связи с террористическими элементами — то есть мной — и депортировали на Большую Землю. Последнее письмо от нее было получено незадолго до падения маяков.

Какие у нее огромные глаза. Как окна в ночь на бледном, будто снег, лице. И нервные, испуганные руки.

«Нужно уходить отсюда, — успел подумать. — Если сейчас у меня снесет крышу, стрелой в глаз тут дело не кончится. Акеми. Не должна пострадать Акеми».

Он спокойно развернулся. Вышел на террасу.

И растворился в ледяном, как ненависть, дожде.

Глава 17

В японской ипостаси конфуцианство должно было в значительной степени поступиться главным своим принципом, гуманностью (жень, яп. дзин) во имя долга (и, яп. ги). Вся жизнь истинного самурая, наполненная ежедневным радением на пути самосовершенствования, рассматривалась всего лишь как инструмент служения господину.

Предполагалось, что во время рейда духи стихий небесных окажут властям посильную помощь (или, по крайней мере, не станут устраивать погодных катаклизмов). Однако господин Канеко решил, что раз уж день с утра задался такой особенный, то почему бы не выдержать тон до конца? Пара минут диалога с метеонастройками, и над сетевым мегаполисом разверзлись хляби небесные. На головы злосчастных штурмовиков опрокинулись моросящие хмурые слезы, которые у Тимура не хватило честности пролить самому.