За точкой невозврата. Вечер Победы - Александр Борисович Михайловский
Самолет останавливается, открывается дверь, одновременно служащая трапом – и вот последний могиканин прагматической европейской политики спускается на красную дорожку. Роммель идет ему навстречу в сопровождении одного человека. Спутник германского фельдмаршала синьору Сильвио не знаком, но по форме итальянского маршала времен второй мировой войны он делает вывод, что это Этторе Бастико, заместитель Роммеля по итальянской части войска.
Впрочем, к изумлению гостя, встречающий его диктатор Германии с ходу заговаривает с ним на языке потомков римлян (сам Берлускони, помимо итальянского, говорит только по-французски и по-английски):
– Доброе утро, синьор Сильвио. Надеюсь, ваш перелет прошел благополучно? Должен сказать, что мы очень рады видеть вас на немецкой земле.
– Доброе утро, синьор Эрвин, – ответил Берлускони. – Мой перелет и в самом деле прошел вполне благополучно. Кстати, я не знал, что вы говорите по-итальянски.
– Так уж сложилось, синьор Сильвио, – уклончиво ответил Роммель. – В Африку меня послали еще и потому, что я мог без переводчика общаться с итальянскими генералами, офицерами и, самое главное, солдатами. Я знаю, что об итальянских солдатах идет дурная слава, но под моим командованием они воевали более чем хорошо, потому что я смог найти к ним правильный подход. Впрочем, вам, наверное, будут неинтересны подробности тех славных, но далеких дел…
– Англичане и американцы сейчас наши союзники, – осторожно заметил итальянский визитер.
– С такими союзниками, как говорят русские, не надо никаких врагов, – парировал фельдмаршал Роммель. – Предадут, продадут или ударят в спину в любой момент. Примером тому может служить ваша недавняя история, когда англосаксы натравливали на Россию своих сателлитов и подхалимов, а потом отскакивали в сторону, не желая попадать под удары разъяренного медведя. Страны, соблюдающие только свои интересы, недостойны того, чтобы уважающие себя государства имели с ними хоть какие-нибудь отношения.
– В этом вы, конечно, правы, – с опаской ответил Берлускони, – но, как минимум, Америка – это очень могущественное государство, которое не прощает своих врагов.
– К этому государству просто не надо поворачиваться спиной, и тогда все будет нормально, – парировал Роммель. – В самом ближайшем будущем мы намерены выявить всех тех, кто вел деятельность в заокеанских интересах, и выдворить этих людей из нашей страны, с советом больше не попадаться нам на дороге. Германия достойна независимого от всех посторонних центров влияния счастливого будущего. И Италия, кстати, тоже. Вы согласны, синьор Сильвио?
Политик, восьмидесяти трех лет от роду, обернулся, чтобы осмотреться по сторонам, облизал пересохшие от такого разговора губы и неуверенно сказал:
– Разумеется, я с этим согласен, синьор Эрвин, но дело в том, что сейчас я никто, всего лишь депутат европарламента…
– Это совершенно неважно, синьор Сильвио, – безапелляционно заявил германский диктатор. – У меня тут примерно двести тысяч итальянских солдат и офицеров. Мы им тут, в Германии, конечно, рады, но они сами хотят жить в Италии. При этом эта Италия должна отвечать самым высоким стандартам независимого положения в мире и высокого уровня благосостояния населения. Не так ли, мой дорогой маршал?
– О да, синьор Эрвин, все так, – ответил Этторе Бастико. – Типичные итальянские политиканы, крикливые, лживые и вороватые, неспособны не на что, кроме бесконечных дискуссий и расхищения государственных ресурсов. Муссолини думал, что с управлением Италией он справится лучше, но он ошибался. Недостатки итальянской системы при нем никуда не исчезли, просто сосредоточились в нем самом и его окружении. И лживости хватало, и крикливости, и вороватости. Лучшая система – это та, что внедрили у нас вы, когда стали кондотьером Сталина. Только тогда каждый итальянский солдат и офицер начал понимать, что его не обманут и не обсчитают.
– Вот видите, синьор Сильвио, – сказал Роммель, – итальянца в немца превратить, конечно, невозможно, но к этому надо хотя бы стремиться, отбирая в руководящий состав максимально честных людей. А вы по этому показателю один из лучших.
– Вы предлагаете мне совершить военный переворот? – ужаснулся Берлускони. – Но, синьор Эрвин, это же немыслимо!
– Все мыслимо, если к делу подойти правильным образом, – с нажимом произнес германский диктатор. – Доказательством этого может служить успешная политика одного нашего общего друга. Естественным, так сказать, путем вас и вашу партию не пустят во власть ни при каких обстоятельствах, даже если плебс проголосует за вас поголовно. Хозяевам той Европы, которую я пришел разрушить, совсем не важно мнение ее жителей. В гробу они видели и немцев, и итальянцев, и прочих жителей европейских стран. Госпожа Нуланд произнесла это совершенно отчетливо. И хоть сейчас ее партия в оппозиции, будьте уверены – нынешние хозяева Белого Дома думают точно так же.
– Так значит, синьоры, вы считаете, что другого выхода нет? – со вздохом спросил один из старейших политиков Европы.
– Именно так, – ответил Роммель, – когда перед вами гордиев узел, то его не распутывают при помощи зубов и ногтей, а разрубают напополам острым мечом. А еще очень важно не терять темпа. Сейчас, утратив Германию, господа в Вашингтоне начнут продумывать ответные меры, инспирировать в европейских странах антигерманские настроения, укреплять там свою власть и физически уничтожать оппонентов своему курсу. Есть у нашей разведки такие сведения, вполне достоверные. Так что возможно, что, если вы попытаетесь отсидеться в стороне, то не доживете и до нового, две тысячи двадцатого года. В ближайшее время, несмотря на зиму, в Европе будет очень жарко, быть может, даже жарче, чем в Африке.
– Вы в этом уверены, синьор Эрвин? – спросил Берлускони, еще раз машинально осмотревшись по сторонам.
– Абсолютно, синьор Сильвио, – заявил германский диктатор. – Есть у нас тут один хоть и зловонный, но достаточно достоверный источник информации, к которому мы припадаем по мере необходимости. Ответственно могу вам заявить, что ничего хорошего вашу Европу не ждало ни при каких раскладах. В перспективе в пять-десять лет она была бы погребена под кучей прибывающих из Африки мигрантов, экономически утилизирована и сожжена в огне войны. При этом плутократам-янки будет неважно, кто и с кем будет воевать, главное, чтобы от этой части
